Черный куртец или приключения Ромы Зубренко
– Разумеется начинаем!
Приятели чокнулись… чокнулись как на свое, так и на всеобщее удивление чересчур громко. Звон дрогнул в стенах и покатился вниз. Первый ряд обернулся, украдкой взглянул на профессора и вновь повернул голову. Даниил Альбертович, профессор докторских наук, хоть и был человеком древних укладов да туговат на ухо, пропустить такого нахального звука не мог. Он побагровел в секунду, скинул очки и, не считаясь с возрастом, подлетел к первой парте. Во всю глотку, каким-то бесовским, обезумевшим голосом завопил он.
– Кто чихнул? Я спрашиваю: кто чихнул?! – пробегаясь по трибунам глазами, он вглядывался каждому студенту в лицо. Весь вид его показывал, насколько ненавистны ему нарушители порядка.
– Вы пытаетесь сорвать пару, паразиты?! Сколько раз говорить, что при мне чихать запрещено!.. Запрещено – и все тут, – заговорил он смягченным и писклявым от старости голосом, уже несколько опомнившись. – Понятно вам, вредители? Ишь, чихают, бацилл на меня раскидывают… Нет, на лекции нельзя чихать, это недопустимо. Вы должны блюсти дисциплину, пресекать попрание на корню… где вообще видано, чтобы студенты чихали на преподавателя. Вот в наше время такого не было: чихнул кто нахально, то сразу в шею гонят, все, – он пискнул на последнем слове от усердной жестикуляции, – сразу! В шею! В шею! Без каких-либо разговоров!
Даниил Альбертович развернулся, показав со всех ракурсов свой измалеванный мелом костюм, и зарычал, закряхтел, издал ужасный звук, какой обычно производят старики, когда пытаются привести в порядок голос. Он попятился к доске… как в этот же самый момент по аудитории разлился чих – раскатистый, дребезжащий в воздухе. Никита поправил каштановый чуб, который свалился ему на лоб после внезапного чиха, и покосился на своего соседа. Тот сидел с влажными глазами, разинув рот, смотрел вверх на потолок. В одной руке у него была бутылка, а другая в судороге сжимала носовую перегородку. У Ромы щекотало в носу с такой силой, что никакие народные способы не помогали сдержать порыва. Лицо его скорчилось. Он зажмурился. Рука подпрыгнула. Бутылка плюнула пеной. Стекла в аудитории дрогнули.
– А-А-АПЧХИИ! – как гром поглощает все земные звуки, так и чих затмил всю лекционную суету на пару секунд. Ничего не видно, ничего не слышно, в ушах звенит, все потрясены… кроме одного человека. Даниилу Альбертовичу все едино – он как ни в чем не бывало продолжает решать сложный алгоритм у доски.
15
Пара близилась к концу. Сидр уже давно было выпит. Никита расстелился на лавке, будто кощей бессмертный в гробу, и, подобрав под себя черную дубленку, насвистывал какую-то мелодию носом. Рома сидел подле и улыбался. Он не мог быть равнодушным наблюдателем этой картины: каждый звук, вылетающий из носоглотки друга, смешил его. Вероятно, и скрюченный палец обрадовал бы Рому, ведь настроение он имел отличное.
Однако же через пять минут оно переменилось. Молчание и думы на хмельную голову дали о себе знать. Рома взял ручку, принялся рисовать какие-то непонятные картины – видимо, абстракционизм, – хотя больше всего был поглощен мыслью, которая никогда не приходила ему раньше и с первого взгляда казалась весьма странной. Она ставила перед Ромой вопрос о том, в какой же самый момент он бывает естественнее, чище и первозданнее как нутро – то есть является в максимальной степени самим собой…
Тогда ли, когда трезв?
– Навряд ли… ведь в обычном состоянии я есть не иначе как… как комок стеснения и предрассудков.
Значит, все-таки тогда, когда выпьешь небольшую порцию вина, дабы не чувствовать оков… как, например, сейчас?
– Настоящий ли я в данный момент? А черт его знает! Все это слишком сложно… сложно, потому что ответ, который лежит на поверхности и кажется очевидным, не находит отклика в моей душе.
Место на полях закончилось. Он бросил ручку и как никогда раньше почувствовал свою усталость. Опершись подбородком на кулаки, Рома потер глаза. Такая насыщенная жизнь у него началась в последнее время… просто ужас!
16
Ничего не может утаиться с высот «камчатки» – и если вы человек, имеющий большое влияние в сферах науки, а также питаете слабость к реформам, то я настоятельно рекомендую вам перенести кафедру оратора на «камчатку». Представить страшно, сколько прелестей открылось бы лектору с новой точки. Лысые макушки, шпаргалки в руках, карты, спящие студенты, бутылки – все это видно как на ладони.
По подобному принципу, но несколько в ином ключе Рома Зубренко оглядывал студентов с высоты… а, точнее, студенток. Целью его было выявить из них самую красивую. На первом ряду таковых девочек не имелось; из второго и третьего ряда он выделил Катю, Алину, Наташу, однако на четвертом заметил Оксану и, припомнив ее шортики, одобрительно покачал головою. Как ластик стирает надпись карандашом, так и улыбка стерла с лица Ромы унылое выражение. Ураган ощущений пронесся в его голове, в груди и спустился ближе к ногам. Какая-то темная сила подмигнула ему и, не встретив на своем пути завсегдатого сопротивления, кинулась в объятия.
Рома одурел в одно мгновение, и это было заметно как по движению, которым он вырвал дубленку из-под Никиты, отчего тот стукнулся головой и на минуту перестал сопеть, так и по поступку: он оставил спящего приятеля на произвол судьбы.
Прыгая по ступенькам и тяжело дыша, Рома спускался к Оксане, которая была окружена компанией парней. Ох, как они смотрели на нее! Рома подошел к ней вплотную и, взяв за руку, исподлобья взглянул на каждого. Он хотел увести Оксану на пару слов, но тут же заметил, что все куда-то рассосались и без его вмешательства. Они остались одни.
– Рома?
– С очкариками этими общаешься?
– Ну да, чего же здесь такого? Общаюсь… как и с тобой.
– Я разве похож на них? – сказал он, чуть сжав ее руку.
– Мне так казалось, – лисья ухмылка явилась к ней на лицо, – до недавнего времени.
– Тебе еще нужна помощь в этой… как его там…
– Экономике?
– Да! Точно, в экономике. Задачи тебе нужно было показать… как их решать.
Язык плохо слушался Рому, и Оксана это прекрасно замечала. Ей не требовалось было обращаться своей к женской проницательности, чтобы уловить разницу между тем, как он путался в словах в спортзале, и как путался сейчас.
– Ну, знаешь, я читала теорию…
– И наверное, нашла там много интересных вещей?
Рома близко-близко поднес ее ручку к своему лицу. Она улыбнулась. Рома приобнял ее за талию.
– Хмм… Да, не особо интересные, – призналась она.
– Поэтому я и предлагаю тебе объяснить все наглядно. Задачи там легкие, решаются в два счета, бояться их не стоит. И, вообще… полно тебе ломаться, ведь ты мне очень нравишься. Очень!
Оксана засияла. Глаза, брови, щеки, губы ее сложились в умиленную улыбку. Она посмотрела на Рому, как на маленькое чудо, и тотчас же расцеловала его.
Маленькое чудо было в своей черной дубленке и одной рукой держало Оксану за попу. Парочка летала в облаках, кидалась в друг друга белыми хлопьями, нежилась на пушистых подушках, хотя фактически двигалась по университетскому коридору, минуя кафедры, лаборатории и лекционные кабинеты; они были воодушевлены, они смеялись, рассказывали друг другу разнообразные истории и целовались.
Влюбленные часов не наблюдают: Рома и Оксана не заметили, как добрались до общежития. В вальсе страсти влетели они в лифт и чуть не растеряли там остатки рассудка. Их обоих до помешательства волновало лишь одно желание – любить друг друга. Дверь комнаты распахнулась. Башмаки прыгнули в разные стороны. Дубленка скользнула вниз и плюхнулась мертвой кучкой. Рома был повален на две сдвинутые скрипящие раскладушки. На него кинулась Оксана. Ее волосы залезли ему в лицо, но он собрал и отныне их придерживал, пока свободной рукой все ближе и ближе прижимал талию подруги. Футболки ударились о стену и снесли пару висящих фотографий. Рома не мог более лежать спокойно: какая-то железяка впилась и, в особенности сейчас, резала ему позвоночник. Он приподнялся, перекручивая Оксану, положил ее на спину. До него не сразу дошло, что придерживать волосы уже не представляет необходимости – и он повел дело двумя руками. Оксана изгибалась от прикосновений, млела под поцелуями; устремив пальцы в волосы, хватала и дергала его за кудри, но вдруг ни с того ни с сего выпучила глаза и, упершись ладошками в грудь, отстранила Рому.
– Стой, стой… Не так сразу… прежде мне нужно отлучиться, – сказав это, она перемахнула через Рому, чмокнула его в губы и со сверкающей искоркой в глазах спрыгнула с кровати. Все ее движения были резки и энергичны, как у кошки. Она скрылась за угол, щелкнула замком и затаилась. Раздался шум воды и ее, приглушенный толщей стены, голос.
– Не скучай там! Я быстро.
Рома ничего не ответил и зевнул.
Вода долго еще билась о каменную плитку. Долго еще за дверью происходили какие-то приготовления, о коих даже я, автор данного рассказа, ни сном, ни духом не ведаю. Но вот шумы стихли, задвижка грохнула, дверь отоварилась – Оксана, благоухающая цветами, в одном бежевом халатике, с распущенными волосами появилась на углу у кровати и вызывающе вскинула руки. Здесь же, в метре счастья, находился и Рома: он лежал на том же месте, прямо поперек сдвинутых раскладушек, одна нога его свисала на пол, другая была поджата под себя, укрыта одеялом; руки ушли под подушку. Он храпел с открытым ртом, временами переходя на свист. Вино и отсутствие сна дали о себе знать.
17
В благоговейной тишине затрещал будильник, который, прыгая с ноги на ногу, делился радостной вестью: нынче десять тридцать утра! Тяжелая лапа стукнула по будильнику, нащупала и пару раз вдавила кнопку, тем самым отложив очередной треск на сорок три минуты. Комок под одеялом пошевелился, высунул ногу и, причмокивая ртом как хомячок, засопел вновь.
Сия сцена повторилась в такой же последовательности, за небольшим исключением: будильник более не заводился.
В одиннадцать сорок, без двадцати минут полдень, две кудрявые ноги свесились с кровати. И кого же мы видим? – Наш Рома Зубренко! Он почесал взъерошенную голову, потянулся и поплелся к умывальнику.
Из ванны вышел совершенно другой человек – свежий, румяный. Он был в одном полотенце, мокрые кудри его прилипали ко лбу. Оставив за собой вереницу пяток, он остановился перед зеркалом и задрал руки. В отражении Рома увидел мускулистые плечи, шаром надутую грудь, приятно выступающие ребра, а также четыре ненавязчивых кубика на животе.
– Красавчик… Аполлон! – сказал он и, шлепая себя по груди, направился на кухню.
Рома поставил на плиту чайник, взглянул на часы. Время было половина первого. Получается, что первые две пары он проспал, на третью уже не успевал, а на одну, четвертую, и смысла не было ехать. Дома ему сидеть тоже не хотелось. Он потупил взор, поднес дымящуюся чашку ко рту и задумался: чем бы таким заняться сегодня?
18
На дворе вовсю цвел май. Трава уже никого не удивляла, а некоторых даже и раздражала. Выскочил одуванчик, за ним еще один, и через сутки их стало больше тысячи. Черемуха, яблони, вишни накинули на плечи белую шаль. Природа протянула радостную песню, и птицы засвистели с ней в унисон.
В то время как все сливалось в единое целое и жило в гармонии, люди разделились на два лагеря. Первые славились тем, что любили весну всем сердцем, гуляли среди цветов и восторгались ароматами. Вторые же терпеть ее не могли: говорили, что на улице «воняет тухляком», безустанно чихали и, не оставляя попыток почесать свое горло, сидели дома… хотя, виноват! Есть и третий вид, яростным представителем которого является наш Рома Зубренко. Да, он изменился! Как вы можете заметить, преобразились и его взгляды. Нынче он с улыбкой на лице подмечает первый цветочек, однако же когда дело доходит до второго, третьего и последующего – все это обретает вид безделушки и, по большому счету, становится ему безразличным.
В погожий день, когда в воздухе висело семнадцать градусов – пора, при которой уже можно переходить на футболку, но все же весьма опасно при весенних ветрах, – Рома Зубренко шагал вдоль тюльпанной аллеи в своей расписной дубленке. Ему было жарковато, спина его взмокла, щеки горели, но снимать подобную красоту, которая вдобавок являлась магическим талисманом успеха, он еще не решался. Дубленка сползла с плеч, оголяя шею. Грудь его выпятилась. Руки широко раскинулись, словно под мышкой у него имелось по невидимому бочонку, и болтались туда-сюда.
Несмотря на закономерность всех этих маневров, цель которых заключалась исключительно в попытке проветрить воздух под одеждой, с виду Рома был похож на разбойника, уличного задиру и меньше всего на человека, которому жарко. Старики смотрели на него с лихим задором, мужчины снисходительно, а ровесники искоса, напрягая как нервы, так и кулаки.
Рома не замечал встречных взглядов: он смотрел себе под ноги, у него раскалывалась голова. Вечеринка прошлой ночью выдалась замечательной. По своей душевной доброте, которая проявлялась в невозможности отказать, он чокался со всеми и пил все, что только ни попадало под руку. История началась с сидра, который показался ему чересчур приторным. Для того чтобы восстановить баланс вкусовых рецепторов, он перешел на пиво, но и оно вскоре выказало слабину – горчит; а вот медовуха пришлась Роме по душе. Когда же все начали пить водку, он сперва лакнул коньяку, затем откупорил ром, и только потом присоединился к остальным. Разумеется, Рома не пропустил мимо себя и красной настойки, так же, как и пару стопочек текилы ввиду любопытнейшей методики ее поглощения.
Вопреки всему вышеперечисленному, в головной боли он обвинял исключительно медовуху.
– Какая вкусная, сладенькая… но как же от нее гудит голова! – подумал он, засовывая ключ в дверь; однако же замок не крутился, и это значило одно: дома родители.
Дверь отворилась маминой рукой. Недовольный взгляд окинул Рому с ног до головы и скрылся за угол. Рома вздохнул, как делает это морально уставший человек, которого в тысячный раз упрекают за одно и то же, и нагнулся, чтобы стянуть ботинки. Дикая боль влилась ему в голову рекою. Он выпрямился. Развязывая шнурки теперь одной рукой, придерживаясь другой за голову, он чувствовал, как тучи сгущаются над ним и готовят очередную бурю.
– Ну что, нагулялся? Где был сегодня ночью? Почему мать не предупредил? – сказал отец, сложив на груди руки и широко расставив ноги.
– На дне рождении, – ответил Рома, избегая его взгляда.
– А что, предупредить не мог? Мать всю ночь не спала из-за тебя!
– Так получилось…
– Получилось?! Ты себя вообще видел? За километр разит перегарищем…
Спорить тут нечего: от Ромы скверно пахло. Голова, может быть, и болела из-за одной медовухи, но вот запах определенно сложился из целого спектра выпитого им накануне алкоголя.
– Все, хорош… – с желанием отмахнуться от неприятного разговора, Рома снял свою дубленку и повесил ее на ручку шкафа; на нее же взглянул и отец.
– Еще и этот срам носишь!
Рома сделал движение в сторону комнаты и хотел было уже скрыться за дверью, как действия отца остановили его. Тот схватил дубленку за шкирку и, будто шваль какую-то, покрутил в руках. В этот же самый момент из кармана вылетела пачка сигарет, звучно шлепнувшись на пол. Глаза отца впились в пачку, в Рому, и вновь в пачку.
– Это что еще такое?
– Сигареты, – ответил Рома, раздраженный как грубым обращением с его дубленкой, так и отцовским громким голосом, от которого голова раскалывалась все сильнее и сильнее. – Сигареты. Не видишь, что ли?
– Какие еще на*** сигареты?! – как резанный закричал отец.
– Слушай… чего ты орешь?
– Кто. Тебе. Разрешал. Курить?! – отчеканивая каждое слово, брызжась слюною, прокричал отец ему прямо в лицо.
В голове у Ромы что-то щелкнуло. Отец пропал, и возник противник, который так и норовился испытать его на прочность.
– Ну, допустим, я, – вызывающим тоном сказал Рома, чувствуя свое физическое превосходство; грудь его надулась, как всегда в подобных щекотливых ситуациях. – Мне что, у тебя разрешения нужно спрашивать, что ли?!
– Ах ты… – вскрикнул отец и схватил сына за шею.
Рома вскипел. Чувство раздражения вперемешку с бешенством захлестнуло его сердце и электрическим разрядом пробежалось по телу. Весь белый свет ушел у него из-под ног. Рома посмотрел на своего родителя исподлобья. Он толкнул отца в грудь – и тяжелая рука сразу же слетела с шеи. Ярость, как липкая зараза, тотчас передалась и отцу. Он ответил тем же, а также вдобавок попытался шлепнуть ладонью по лбу. Рома покачнулся, но это лишь придало силы очередному ответному толчку; какой-то звериный звук вылетел из его груди, и Рома сперва не узнал собственный голос. Отец, скобля руками о стенку, отлетел на два метра, едва удерживаясь на ногах. Кулаки у обоих сжались и, вопреки моральным принципам, уже готовились было разрезать воздух со свистом, как из комнаты вдруг выбежала мать и встала перед дерущимися. Заглянув обоим в глаза, она поняла, что в первую очередь следует успокоить отца. Она подняла руки, как бы загораживая от него сына, и сделала несколько решительных шагов вперед.
Отец тащился за дверь и выглядел разъяренным; он кричал твердо, басисто и не переставая. У Ромы же голос дал слабину. Он почувствовал, как ноги в коленях подкосилась и задрожали. После взрыва адреналина с неменьшей же интенсивностью наступило гадкое ощущение мандража. Тело его стало будто бы ватным.
Дрожащими руками открыл Рома кран холодной воды, смыл слезы, машинально почистил зубы. Не теряя ни малейшей секунды, он прошел в свою комнату, сменил футболку, штаны и, сунув ноги в ботинки да схватив по пути куртку, хлопнул входной железной дверью.
19
Рома Зубренко выскочил из подъезда. Произошедшее пять минут назад событие решительно сбило его с толку. Чувства его были смешаны, в голове бурлила каша. Он хотел все это непременно забыть, выкинуть из памяти; но у него ни черта не получалось. Сцена драки раз за разом всплывала перед глазами.
«Вот я стою с отцом лицом к лицу, вот толчок, затем еще один, вот отец схватил меня за шею, – Рома дотронулся до шеи и почувствовал жжение. – Да, схватил за шею… а затем я толкнул его со всей силой…» – и он вдруг припомнил лицо родителя, но уже несколько в ином свете: та невежественная сила, какую олицетворял собою отец, летела нынче на пол и, цепляясь руками за стены, походила на что-то беспомощное, жалкое, родное. И хоть он был ужасно зол на своего отца, он все равно не мог не испытывать к нему жалости.
В таких размышлениях, точно загипнотизированный, бродил Рома по улицам города. Он ступал размеренным шагом, смотрел себе под ноги, но ни капли не ведал дороги. Как поредевшее войско сбирается в кулак для последней отчаянной атаки, так и вся сила разума, которая осталась у Ромы после ночных и утренних приключений, устремилась в одну единую думу. В нем происходила борьба раскаяния с желанием оправдать себя.
В момент, когда вторая позиция начинала крепчать, а в голове его уже назревал сокрушительный аргумент, на дальнем конце улицы появилась девушка. Рома не заметил ее – а зря. Она была чертовски хороша в своем летнем платье. Белые плечи ее светились на солнце, и на груди прыгали разноцветные зайчики от ожерелья. Волосы вроде и были собраны в пучок, а вроде бы и свешивались на лицо отдельными гроздями. Обычно любая небрежность в девушке считается ее пороком… но только не в этом случае! Ее небрежность в прическе прекрасна – и по большому счету именно потому, что в лишний раз выказывала всю беспомощность заколок пред напором ее пышных волос. Нижняя часть ее платья неустанно прыгала, обнажая колени – колени не рельефные и мясистые, какие бывают у девок гуляющих, а стройные, нежные, без прорисованных линий мышц, какими славятся отличницы, претендующие на красный диплом. Ее ножки были до сумасшествия прекрасны и в одночасье приносили миру как счастье, так и мучения. Некая светлая сила жила в ней, отчего в каждом ее движении носился лучик энергии. Она шла в центре тротуара, мягко ступая босоножками по асфальту, крутила головой, поправляла волосы; из сумочки, которая непослушно сидела на плече, она вытащила стакан кофе, а другой рукой все продолжала держать книгу, чьим содержанием интересовалась больше всего на свете в данную секунду.
Точно в это же мгновение Рома почувствовал удар в плечо. Что-то коснулось его ляжки, щекотнуло и обдало жгучей болью. Ах гадость!.. Ужасное черное пятно растянулось на его белой штанине. Все до единой жилки дрогнули в нем, и сквозь стиснутые зубы вырвалось рычание. Рома поднял глаза. Пред ним оказалась девушка. Глаза ее выпучились и замерли от испуга. В руке у нее был стаканчик, который смотрел на Рому дном, а в другой, прямо перед лицом, находилась книжка. Губы ее едва заметно дрогнули.
– Прости меня, пожалуйста. Я… Я случайно…
Рома покачал головой и вновь поглядел на пятно; оно стало коричневым. Он покрутился, оттянул штанину, но разглядеть, где именно берет свое начало это чертово пятно, ему не удалось, хотя, как по иронии судьбы, тянулось оно откуда-то сзади.
– Надо же, как странно выглядит… – сказал Рома, осознавая комизм ситуации, и кинул взгляд на девушку, отчего она, смущаясь пуще прежнего, скривила виноватую улыбку. – Что ж, ладно, придется теперь так ходить. Неплохо, а?
– Если это застирать сейчас, то… то пятна тогда, может быть, не останется.
Рома хотел ринуться домой, дабы не упустить шанса спасти штаны и как можно скорее замочить их в тазике… но в тот же миг осознал сложность своего положения. Он нахмурил брови.
– А салфетки у тебя есть?
– Конечно, – ответила девушка, тотчас же уткнувшись носом в сумочку.
Как зверек крутит лапами при раскопке ямы, как он раздувает ноздри, сжимается и вытягивает голову, сосредотачивая внимание на конкретном предмете – так и девушка копошилась в своей дамской сумочке, временами украдкой поглядывая на Рому. Под руку ей лезли самые ненужные предметы: сверток таблеток, тетрадки, крем, бутылочка с водой, пудра, зеркальце, ключи, помада, пачка салфеток, карандаши… так, стоять! Салфетки! Она вытащила, протянула ему пачку, в которой, к великому сожалению, осталось лишь несколько штучек. Рома сел на скамейку; потирая штанину, он окинул темную лужу в центре дороги.
– Что за кофе-то хотя бы было? – сказал он со вздохом, переводя взгляд то на девушку, то на лужу.
– Кофе?.. Латте.
– Вкусный наверное.
– Да. Мой любимый, – и она, наконец-таки решившись, подсела на краешек скамейки.
– Не прошло минуты с нашего знакомства, как я уже знаю некоторые твои слабости, – Рома с улыбкой посмотрел на нее; она тоже улыбнулась и опустила глаза.
– Ты по делам, наверное, шел?
– Ну… не совсем уж по делам. Так, просто гулял.
– Отчего же тогда не идешь домой? – она показала пальцем на пятно.
– Обстоятельства сложные. С родителями поссорился, – не успел он докончить своих слов, как заметил вопросительно поднятую бровь, – сильно поссорился, да так, что домой дороги нет. Я решительно туда не пойду.
– И что же? Будешь в грязных штанах ходить?
– Разумеется, нет. Сейчас ототру, и дело с концом.
Рома поднес салфетку к ноге, зажмурился и со всей силы принялся тереть пятно. Девушка же, упершись кулаком в подбородок, мысленно смеясь над его непрактичностью, стала наблюдать за тем, как пятно с каждой секундой расползается все сильнее и сильнее.
– А тебя, кстати, как зовут? – сказал Рома, косясь на девушку одним прищуренным глазом.
– Аня.
– А меня Роман…Рома! Мне очень приятно с тобой познакомиться.
– Очень приятно?
– Да.
И Аня отвернулась в попытке не выдать себя: она больше не могла смотреть на всю эту картину спокойно. Смех скрутил ее грудь и вырвался наружу. Она вскинула голову, закрыла лицо руками и захохотала так, что скамейка затряслась вместе с нею. Рома посмотрел на Аню, обласкал взглядом ее пышные волосы, оголенные платьем плечи, и стрелой пробежался по талии и ножкам. Он был доволен, что вызвал у нее такие положительные эмоции, но что-то насторожило его… тогда-то он и обнаружил на своей ноге пятно, в два раза больше предыдущего, и общего смеха не разделил.
– По-моему не смешно.
– Ха-ха! Сме… мешно… Ах… Ха-ха! – Аня повернула голову и, завидев коричневого цвета пятно во всю штанину с грязной салфеткой, засмеялась еще пуще; она пыталась что-то сказать, но выходили лишь какие-то непонятные звуки.
– Да ну тебя! – вскрикнул Рома, отскакивая от скамейки.
Раздраженный, что над его горем так беспощадно насмехаются, он решил уйти прочь. «Красивая, но… но какая же дура! А сперва показалось мне такой робкой, манерной… Надо же, смеется надо мной. Хм! Сама же облила, а потом еще и смеется. Дура. Дура!» – бранился он про себя, и делал это все сильнее, потому что спиной чувствовал ее присутствие. Роме казалось, что Аня идет за ним по пятам, но дабы убедиться в этом, ему требовалось обернуться – чего делать он ни в коем случае не собирался.
