Черный куртец или приключения Ромы Зубренко
В силу того, что Рома был человеком разумным и мягким, он сказал следующее:
– Тебя пропустить? Да без проблем, наливай.
И парень этот, не проронив ни слова, отворотился и скрипнул краником. Сердце Ромы пустилось в вальс. Глаза, которые минуту назад прыгали по всем уголкам кабака, теперь преисполнились истомой и более не отцеплялись от льющегося из крана пива да взъерошенной макушки парня. Рома понимал, что он поступил правильно, но сознание своей правоты, к сожалению, не умаляло вопроса задетого самолюбия.
«Нет, ну а что, я должен был дать ему в морду что ли? За подобный пустяк? Я все-таки не дурак какой-то… Но, все же! Отчего я должен терпеть подобное? Можно прямо сейчас взять и настучать ему по голове, – Рома вновь взглянул на макушку парня, – Брось… Тебе следует быть разумнее. Что за глупости?! Опуститься до того, чтобы драться в кабаке за пиво? Нет. Я однозначно поступил правильно – так, как сделал бы каждый нормальный человек», – заключил Рома, когда напиток солнечного цвета побежал по стенкам его вазы.
Однако то, что было «однозначным» для головы, никак не являлось таковым для его души, и те оправдания, которые пришли к нему, Рома принял со скрипом. Глубоко внутри он остался несогласным. Это была ситуация, при которой человек корил себя за то, что прислушался к шепоту ангела, а не дал волю чертику.
8
Хоть они и выпили десять литров пива, восемь коктейлей, целый поднос рюмок с водкой, приправленной соусом табаско, и еще несколько воспламеняющихся стопочек, о которые можно с легкостью подпалить брови, но домой Рома Зубренко пришел почти трезвым. Пусть ноги и подкашивались, а картинка в глазах куда-то убегала, двоилась – мысли его были крепки, точно при обыденных обстоятельствах. И пока он, придерживаясь за комод, топтался в коридоре, на ум ему даже пришла цитата из книги.
«Весь этот свет только состоит из мыслей, которые бродят в моей охмелевшей от вина голове…» – Рома с чувством воспроизвел афоризм, вторая часть которого, махнув хвостиком, вдруг улизнула от него.
Левый ботинок не хотел слазить с ноги, плотно засев в районе пятки; но Рома прикладывал столько усилий, и делал это с таким детским, растерянным выражением на лице, что тот, наконец, сдался. Шурша ладонями об стену, Рома прошел в свою комнату и тихонечко зажег там лампу; на столе обнаружилось запечатанное письмо от его девушки Даши. Рома насупил брови от плохого предчувствия: письмо казалось каким-то странным и дурным знаком. Непослушными руками он вскрыл конверт, оторвав при этом треть листа. Он склонился над лампой, соединил две части и принялся читать записку. Листок с синими каракулями вдруг зашевелился, заюлил да побежал куда-то вдаль. Рома встряхнул головой, насилу мигнул глазами.
«Такой тебя сюрприз ждет утром… оно точно не будет добрым, за это прости. Ром, я долго думала и пришла к тому, что нам нужно расстаться. Надеюсь, у тебя все будет хорошо. Прости. Ты отличный человек, ты – самый добрый, искренний и нежный… и даже настолько, что я боюсь тебя испортить, и проблема, которая разрывает наши отношения, таится не в тебе… она во мне.
Я знаю, что так будет лучше нам двоим. Не пиши мне больше и не ищи встречи. Будь счастлив и… прощай…»
Письмо вылетело из рук и погрузило Рому в мертвецкое оцепенение. Слова Даши – в особенности то, что они были написаны, а не произнесены лично – разрубили его сердце на два куска, будь то резкий удар топора. Как подобает людям, которые лицом к лицу столкнулись с трагедией, крушащей их мир без малейших предпосылок на это, Роме еще не представлялась возможность в полной мере осознать своего горя, но он уже догадывался о его масштабах.
Физическая немощь его перешла в немочь внутреннюю, и теперь он не мог ни думать, ни связывать слова; ноги уж более не подкашивались, но в одночасье затряслись руки. Он сел под холодный душ, поджал колени и погрузился в себя. На протяжении всех девятнадцати лет слезы помогали ему облегчать страдания, по ниточке вытаскивая боль в самых тяжелых ситуациях. И так устроена чуткая душа человека, что стоит ей лишь ощутить малейшую горечь обиды, как слезы непроизвольно являются на глаза ее обладателю.
Но сейчас все было совсем иначе: Рома желал зарыдать, зарыдать что есть силы, но сделать этого у него не получалось. Как сраженный молнией, сидел он, смотрел в одну точку и с каждой секундой становился все угрюмей.
9
Раннее утро понедельника. Солнце поднялось над горизонтом и, интересуясь делами людей, пошло заглядывать в окна. Лучик просочился сквозь занавеску, пополз по полу, залез на часы, отчего те, предатели, подпрыгнули и заверещали. Вместе с ними в кровати подпрыгнул и Рома Зубренко. Он приподнялся, потер кулаками глаза, сладко зевнул и хотел было плюхнуться назад, как в то же самый миг вспомнил, что ему нужно в университет на первую пару. Чувство долга подняло его и заставило взяться за приготовления к очередному трудовому дню.
Уже через двадцать минут он стоял на остановке – опрятный, свежий и причесанный. Он потрясся в автобусе, потолкался в электричке и, наконец, прибыл в университет.
Группа, в которой учился Рома Зубренко, выпала ему по воле жребия. Она была дружна и в особенности хороша тем, что никто в ней не брезговал общением. В силу этого обстоятельства костяк группы сложился из людей самых разношерстных: за одним столом смеялись и «очкарики» и «дворовые парни»; «модники» рассказывали анекдоты «ученикам по обмену», а «спортсмены» дружили с «хиляками». Все те люди, которые в скором времени обрастут посторонними заботами и решительно перестанут знать друг друга, нынче были сплочены общим страхом пред неизвестностью грядущей жизни.
В то время, когда Рома открыл дверь спортивного зала, вся группа, размахивая ногами, уже заканчивала разминку.
– Привет, Ром, – с какой-то напыщенной серьезностью сказал Леша, будто бы обращаясь к своему начальнику; но в силу того, что Рома никак не походил на начальника, в особенности по той его задорной манере трясти руку при рукопожатии, Леша перестал важничать и рассмеялся.
– Чего опаздываешь-то, еб***, – с улыбкой в тридцать два зуба подоспел и Никита, дворовый парень, который гордился тем, что его воспитала улица.
– С кем не бывает. Не всегда же мне приходить раньше вас! Ну, рассказывайте, чем на выходных занимались?
– Ой, да я и ничем особо. Учебник по философии читал. Играл, – ответит Леша.
– А я еб*** напился в субботу. Всем районом гудели, друга в армию провожали. Я собственноручно его брил, – сказал Никита.
– Смотрю и тебя хотели проводить, ха-ха!
– Да не, это на спор, – и он погладил свою коротко остриженную голову. – Как видишь… проспорил!
– Ну, а ты-то Ром? – с участием спросил Леша.
– Ооо, да я делал то же, что и вы, только в два раза насыщеннее: читал, – Рома перевел взгляд на Никиту, – по барам ходил.
– Красавчик еб***.
Но тут на них гаркнул физрук. Леша отскочил в сторону и стал добросовестно повторять приседания, а Никита выпятил грудь и, не скрывая своего недовольства, выполнил разминочное движение лишь наполовину.
После разминки они баловались с мячиком, тягали гири, висели на турнике, – и Рома выполнял все это без остановки, отчего вскоре запыхался и сел на лавку. Он минут пять делал вид, что завязывает ботинки, и делал бы это еще столько же, однако ему ни с того ни с сего прилетело мячиком по голове. Он поднял глаза и увидел две хорошенькие ножки в шортиках; только чуть позже разглядел перед собой одногруппницу. Она была недурна собою, и в особенности, как выражался Никита, недурен был ее «видок сзади».
– Оксанка! Чего делаешь?! – сказал Рома, ощупывая свою голову.
– Ха-ха! А чего ты филонишь сидишь? – и она опустилась на лавку.
– Как твои дела? Ты какой-то грустный что ли.
– Да нет, нормальный. А с чего это ты взяла?
– По глазам твоим вижу…
– Ха-ха, брось!
Они рассмеялись.
– А какая следующая пара, Ром?
– Экономика вроде.
– Хм… А ты же хорошо разбираешься в экономике? – подвигаясь и заглядывая ему в глаза, сказала она.
– Да чего там разбираться: определения да формулы всякие.
– Как тебе повезло! Я вот ее совсем понимаю. Может поможешь мне… – она приблизилась еще ближе и, к его великому удивлению, закинула ножку ему на колено, – поможешь мне разобраться в этих формулах?
– Ну… Я не зна… Смотря когда…
– Можно хоть прямо сейчас, – она пошевелила ножкой, – можно вместо следующей пары пойти ко мне в общежитие, там как раз никого не будет.
Оксане надоело играть ножкой, и она перешла к методам более действенным: налегая, она придвинула таз вплотную и, строя из пальчиков человечка, принялась шагать по Роминой коленке в пугающем для него направлении. Рука ее дошла до цели, дотронулась, схватила – Рома вздрогнул, вскипел, отдернул ее руку, махнул ногой, скидывая с себя все опоясывающие женские сети.
– Открой учебник и почитай. Там одна теория!
Он вскочил, словно разъяренный бык, и ушел переодеваться. Истерзанное сердце его разрывалось.
10
Весь оставшийся день Рому Зубренко тянуло домой какой-то неведомой силой, но он не позволил дать себе слабину и отсидел все пары. В четыре с хвостиком часа он вышел из университета со своими товарищами, в тридцать минут они полакомились пирожками у грузинской палатки, а в сорок пять, находясь на развилке дорог и пожимая друг другу руки, распрощались.
На улице уже стояла крепкая весна. Земля покрылась первой щетиной, и плешивых зеленых участков под ногами было больше, чем замызганных кучек снега. Ветер нынче стал теплым и приятным, более не вызывающий у человека желание поджать шею и укутаться в одежду. Было тепло, радость торжествовала… но Роме было жарко и тяжело. На его плечах висела зимняя куртка, а в груди неустанно ныло. Вся масса невзгод свалилась на него разом. Он чувствовал себя обескураженным ангелом. Душа его, привыкшая к полетам, и которой нынче подрезали крылья, томилась взаперти; она билась, брыкалась, но не оставляла своих попыток вдохнуть полной грудью.
В Роме загорелось желание найти хоть что-нибудь новое в жизни, хоть незначительное увлечение… и, как вариант, он решил пройтись по магазинам – ему не помешало бы купить весеннюю куртку.
«Разумеется, даже если я и найду красивую куртку – это всего лишь тряпка… пустяк, который ровным счетом ничего не значит пред моим горем. Хотя, с другой стороны, прогулка поможет мне отвлечься от дурных мыслей. Не зря ведь говорится: душу нужно лечить ощущениями…» – и дар речи его пропал.
За стеклянной витриной он увидел черную меховую дубленку; она была необычного фасона, с желтыми рисунками во всю длину: с правого бока выглядывал череп, а на плече по другую сторону красовался знак анархии. Рома зашел в магазин и попросил примерить ее. Облачившись, он взглянул в зеркало и ахнул – она сидела на нем идеально. Рукава, нижняя окантовка и ворот были покрыты черным овчинным мехом. Золотые застежки звенели друг об друга и поблескивали на свету. Рисунки заиграли новой жизнью, стоило ему лишь пошевелить руками. Дубленка была эксклюзивна, в единственном экземпляре.
Рома долго думал: стоит ли тратить свои последние сбережения на эту вещь? Да, он решился купить ее, чему был несказанно счастлив. Это была самая дорогая покупка, первая щегольская и в то же время элегантная вещь в его сером и неприметном до сего времени гардеробе.
Часть вторая
11
Если бы кто захотел сыграть с нами злую шутку, в раз перечеркивающую принципы тонкой натуры нашего главного героя, то он непременно б сказал, что шопинг способен снять все горести Ромы Зубренко. И, даже я, автор этого рассказа, готовый к самым неожиданным поворотам сюжетной линии, выпучил бы от негодования глаза и, скинув оковы благоразумия, как плюнул б эдакому шутнику в лицо за подобные глумления!
Но кто же знал, что скрыто во времени и какое значение несет в себе сатирическая линия жизни, кто же знал – наступит момент, и шуткой раскроются пред нами замыслы судьбы? Кто же знал, что Рома, выйдя на улицу после покупок, почувствует себя совершенно другим, будто бы заново родившимся человеком? Мысли, которые зимней стужей сидели в нем, которые сковывали все его существо, теперь развеялись и явились теплым ветерком. Лучи солнца играли на Ромином лице и он, довольно прищуривая глаза, двигался по главной улице своего города. Кончики его ботинок свистели в воздухе, руки болтались без остановки, голова крутилась по сторонам. За ухом торчала сигарета. Он был в своей новенькой дубленке.
Рома видел, что каждый прохожий обращает на него внимание, и он отвечал тем же. Мужчин он приветствовал своей походкой «вразвалку» и прямым, вызывающим на дуэль взглядом. На женщин он смотрел снизу вверх, а в конце плутовски улыбался. Все это делал потому, что обрел небывалую уверенность в своих способностях, не сильно заботясь, откуда вдруг взялась эта смелость, решительность и даже дерзость.
Л.Н. Толстой писал, что никакая сила не имеет такого разительного влияния на направление человека, как наружность его, и не столько сама наружность, сколько убеждение в ее привлекательности. И это суждение так звонко откликнулось мне, ведь в жизни я много раз имел дело с людьми некрасивыми, которые делились на два вида; первые знали о своей уродливости, стеснялись ее и от этого становились еще некрасивее; вторые же совсем не находили в себе изъяна, жили припеваючи и даже были убеждены в своей обаятельности так искренне и сильно, что убеждение это передавалась и мне, отчего я каким-то удивительным образом влюблялся в них. Я подозреваю, что уверенность в собственной силе есть харизма человека.
Рома выкурил две сигареты подряд, и отправив их на козырек остановки – хоть рядом находилась урна, – сел в автобус. Все вдруг зарычало, затряслось, мелочь подпрыгнула в руке; он поспешил приземлиться на любое свободное место. В окне замельтешили дома, голые деревья, здание администрации, кинотеатр, памятники и фонтаны – все это он уже видел тысячу раз. Тогда он посмотрел по другую сторону и нашел там не менее увлекательное зрелище: бабку, женщину с ребенком и еще одну бабку. Девушку с каре он заметил не сразу. О! Она в тот же миг понравилась Роме, и он не стал скрывать этого. Юбка, ножки в темных колготках, курносый носик. Рома откинулся на спинку кресла и, склонив голову буквой «г», взглянул ей в лицо.
«А она ничего такая, может познакомиться? Ну да, чего ж мне стоит? Правда, отвлекать ее не хочется… так сосредоточенно читает. Наверное, что-то учит. Главное, чтоб на следующей остановке не вышла… тогда и подойду. О! Вроде бы оторвалась от своей тетрадки… Интересно, о чем же она сейчас думает?» – мысленно разговаривал с собою Рома.
Девушка же разбирала каракули в тетради, которую дала ей подруга для подготовки к экзамену, и была действительно погружена в написанное, пока в автобусе не появился парень в модной черной куртке. Она с любопытством посмотрела на него, на желтые рисунки-каракули на рукаве, но как заметила, что он направляется в ее сторону, опустила глаза и сделала вид, будто читает. Но что-то влекло, и она снова покосилась на него сквозь просвет в волосах. О! Весь его образ – эта расхлябанность, с какою он сидел, эти отбивающие ритм пальцы, этот шнурок на ботинке, который ему удалось завязать лишь с пятого раза; все движения его были такими чудными, что по коже у нее пробежали мурашки. Хоть она и не боялась встретиться взглядами – и даже хотела этого, – однако тут же уткнулась в тетрадь, как только он закрутил головой.
«А он хорошенький. Решится ли он познакомиться? Но если он надумает подойти ко мне с этой дурацкой фразой «привет давай познакомимся», как подходили сотню раз, то он упадет в моих глазах. А он… да, он смотрит на меня. И уже достаточно долго. Интересно, о чем он думает?»
И в это же мгновение Рома поднялся с сидения.
– Привет, – он подождал, пока она поднимет глаза. – Ты самое красивое создание в этом автобусе.
От улыбки у нее образовались две ямочки на щеках. Она хлопнула ресницами и убрала волосы за ухо, хотя они тут же вернулись в прежнее положение.
– Спасибо большое.
– Ты не против познакомиться? Меня зовут Рома. А тебя? – выпалил он без остановки, не давая ей времени опомниться.
– Полина. У тебя красивое имя – Роман…
– Поверь, у тебя не менее, – и он сразу же протянул руку за спинку ее кресла.
Таким образом они разговаривали об одном, а думали о другом.
Полина была в восторге от простоты и естественности своего нового знакомого. С ним было так приятно беседовать, что порою она забывалась и позволяла себе лишнего, хоть и разговор был, в сущности, о вещах самых обыкновенных. С другой же стороны, она негодовала на себя за то, что никак не могла понять, отчего же его стереотипная фраза подняла в ней такую бурю эмоций, ровно как и этот взгляд его, который без слов говорил о неблагопристойных намерениях, который всегда в душе вызывал чувство отвращения – теперь же ей был в крайней степени приятен.
Рома, рассматривая то ее личико, то ножки в колготках, подмечал, что в этом мире нет ничего легче знакомств с противоположным полом. Как гром среди ясного неба открылось ему, что все-таки намного лучше относиться ко всему легкомысленно, нежели то, как делал он это раньше – копался и зацикливался на проблемах. Но все же основные лучики разума направлены были в сторону одной простой мысли: «как бы мне сойтись с ней поближе?».
12
В ту ночь Рома Зубренко дома так и не появился. Первый раз, когда он посмотрел на часы и вспомнил о своих обязанностях, было шесть утра. Рабочий день, как огонек в печке, лениво раскочегаривался, готовясь через мгновение залить все окружающее жаром и копотью.
Рома, которому годами довелось находиться в четырех стенах, теперь уж никак не хотел пропускать праздника жизни, и он спросил себя: «Почему бы мне не сходить в университет?» Подобного рода идея могла прийти человеку, который не только пил и гулял всю ночь, но еще и кемарнул часок под утро, отчего полностью потерял голову, стал пьянее и сумасброднее.
И, действительно, почему бы и нет – осоловевший Рома Зубренко в едином вальсе движений покачивался с людьми в электричке. На кончике его рубашки красовались кровавые брызги, а на ноге пятно, размером с рублевую монету. Меховой воротник, стянутый на шее золотой застежкой, был поднят и доходил до ушей. Рома зевал да улыбался, изучая спящих. Люди дремали по-разному: кто-то клевал носом каждые десять секунд, а кто-то бился щекой о стекло. Вот девушка открыла рот и пустила слюну. Мужик склонил голову на плечо другого мужика. Рома сиял, пока глазки его не начали слипаться тоже; он тряхнул головой и чтобы взбодриться переменил позу.
Он прикладывал максимум усилий для борьбы с потребностью, ибо боялся проспать свою остановку, но в конечном счете так и не смог обуздать эту силу. Сам того не понимая как, он сомкнул глаза. Минутное помрачение. Сквозь темноту ресниц предстал перед ним вагон, и вновь наступила тьма. Мысли его стали путаться, воспоминаниями поползли события прошедшей ночи, громкая музыка, улыбки, поцелуи – и вдруг чей-то женский голос врезался ему в сознание, ножом прорывая туман дремоты, и произнес до боли знакомое слово.
Рома подпрыгнул, схватил портфель и выбежал прочь. Это была его станция.
13
Первой парой стояла экономика. Практическое занятие проходило в маленькой аудитории с тремя рядами парт, где сидело семнадцать из восемнадцати студентов.
Преподаватель, Владимир Владимирович, был успешным и деловым человеком в возрасте тридцати пяти лет. Три дня в неделю он разъезжал по университетам, и всюду таская за собою багаж знаний, рассказывал истории из практики да поучительную теорию; в остальные дни он посвящал себя конференциям, решал самые сложные экономические вопросы региона, мотался по командировкам в разные страны, а также не забывал устраивать собственный бизнес.
И вот он, радостный и серьезный – оттого что занимается благим, даже несколько альтруистическим делом – пробегается по списку присутствующих.
– Братишкин?
– Здесь!
– Бесш… Бесху…
– Бэсшхумамедовъ, – как труба, раздался сердитый голос с последних парт. – Я здэс.
– Бесшхумамедов, значит, – сказал Владимир Владимирович, все так же покойно глядя в сидевшие на носу очки и занося отметку в тетрадь. – Прошу прощения. Так неаккуратно написано, что и прочитать сложно. Ладно, продолжим. Зубренко?
В ответ тишина.
– Рома Зубренко!
Студенты многозначительно переглянулись между собой: на первом курсе еще не принято прогуливать без причины. Владимир Владимирович поднял глаза, пробежался по лицам, и, не обнаружив своего любимца, хотел уже ставить «н» в графу пятерок, как посторонний звук отвлек его – дверь распахнулась, и в аудиторию ввалился непричесанный, с тремя расстегнутыми верхними пуговицами Рома Зубренко.
– Можно… – машинально сказал он и тут же запнулся, никак не припоминая имени преподавателя.
– Опаздываешь. Проходи.
Рома сделал было шаг в сторону последних парт, но мест там не оказалось. Чертовщина! На втором ряду тоже. Лишь на первом был выбор: расположиться перед самым носом Владимира Владимировича или же несколько сбоку.
Оба места были просматриваемыми, и Владимир Владимирович прекрасно видел, как Рома вскинул портфель на парту, как долго он туда глядел, копошился, и как в конце, не вытащив ничего, соединил руки в замочек и сел мертвецом.
14
День этот, как Геркулесу гора, обещал быть тяжелым для Ромы Зубренко. Нет ничего мучительнее состояния, когда организм не слушается своего хозяина и вместо того, чтобы выполнять его приказы, делает вещи совершенно противоположные.
Рома понимал, что находится на первом ряду, что все его зевки есть неуважение к преподавателю, что ведет себя по-свински – однако повлиять на ситуацию, как и на самого себя, не мог. Веки его ослабли и улитками ползли друг к дружке. Он моргнул, дабы прогнать дремоту, как тотчас же заметил резкую перемену в обстановке: студенты начали потягиваться, подниматься, загремели стульями и заговорили полным голосом; одни хохотали, другие жали руки, звонко шлепая ладонями. А Рома все сидел на месте и озирался, как загнанный в клетку медведь. Опомниться ему помогла дружеская рука на плече, которая резюмировала: первая пара пролетела в два счета.
На десятиминутном перерыве Рома и Никита – тот самый дворовый парень – галопом неслись по лестнице. Глаза их блестели детской радостью. Они выскочили на улицу, забежали в ларек и пропустили по бутылочке пива за круглыми пластмассовыми столиками. Хмельной напиток забулькал, пузырики полетели кверху, и когда показалось нагое дно кружки, Рома с Никитой отправились обратно в университет; однако делали они это уже не так быстро, как раньше по двум причинам. Во-первых, у них были полные, надутые газами животы; а во-вторых – что является более весомым аргументом – под мышками находились бутылочки. Рома с Никитой приберегли яблочный сидр на пару.
Лекция по высшей математике шла полным ходом. Разбиралась тема «Интегральное исчисление», и профессор выносил на рассмотрение у доски несколько примеров интегрирования методом замены переменной, когда в дверях появилось две сияющие морды. Приятели без особых церемоний кивнули преподавателю и, отбивая ботинками каждую ступеньку, с грохотом покарабкались на «камчатку». Это была здоровая лекционная аудитория, в которой находились все студенты с потока, то есть сто с лишним человек. Не менее половины из них проводили Рому с Никитой недовольным взглядом; остальные зашушукалась между собой и осуждающе покачали головами.
Если бы вся эта ситуация произошла на третьем или четвертом курсе, то на наших двух ребят смотрели бы с улыбкой; сейчас же их считали врагами народа просто потому, что они своими басистыми голосами, в особенности когда пытались говорить вполголоса, перебивали профессора.
Однако Роме и Никите не было никакого дела до всеобщего мнения студентов, как нет дела быкам до мошкары: те вроде бы крутятся, жужжат перед рогами, и больше ничего из себя не представляют. Все сидевшие ниже студенты были для них очкариками и ботаниками, то есть самого презренного рода людьми, которые высказывают своё недовольство друг другу и не в состоянии выразить его тому, кому бы это следовало. И правильно, что не решались. Рома так и ласкал в душе желание выбить кому-нибудь очки, а также все прикидывал: в какую же сторону следует увернуться, дабы миновать чужой кулак и прибавить силы своему удару за счет инерции? Очевидно, если противник правша, а так происходит в большинстве случаев, то надо брать влево и бить с ле…
– Ну что, начинаем? – вопрос, который вывел его из задумчивости.
Рома предпочел ответить без слов. Он прижал бутылку к парте, зацепился крышкой об уголок, дернул вниз. Крышка чпокнула и отлетела куда-то в сторону. Подобно гейзеру вздыбилась пена над горлышком, и Рома как можно быстрее отстранил бутылку от своих белых брюк.
