Гравитация как неизбежный феномен. Частный случай внезапной рефлексии
Человеку хорошо. Так хорошо, что даже, возможно, наоборот. Трудно даже сказать, просто на него глядя, что именно с ним, каково ему, но с ним явно что-то не так. Это очевидно и по его походке, подобной этюду психоделической пантомимы, имеющей целью выразить мытарства донельзя грешной души, и по зеленоватому цвету его лица. Впрочем, про цвет лица это конечно выдумки, в ночи никакого лица разглядеть нет возможности.
Человек бредёт по ночному, дремлющему городу, несуразному, кстати сказать, а ещё довольно грязному; бредёт, спотыкаясь и падая, бредёт с опущенной головой, не имея совершенно сил держать её ровно. А всё потому, что человек этот мертвецки пьян. Хотя он не дрянь какая, а вполне приличный, когда трезвый. Трезвым же он бывает довольно часто, гораздо чаще, нежели в обратном смысле. Но вот так, как сегодня вечером, точнее ночью, напивался он за свои четыре с половиной десятка лет от силы пару раз. И ведь одет прилично, и коли не ночь, то было б видно по его дорогому, синему с отливом, костюму, и по золотым часам, что человек он совсем не бедный, а вполне себе солидный. Но какого тогда черта он в таком состоянии болтается по ночному и совсем не дружелюбному району?!
Да, тут дело закрутилось, надо заметить, совсем неаккуратным кульбитом. Человек этот, что ищет приключения на июньских просторах родного, пусть и взбалмошного города, числится директором местного мясокомбината. Отмечали они с коллегами в известном замызганном кабаке (местечко то ещё, но всё дорого и с отвратительным апломбом), день рождения предприятия, повод серьёзный, все дела. Ему, как директору, ясное дело, следует всегда сохранять лицо на подобных мероприятиях, следует держать марку, показывать пример и т.д. Да и дистанцированность никто не отменял, а то будет тебе панибратство и фамильярность вместо корпоративного духа и субординации. Короче, «нажираться в зюзю» он категорически права не имел, и хорошо знал это, не в первый и не в десятый раз корпоративит.
Обычно он делал так, как делают все приличные директора – посидит чинно с коллегами, нет-нет да выпьет вина или может чего безалкогольного, посмотрит как кто себя ведёт, понаблюдает за храбреющими на глазах подчиненными, посмеётся со всеми, да часика через два и уедет, сославшись на дела, и оставив за себя зама ответственным за общественный порядок. Вообще, следует заметить, что все, кто знал нашего человека по работе или по иным делам, словом знал не близко, все они были уверены, что он вообще не пьет. Из повествования ниже станет ясно, как легко человек может в отношении алкоголя и в целом определенного образа жизни, вести, так сказать, двойную жизнь. Ab aqua silente cave – говорили в таких случаях жители одной погибшей империи.
В общем, сегодня, как говорится, вышла у товарища промашка. Черт его знает, что послужило причиной – дурманящий запах цветущих яблонь, тёплая атмосфера компании, эйфория от успехов продукции родного мясокомбината на рынке (шутка ли – месячный план продаж в мае перевыполнен на 35 процентов!), а может просто внезапно навалившаяся неподъемная лёгкость бытия…
Нет, всё же дело было в другом. Чёрной, густой воронкой нечто вертелось у человека в душе. Нечто, неминуемо выросшее за один вечер до грандиозных размеров, заполонившее всего его и отравившее (и не в первый раз уже) его рассудок. Жена пару дней назад собрала вещички, и со словами: «Глаза б мои тебя не видели, тварь!», исчезла с его жизненного горизонта. Причины на сей поступок были, надо сказать, а сказать по правде – причины были веские. Нет сомнений, что посторонние люди, вроде нас, не имеют никаких моральных прав обсуждать личную жизнь этого несчастного, но когда б нас отсутствие этих прав остановило?! Впрочем, копаться в биографических синусоидах уважаемого директора всё же нет особого желания, потому ограничимся лишь выдержками. Жена на этот раз ушла от него не первая, и даже не вторая. Точнее, от первых двух ушёл он сам, а эта вот не выдержала раньше, слабовата оказалась.
Видимо с годами характер его становился всё несноснее, привычки всё вреднее, да и сам он костенел и черствел как хлеб на солнце. А может, как всегда, все дело было в них, в женщинах то есть. Тут, чтобы понять причины, нужно бы хорошо этого самого человека знать, но мы не имеем такой чести, потому и рассуждать особо не станем. Стоит в этом контексте лишь заметить, что уход третьей жены явно повлиял на его внутренние конструкции, и повлиял внезапно и пагубно.
Сначала он решил, что на этот раз непременно выпьет с коллегами всерьёз, потом дело пошло веселее, добрались до барной стойки, а там абсент, текила, водка и опять абсент. Вуа-ля! Вместо приличного человека, прагматичного и умного начальника возникла некая, проспиртованная как турунда, довольно мерзкая сущность, безумными и жадными глазами по-волчьи на всех глядящая. Коллеги, не ожидая таких поворотов судьбы, вначале пришли в смятение, видя как нарезался босс, но кто-то потрезвее настоял на том, чтобы срочно отправить дорогого начальника домой на такси, пока читаемые в диком взгляде его дикие же помыслы не возымели силу реализоваться.
Дебош и позор были пресечены. Окружив директора дружной толпой, коллектив сумел без особого труда исключить всякое сопротивление и уговорить его ехать домой на такси. Машина по заказу приехала тут же, и пошёл, шатаясь, человек на выход. Но таксист, однако, пассажира не дождался. Мощные и страшные в своей непредсказуемости алхимические реакции полопали все колбы в отравленном алкоголем уме человека, и решил он, что сейчас всякое такси ему ни к чему. Покатился, как говорится, наш директор мясокомбината колбаской по темной и неприветливой улице. Конечно, фактически он не катился, но шагом его штормовую походку назвать тоже язык едва повернётся.
Растёкшиеся, как расплавленный парафин, липкие, невиданно смелые, страшные, горькие, порой весёлые, словом – пьяные, мысли наползали друг на друга в голове человека, озаряемые раздвоенными картинами окружающей действительности, добросовестно присылаемыми с глазных нервных окончаний. Ничего путного, ясное дело, ему сейчас не думалось, какое там.
Вот он старательно переступает с ноги на ногу (как-бы идёт) вдоль закрытого чёрной в ночи листвой тополей забора, что образует собой периметр вокруг большого парка. Он хочет справить нужду по-маленькому, старается подобраться к забору ближе, дабы оказаться под покровом темноты, но падает. Поднявшись, человек расстёгивает штаны и с удивлением замечает, что нужда справилась сама собой, в процессе падения. Застегнув кое-как штаны, человек продолжает, с некоторой пробуксовкой, свой нелегкий путь.
Голодный пёс из любопытства увязался за человеком, и бредёт за ним уже целый квартал, почтительно соблюдая дистанцию. Тишина. Редкая машина такси прошмыгнёт по частично освещенным улицам спящего города. Человек бредёт домой окольной дорогой, тщетно стараясь заставить автопилот лечь на хоть какой-то приемлемый курс.
Человека мутит и голова его идёт кругом. В темноте его сонного подсознания, меж тем, послышался первый голос.
– Чертова гравитация! Того и гляди сейчас опять шваркнемся о твердь земную! На кой было так нажираться, родной?
– Можно подумать, – стал слышен второй голос, – если б не нажрался, гравитация его б оставила в покое!
– Ну, так сильно б не падал. А то смотрите – коленку расшиб, ладони изодрал, да и головой приложился неслабо. Был бы трезвый – помер бы. Это ж он сейчас боли не чувствует, а завтра ему это все аукнется, застонет.
– Слушайте, товарищи, прекратите, мусолить это всё! – раздался третий голос. – Ну перебрал, с кем не бывает. Вы лучше скажите – почему ни одна сволочь с корпоратива не позвонила до сих пор, не поинтересовалась у родного директора – доехал ли, живой ли. Могли бы кого-нибудь, кто малопьющий, оправить с ним, чтоб до подъезда довёз. А эти… эх, товарищи.
– Алё, товарищи давно ту-ту, – услышала темнота четвёртый голос, – Сейчас куда ни погляди – сплошь господа. А про этих козлов я тебе скажу так – звонили они стопудово, и не один раз. Просто этот… телефон где-то по дороге просрал, вот и вся базальга.
– Слушайте, раз мы все опять возникли, точнее, раз наш диалог вновь стал слышен темной пустоте, давайте в этой рефлексии будем звать друг друга как-нибудь по-новому.
– В смысле?!
– Помните, как у Тарантино в «Резевор догз»? Там бандиты друг друга по цветам называли: мистер серый, мистер коричневый, мистер белый. Давайте мы так же, я буду мистер синий.
– Какой резервуар? «Бешеные псы» что-ли? Так и говори, мистер коричневый с дымком.
– Мистер синий, попрошу вас.
– Проси у Господа, а истинный синий – это тот, кто несёт нас сейчас в своей бухой башке по ночным улицам. Так что давай не надо.
– Действительно, – прозвучал новый, пятый голос, более громкий и густой, – господа-товарищи, давайте уже прекратим баловство и приступим, помолясь на регламент, к очередному заседанию рефлексирующей комиссии, раз уж Вселенная соизволит слышать наши голоса. Возражения? Нет возражений. Тогда я, на праве, так сказать, в некотором роде председателя, первым делом объявлю состав комиссии. Итак, мн-н…
– Что, председатель, затроил?
– Цыц! – прикрикнул Председатель на обладателя четвертого голоса, – Пока с этими бумагами разберешься… а, ну их к чертям! И так помню. У нас, как известно, каждый раз всё одно и то же. Вы, следовательно, у нас – Хамло.
– Пошёл на х..!
– Quod erat demonstrandum. Тэк-с, а вы у нас – Нытик, – обратился Председатель к третьему голосу.
– Чего это я Нытик?! Я не хочу…
– Ну-ну, не нойте. Тэк-с, далее, вы. Вы, незабвенный наш циник и юморист, всегда звались у нас Сотона, – незримо повернулся он в сторону второго голоса. – Ну и словечко, однако. Ага, ну а вы, сама жизнерадостность, у нас – Красавчик, верно? – добавил он, обращаясь к обладателю первого голоса.
– Точняк.
– А я, к вашим услугам, господа-товарищи, уж продолжу свою нелёгкую роль Председателя сего сборища.
– Господа, смотрите! Смотрите, он ссыт на памятник! – весело вскрикнул Красавчик.
– Опять, – брезгливо констатировал Председатель.
– Mauvais tone! – пискляво возмутился Нытик.
– Свинина! – провозгласил Сотона.
– Нормально, чё! – прокомментировал Хамло.
– А нет, это он на пьедестал мочиться изволит, – поправился Красавчик.
– То есть это нормально, да? – сквозь смех спросил Сотона.
– Да.
– Успокойтесь, господа-товарищи! – властно вмешался Председатель, подавляя волну лишнего веселья, мешающего рабочей обстановке.– Тишины, тишины требую! Что, как дети, ей Богу! Это не памятник, и не пьедестал никакой, а просто тополь. Извольте напрячь внимание, сами разглядите, хоть и ночь, хоть и двоится у Нашего в глазах. Видите?! Славно-с. И не мочится он на этот тополь. Он, простите, справил нужду в штаны-c. Так, прекратить смех!
Нараставший всеобщий хохот стал стихать и Председатель продолжил.
– Господа, господа-товарищи, не отвлекаемся. Времени у нас не так много, приступим, пожалуй. Итак. Мы, как частные случаи феноменологии мирового сознания, или что-то в таком роде, представляя собой подсознательный голос разумного индивида, примеряющий разные роли и ведущий монолог под видом диалога, находясь в полном составе и хорошей кондиции, считаем, что Вселенная не имеет ни одной веской причины отказать нам в своём внимании. За сим, объявляю заседание комиссии открытым. Начнём.
Присутствующих на заседании видно не было, а слышны были только их голоса в темноте странной комнаты, простирающейся невидимо вокруг большого дубового стола. На столе неаккуратными кучками развалены были какие-то карточки, вроде игральных карт, все – рубашками вверх.
Человек, меж тем, снова упал. При столкновении с враждебной твердью, он шмякнулся плечом прямо о бордюр, и даже сквозь хмельной туман увидел те самые искры, что летят у людей из глаз от боли. Человек чуть застонал и долго не мог подняться.
…
– Да что ж это! Все скрижальки разлетелись, талмудом тебя по кабале! – брюзжал Председатель, раскладывая по столу поднятые снизу (вероятно – с пола, хотя самого пола видно не было) карточки.
– Чертова гравитация, будь проклят мировой порядок! – декларировал веселый голос Сотоны.
– Товарищи, он просто снова упал, – промямлил Нытик.
– Да уж упал-то неслабо, – деловито и с азартом сказал Председатель, – Ну, ничего, дело привычное людям – падать да подниматься. C’est la vie. Будем рады, господа-товарищи, хотя бы тому обстоятельству, что время у нас здесь течёт медленнее, чем там у него, так что пока он будет валяться, да пока подыматься, мы многое успеем обсудить. Вот, к примеру, вы, гражданин Сотона.
– А чего я?
– Как вы изволили выразиться: «чертова гравитация», так, кажется?
– Ага. Сука конченая, роняет Нашего почём зря.
– Вот по этому поводу и написано в первой скрижали.
Из темноты над столом возникла рука Председателя, в которой он держал одну из карт, называемых им почему-то скрижалями. Хоть лиц присутствующих видно не было, но мрак незримой комнаты наполнился средоточием их внимания. После недолгого молчания, Председатель продолжил.
– Тут ведь дело в жене, коллеги. Она ведь – причина его нынешнего непристойного состояния-с. Вот позвольте, процитирую… хотя, нет, цитировать не стану из-за обилия нецензурных слов. Прочту в своей редакции.
Председатель начал читать с карты монотонным голосом: «…А ведь была нормальной бабой… я даже думал что уж с ней-то надолго…тоже стерва оказалась…а, все бабы…стервы. А может во мне дело?! Да ну, хрень!».
– Ну, господа-товарищи хорошие, граждане рефлексионщики, что скажете на эти сентенции?
– А чего говорить? Правильно всё! Все бабы – суки, и всё тут! Ишь, извели мужика, до пьянства и позора довели, – смело отозвался Сотона.
– Ну не знаю, третий раз разводиться…, – неуверенно гнусавил Нытик, – Всё-таки причину, наверное, надо ему в себе искать.
– Дубина, а сейчас что происходит? Не поиск ли причины? – гаркнул на него Сотона.
– Сам дубина.
– Слышь, гражданин председатель, – прогундосил Хамло, – а чё ты там вякал вначале про гравитацию, а щас резко на бабу эту перескочил? –
– Кстати, да, – поддержал его Красавчик.
– Очень хочется мне ответить Вам, господин-товарищ Красавик, в рифму, но на эти случаи у нас есть Хамло. Слушайте же, ретивые мои. В выражении «Чёртова гравитация» есть четкая параллель с его недавними мыслями о жене. Выражается она в том, что в обоих случаях мы имеем дело с субъективной оценкой сторонних феноменов (или личности), при которой оцениваемое признаётся негодным объективно. А всё из-за того, что оценивающий не имеет ни желания, ни возможности воспринимать что-то любым иным способом, кроме как пропуская через свои внутренние эго-фильтры.
Потому и получилось у вас, гражданин Сотона, что гравитация, как неизбежный феномен, будучи фундаментальным явлением природы, оказалась вдруг совсем никчемной, и даже вредной, «чертовой», как вы изволили выразиться. Здесь можно провести аналогии: люди говорят, что звёзды светят над ними, хотя это не так, они светят во все стороны сразу и не виноваты, что какие-то приматы видят их над головами; люди сетуют на солнце, что оно де сильно жарит, или наоборот светит, зараза, но не греет, хотя оно не обязано стараться двигать эксцентриситет орбиты Земли, дабы угодить всякому дураку; они изволят выражаться: «солнце взошло, солнце село», хотя относительно Земли светило статично; они жалуются на погоду, на магнитные бури, на засуху или наводнения; им объявлены «вредными» многие живые организмы, с которыми они нехило борются, и они даже ввели понятия «вредитель», «сорняк» для обозначения неугодных животных и растений. Тут можно долго продолжать, но побережёмся сонливости. А всё это потому в людях, что цари природы, жизни, и вообще – боги Вселенной. Всё, что им неугодно, что опасно для них, или просто не по душе – всё вредитель, всё чертово и ужасное. И неважно о чём речь – о реликтовом ли излучении, об ультрафиолете или о вирусах. Стоит чему-либо воспринятому человеком не пройти эго-фильтр, оно тут же безапелляционно становится для него, извините, дерьмом-с.
– Так жена-то при чём? – спросил Красавчик.
– А при том, любезный вы мой, что вчера она… позвольте, я снова из скрижальки. Так-так. А, вот: «…ещё вчера она давала на раз, и не гундела, и с пацанами мы в сауну ходили регулярно… и изменял я уж этой-то совсем редко, да и не палила она ни разу…», ну тут ещё много всего, а где-же… ага, вот: «…а сегодня, смотри-ка, надоело ей всё, запарило, что я, типа, постоянно на работе или на диване. Устала, она! Зае…».
Н-да-c. В общем, там далее совсем нехорошие слова. Но суть ясна: она не прошла эго-фильтр и стала, простите, дерьмом, как эта ваша несчастная гравитация. При этом женщина сама по себе не изменилась, и пахнуть хуже не стала, просто в восприятии нашего горе-мужа она превратилась в нечто совершенно неаппетитное.
– И винит он, конечно же, её, никак не желая поискать причину в себе.
– Именно-с. Но это не он такой, все люди таковы. Talem homini. Вопросы есть, господа-товарищи? Нет? Чудненько. Тогда продолжим. Ваша очередь, мсье Нытик. Тащите скрижальку.
Человек начал выбиваться из сил и решил присесть на небольшой кусок бетонной плиты, что прятался от мира в высокой полыни на небольшом пустыре у плацдарма очередного долгостроя. Присел он на бетон, да так сидя и задремал. Впрочем, окончательно в сон впасть ему не давали комары, норовящие залететь в ноздри и глаза, а также постоянная необходимость держать равновесие торса, борясь с непреодолимой силой всемирного тяготения.
Небольшая бледная рука боязливо выплыла из темноты и слизнула со стола карточку.
– О, здесь как раз о том, о чем я и хотел рассказать, – с радостной дрожью сообщил голос Нытика.
– Понятное дело, придурок, – грубо прогнусавил Хамло из темноты, – Скрижали все пустые, слова на них появляются, когда мы в них смотрим. Вот ты дебилойд.
– Тэк-с, отставить тут! Прекратите свои нападки, не видите, они уже ноют-с, – вмешался властный голос председателя, – А вы, любезный наш, сердобольнейший, и вправду позабыли, что никакого текста в скрижалях нет, что мы их просто для антуражу держим. Ну, хватит слезоточить, полноте. Напомню на всякий случай, Вас зовут Нытик, и какую бы скрижальку Вы не изволили взять, там всё одно – сопли да нытьё будут, уж извините-с. Аналогично и про остальных присутствующих. Продолжайте, смелее.
Всхлипывания прекратились, и кроткий жалостливый голос зазвучал вновь.
– Это как он встретил блаженного на заправке.
– Кого? Бомжа того что-ли? – съязвил Сотона.
– Не бомжа! – взвизгнул Нытик. – А блаженного! Господин Председатель, ну не дадут рассказать.
Председатель неопределенно гаркнул, и Нытик продолжил.
– Он тогда с друзьями с рыбалки ехал на своём Лексусе, пьяненькие все были. Заехали на заправку где-то на трассе. Не успел он выйти из машины, а тут уже этот блаженный подскочил, закурить попросил. Ну, наш-то – благо в настроении был – дал ему сигарету. Потом он пошел оплатить бензин, да вернувшись, когда бензин уже был залит, и мотнул блаженному в сторонку – давай, дескать, поговорим. Отъехал чуть от заправки, этот тоже приковылял. Друзья оба храпят на заднем после бессонной ночи, насыщая микроклимат внедорожника ядреным перегаром.
Наш вышел, закурил, да спрашивает – ты, родной, откуда тут? Может вообще помочь чем?! Тут конечно дело странное, никогда ранее он в чрезмерной доброте замечен не был, хоть сам и не злой. Чего он так судьбой блаженного заинтересовался?! Всему виной, видать, было хорошее настроение. А что, рыбалка-то удалась: пускай рыбы почти и не поймали, но какова природа, водочка, да девки деревенские, простые, податливые. Так что нутро нашего было насквозь отравлено побочным действием нейромедиаторов, отсюда и приступ сердечности.
К тому же – ни в одежде, ни в цвете лица и рук, ни в запахе блаженного, никоим образом не обнаруживались признаки… бездомного. Одет он был пусть скромно, но чисто. Его азиатское скуластое лицо было коричневым от загара, и не содержало ни намёка на алкоголизм. Только разве обувь… Ботинки были перепачканы и довольно сильно истоптаны, посему было видно, что хозяин их много ходил, и ходил далеко не всегда по асфальту. В общем, ничего отталкивающего в виде блаженного не было, потому Наш и решил осведомиться – не нужна ли помощь какая? Неспроста же человек приличного вида на этой отдаленной заправке ошивается, в черт его знает скольких километрах от ближайшего населенного пункта.
В общем, закурил он и спрашивает – ты откуда, родной? Может помощь какая нужна?
Блаженный как услышал вопросы эти, сразу заулыбался живой широкой улыбкой, показав длинные белые зубы. Закурив подаренную сигарету, он затянулся раз-два, успокоился, настроился, да начал. Я, говорит, из Дальнехолмска иду (городок километрах в тридцати от той заправки), в центр (это он так наш город назвал; до него оттуда километров 50 было).
«Пешком идёшь? – удивился Наш, – Зачем? Случилось чего?»
«Да нет, – смущенно засмеялся блаженный, – Понимаешь, интересно мне по тайге идти, по дороге, смотреть кругом, думать. Там, в городе, братья мои живут, так я к ним, погостить».
«Давай мы тебя довезем, – сам удивляясь своим словам, предложил Наш, разглядывая умирающие ботинки блаженного.
«Нет, – замотал тот головой, – я пешком. А знаешь, сколько в тайге всего интересного?! Я пока шёл, три змеи поймал, они глупые, их рогатиной легко. На костре изжарил, вкус – на любителя. Всё бы ничего, пить только охота, пока топаешь, а ещё – кушать и курить, вот на заправку пришёл, сигаретку спросить».
Наш-то, услыхав это, тут же пошарил по карманам, да сунул ему несколько смятых бумажек, там рублей триста было. На, говорит, купи себе поесть чего-нибудь.
Ой, что с блаженным стало! Ой, какое лицо у него сделалось, когда, по прошествии нескольких секунд тупого разглядывания купюр, он всё же поверил, что это – ему, и взял деньги. Даже, казалось, слюнка так и потекла по углу рта.
«А на заправке здесь продают? Еду продают? А сигареты?» – заверещал блаженный, запинаясь. И Наш тогда увидел в узких глазах его такую неподдельную, детскую радость, что в сердце его что-то кольнуло, и он, на мгновенье прикоснувшись к чужому счастью, испытал как-будто счастье сам. Точнее, из загаженных болотных недр его памяти на мгновенье показалось что-то настолько светлое, ослепительное, чего он давно не помнил и не ощущал с самого детства. Но мгновение прошло, блаженный так и стоял с деньгами в руке, не зная как благодарить и вообще что делать. «Беги уже за хавкой, родной», – сказал Наш, улыбнулся, выбросил окурок, и добавив: «Счастливого пути», сел в машину.
Блаженный ускакал в магазин-заправку, а Наш, сидя за рулем, погрузился в размышления. «Как мало порой кому-то надо в жизни для счастья, – щурясь на солнце, думал он. – Иному подавай двухсотый «Крузак», хату пятикомнатную, или дом трехэтажный, чтоб остальные засохли от зависти, а кому-то – три сотки, пожрать чего-нибудь, да по тайге пошариться – вот и счастье. А ведь счастье – как его измеришь? Оно бывает большое или маленькое? Нет, оно одинаковое всегда. Как в детстве: родители тебя внезапно удивят новой игрушкой, и ты – счастлив, пусть и не долго. И чувство это застилает собой как покрывалом всё прочее в тебе, а ты сам растворяешься в нём, и весь мир вокруг исчезает, а только счастье остаётся. И ты сам – оно. Только вот этому дурачку хоть и совсем мало надо для счастья, оно у него более настоящее что-ли, вроде как сортом выше, чем у тех, кому джипы подавай. Да и чаще оно у него случается, всё же запросики-то скромные…»
С такими мыслями он и поехал навстречу солнцу, улыбаясь тому факту, что он только что прикоснулся к свету. У меня всё.
– Н-да-с. Все уснули, пока он говорил, или я один вздремнул? – спросил, зевая, Председатель.
