Восемь пуль людоеду

Ирина слегка хлопнула его по спине.

– Это означает, что ты согласен?

– Умгу…

Отталкиваясь локтями от скрипучего дивана, Плохиш поднялся чуть выше, дотянулся до ее губ и, причмокивая, всосал их себе в рот, тут же испачкав ей слюной пол-лица. От него пахло табаком и еще чем-то, не очень приятным – вероятно, наспех перехваченным завтраком, но Ирина не стала его отталкивать. Она очень боялась его обидеть. И даже не потому, что он мог передумать насчет войны с Овражьим, а просто опасалась, что он может в ней разочароваться. И потому, зная, что его охватывает страсть при первом же поцелуе, всегда старалась подыгрывать ему, инсценируя не менее буйный жар. «Возможно, со временем я научусь получать от этого удовольствие», – думала она всякий раз, вслушиваясь в страстные звуки, которые издавал Плохиш, и стараясь (с определенным успехом) издавать такие же, чтобы показать любимому, что находится в не менее возбужденном состоянии. Она не знала, верил ли Плохиш ее инсценировкам или тоже просто делал вид, что верил, но скорее всего его и не интересовало состояние подруги. Как ни горько это было осознавать Ирине, но ее парень был из тех, кто заботился в первую очередь о собственном удовольствии и всерьез полагал, что сам факт общения с ним уже должен приводить девушек в экстаз. Иногда это раздражало Ирину, а иногда доводило прямо-таки до бешенства, но она ни разу не показала своего недовольства. Она очень дорожила своей любовью. Быть девушкой Плохиша было пределом мечтаний слишком многих девчонок, чтобы можно было вот так вот запросто высказывать свое недовольство…

– У-ух! – сказал Плохиш, застегнул «молнию» на джинсах и сел. – Какая ты у меня, однако, сладенькая, Птичка.

Ирина опустила на грудь задранный лифчик, застегнула рубашку на пару пуговиц – лишь бы прикрыться – и, натянув джинсы, села рядом с Плохишом. Обняла его за шею и поцеловала в щеку.

– Покурим? – предложил он.

Речь, естественно, шла о наркотике.

– Если ты хочешь, Вадик, то я составлю тебе компанию.

Плохиш достал из ящика стола спичечный коробок с «травкой» и пачку «Беломорканала». Затем выдул из одной папиросы табак, в два счета забил ее коноплей, послюнявил и закрутил кончик. Прикурил, тут же потерявшись в клубах дыма, и с зажмуренными глазами протянул косячок Ирине.

– Неплохая трава, – сказал Плохиш. – Мне ее один тип с барахолки подогнал, обещал еще партию сделать, если понравится. Как ты думаешь, может, стоит взять?

Ирина сделала три короткие шумные затяжки, посидела, оценивая, потом кивнула.

– Твой тип эту траву на старом кладбище рвет, там ее целая плантация. Вот если бы тебе это кладбище под свой контроль взять, тогда бы я и слова против не сказала, а с пацанами воевать – тут от меня поддержки не жди.

Плохиш присел перед ней на корточки.

– Дунь, – попросил он.

Ирина взяла папиросу огоньком в рот, Плохиш вытянул к ней губы, словно опять собрался целоваться, и Ирина «дунула». Плохиш всосал в себя толстую струю, потер щеки, жмурясь, и хлопнул Ирину по колену.

– Ты все верно говоришь, Птичка, но, как всегда, с некоторым запозданием. Я уже раздумывал насчет старого кладбища, выяснял и пришел к выводу, что пока нам туда соваться не следует. Там слишком серьезные ребята работают, они не станут возиться с кастетами и нунчаками. Нас из пистолетов перещелкают и не спросят, кто такие. У них там за главного какой-то Зубастый, опасный тип, говорят. Говорят еще, что он прежних хозяев кладбища собственными руками передавил. Сейчас у него в банде человек тридцать, взрослые мужики, у всех пистолеты, многие с отсидками, кое-кто и за убийство… Нет, сейчас строить планы насчет кладбища еще рано. Подождем более подходящего случая. А вообще, ты права – стать в тех местах хозяином было бы весьма, весьма, весьма…

Голос Плохиша пошел на затухание.

За воротами сарая послышался топот многочисленных ног. Ирина спрятала косячок в кулак, но в эту секунду калитка распахнулась, и в сарай вошло человек восемь из банды Плохиша. Со многими из них Ирина уже была знакома, но некоторых видела впервые. Войдя в сарай, они тут же разбрелись по нему, как тараканы, – кто принялся ковыряться со стоящим в закутке мотоциклом, кто уселся за стол, а к Ирине подошел Клоп (живой и здоровый, только нос опух и сильно скривился вправо) и попросил затянуться. Ирина отдала ему косячок. Клоп немедленно завалился на диван и принял кайфующий вид.

Несколько минут в сарае невозможно было различить отдельных слов и фраз – стоял мерный гул; потом Плохиш вышел на середину и поднял руку.

– Заткнитесь все! – сказал он. – Клоп, туши косяк и открывай глаза… Беря, оставь мотоцикл в покое, успеешь еще повозиться…

Плохиш обвел своих людей взглядом.

– Надеюсь, все приготовились топать в Овражий? Клоп, ты достал еще кастеты, как я просил?

– Пять штук, – Клоп достал из-за пазухи завернутые в тряпку кастеты и бросил их на стол.

Ирина мысленно кивнула. Сейчас Вадик скажет: «А теперь, Клоп, забери их и спрячь, потому что они нам не понадобятся. Война отменяется». И почему все считают Плохиша мерзавцем? Если бы только люди знали, какой он на самом деле хороший, у них бы язык не повернулся говорить такое. Если бы они знали, как он ее любит…

– Замечательно, – сказал Плохиш. – Парни, разбирайте, у кого нет. У меня еще есть три ножа. Нунчаки в подполе, целая связка. Беря, спустись, достань. Мы не будем ждать до вечера, к тому времени могут возникнуть осложнения.

– Какие осложнения? – тут же встрепенулся Клоп.

– Один из тех, кого мы поймали вчера в Овражьем, попал в больницу, к нему приходил следователь. Если этот сучонок раскололся, то вечером нас могут там поджидать менты. Поэтому мы начнем немедленно, сейчас нас никто не ждет.

Ирина не поверила своим ушам. Ей даже показалось сначала, что Плохиш шутит – сейчас он рассмеется и скажет, что просто проверял своих бойцов на преданность и что никакой войны с Овражьим не будет, во-первых, потому, что это глупо, а во-вторых, что его попросила об этом она, его крошка Ирина, которую он очень любит.

Она напряглась в ожидании этих слов, но они так и не прозвучали.

И тогда она все поняла.

Ирина медленно поднялась с дивана. К ней сразу же повернулись. Она была единственной девчонкой в этой банде и привыкла уже, что в ее адрес постоянно отпускались шуточки, разной степени солености, иногда ее шлепали по заду и щипали за грудь, но всегда это принимало форму шутки – грубой, неотесанной, но шутки – и еще никогда никто не осмеливался напрямую приставать к ней, ведь для всех она была девушкой главаря. И если поначалу она еще немного побаивалась этих парней и предпочитала отмалчиваться, то теперь решила говорить при них все, что считала нужным. И не собиралась молчать сейчас, когда ее предали…

– Вадик… – сказала она, не в силах найти нужных слов. – Вадик, ты что? Ты же мне обещал!

Плохиш повернулся к ней и сморщился.

– Что я тебе обещал?

– Вадик, там же мой брат. Ты же сказал… Это нечестно!

Нужные слова по-прежнему не шли на ум. Да и говорить она уже не могла, чувствовала: скажи она еще хоть слово – о честности, об обещаниях, о любви, – и ее прорвет, хлынут слезы, и это будет ее полным крахом. В этой компании слезы не в почете.

– Нечестно, – повторил Плохиш и рассмеялся.

Его поддержало дружное гоготанье из восьми глоток.

– Представляете, пацаны, только что я узнал любопытную вещь… – Плохиш с довольным видом оглядел своих слушателей. Ему внимали с великим интересом. – Сивуха, ты помнишь вчерашнего сопляка, который тебя с первого же удара вырубил?

– Ну уж не с первого… – начал Сивуха, но Плохиш его оборвал:

– С первого, с первого. И меня тоже с первого. И Клопа, говорят, гнал, как зайца, по виадуку. Так вот, братва, этот щенок, оказывается, родной братец нашей крали.

«Нашей крали»? Ирина не поверила, что он это сказал. Она никогда не была «нашей кралей», и никто ее так не называл – она всегда была только девушкой Вадика. Неужели ей это только казалось?

– Тошка Савченко? – удивленно спросил кто-то – сквозь застилающую глаза слезную пелену Ирина уже не видела ничего вокруг.

Кто-то присвистнул.

– Я слышал об этом типе, – голос Клопа. – Он недавно в люди выбился, но сразу же подчинил себе почти весь Овражий. Раньше там Хребет все в руках держал, но Савченко его быстро потеснил. И сильно. А впрочем, это нам даже на руку, теперь мы их по отдельности валить можем.

– Правильно, – сказал Плохиш. – Я тоже так подумал. Потому я и хочу как можно скорее приняться за этого сопляка.

– Вадик! – закричала Ирина, чувствуя, что слезы уже катятся по ее щекам и дальше сдерживать их она не в состоянии. – Ты же… Ты же обещал мне!

Плохиш расхохотался. Ему с удовольствием вторили.

– Обещал! – сказал Клоп с гоготом, оглядывая аудиторию и потрясая перед собой руками, словно был на сцене и призывал зрителей поддержать себя аплодисментами. – Ну и дура!