Серф-сказки

– Ой-е, ну как там? Не молчи, рыжий индеец! Ты опять катался, пока мы тут выгребаем пакеты и окурки из песка, на котором ты тоже работаешь! – окрик Рикардо подействовал на меня как толчок. Совсем незаметно я добрёл в радиус действия его насмешливого ора.

– Молчи, несчастный, дай мне лучше юкки[2 - Юкки – Маниок съедобный, тропическое растение, напоминающее картошку.].

– Ой-е, смотри-ка, каррахо[3 - Каррахо – Испанское ругательство.]! Белый индеец хочет есть! Он всегда хочет есть, даже в сиесту! Если я разбужу тебя ночью, ты тоже будешь просить юкки?!

В предвкушении традиционной перепалки из близлежащих киосков начали высовываться головы разной степени курчавости.

– Рикардо, нет у тебя юкки ночью, как, впрочем, и днём, потому что ночью ты всю её прячешь в своё пузо! – прокричал я в ответ погромче, чтобы услышали все, и свистнул, подзывая чёрную малышню, наболтавшуюся в мягких волнах светлого прибоя и ждущую, когда я подвезу их до Рио-сан-Хуана.

Я завел мотор, Рикардо что-то клокотал под общее хихиканье, а я думал, выруливая на залитую полуднем горячую дорогу: «Бурли, Рикардо, бурли, не останавливай поток, пусть вода, которая переливается в тебе жизнерадостно и хлопотливо, живет и дальше, пусть всем будет смешно от твоих шуток, толстяк, пусть радуется вода».

III

День был светлым, золотым, как солнце в кокосовой листве. Небо было выше обычного, широкое облако раскинуло своё оперенное крыло так высоко, что, казалось, даже солнце очутилось под ним; океан лежал в просторе, как огромный синий скат, плоский, немой и сильный.

Тень из-под зонтов, воткнутых в горячий мелкий песок, немного выползла в сторону, за ней вслед передвинули шезлонги и полотенца белотелые туристы, бездумно поглядывающие на шевеление прибоя или, прикрыв глаза, в неге вглядывающиеся в какие-то свои мысли.

Прибой гудел и работал. Бирюзовые пласты вздымались один за другим и рушились на плотный песок так тяжело, будто хотели спрессовать его ещё сильней, но тут же, разбившись в пену, с шипеньем охватив полукругом песчинки, увлекали их в океан, чтобы опять поднять и бросить с силой. Этот вечный труд туристам казался бессмысленным, однако завораживал именно тем, что на подобную чепуху тратилась такая великая сила. Кромка пляжа от этого труда всегда оставалась гладкой, и любую цепочку следов прибой тут же с недовольством стирал.

Невдомек было ни бледнокожим отдыхающим, ни бронзовым от загара девицам, что прибой стирал все следы оттого, что силился разложить прохладные упругие крылья океана как можно дальше, глубже в берег и потому веками, не жалея сил, лизал и лизал сушу, распространяя древнюю власть воды. Глодал, чтоб не осталось ничьего следа, кроме следа его собственного, следа его волн.

Эдди осторожно приставил доску к спасательской вышке, торчащей среди пляжных зонтов на измятом ногами песке.

– Ну что там? – донеслось до него сверху сквозь привычный шум прибоя и пляжный гомон.

– Без происшествий, – ответил он, стягивая через голову черную прорезиненную безрукавку. – Народ купается, народ доволен. Народ доволен – спасателю спокойно.

– Да, волны вроде небольшие.

– Небольшие, но течение будь здоров, я переставил флажки[4 - Флажки – отмечают начало обратного течения в океан.], вода будет расти, с ней будет расти волна, посматривай.

– А я что делаю?.. – с недовольством донеслось сверху.

Эдди кивнул и через узенькую дверцу из крашеной фанеры пробрался в каморку, устроенную в основании спасательской вышки. Здесь даже в самую сильную жару было прохладно, словно в пустой ракушке. Лежали оранжевые спасательные буи с намотанными на них вечно сырыми и слегка прелыми верёвочными поводками, сюда после закрытия пляжа запирались аптечка и спасательские доски, здесь спасатели переодевались, а бывало, что и подрёмывали.

Но Эдди было не до сна. Уже второй раз, катаясь вне смены на доске над рифом, в правом углу залива, он слышал, как кто-то зовёт его. В первый раз, когда совсем рядом отчётливо и в то же время как-то многоголосо он услыхал своё имя, он даже потерял волну. От неожиданности дрогнул, доску бесконтрольно повело, она потеряла скорость, её занесло, и Эдди буквально спихнуло настигшей пеной.

«Ну померещилось, перекатался», – решил он тогда, но теперь вот, снова ожидая волну, он слышал, как всё тот же многозвучный голос повторяет его имя настойчиво и мерно, настойчиво и мерно, словно может позволить себе звать в такой не окликающей манере бесконечно. Словно в запасе у него вечность.

– Эдди, Эдди, Эдди, – то звенело, как пузыри, то гудело в ушах долго, как прибой. – Эдди, чтобы услышать, слушай, – шипело пенно в голове.

Слушать Эдди не хотел. Это было смешно – вслушиваться в какие-то голоса. Это было похоже на глупый фильм. Но раз за разом повторяющиеся призывы неотступно преследовали его, ему приходилось их слышать, и Эдди даже решил ответить, если, конечно, ещё раз услышит своё имя.

Ну а пока, встряхнувшись и надев почти высохшие ярко-красные спасательские шорты, он выбрался наружу. Пройдясь у будки раз-другой, наступая всей стопой на горячие песчинки, он решил прогуляться вдоль пляжа, словно совершить внеплановый патруль.

Жизнь на шезлонгах текла в своём привычном размеренном темпе. Эдди давно заметил, что если идти вдоль шезлонгов, то коротенькие сюжеты жизни на них отвлекают от всего остального, но стоит спуститься всего на несколько метров ниже, ближе к прибою, как внимание поглощает и уже не отпускает океан.

Он отошел недалеко, может, метров на тридцать, когда услыхал ежеминутно ожидаемый сигнал тревожной сирены. С места подскочив чуть не на метр, попытался обозреть пространство, угадать, куда нестись на помощь.

– Эдди, в другой стороне, в прибое! Там, там! – услышал он с вышки, и слова ещё висели в воздухе, когда он, вскидывая высоко ноги, проскакивал прибой, пробиваясь сквозь злые шипучие пенные волны к женщине, сбитой с ног стремительным течением!

С двух сторон неслись ещё два спасателя, но он, добравшись первым, уже уверенно обхватил женщину и оттаскивал её в сторону обрушения волны, что-то приговаривая. Двое подоспевших парней приняли испуганную жертву купания на руки и отнесли на песок, попутно успокаивая и справляясь о состоянии.

Нельзя сказать чтоб инцидент был чем-то из ряда вон выходящим, – нет, такое случалось. И часто спасателей опережали сёрферы, вытаскивая жертву до прибытия берегового патруля.

Эдди уже выбирался на песок, чтоб помочь угомонить зевак вокруг все ещё напуганной дамы, как вдруг волна захлестнула его ноги, словно удерживая на месте на мгновение, достаточное, чтоб он услышал:

– Эдди, Эдди… ты расслышал. Не услышишь ещё раз, я не верну жизнь на сушу. Эту, другую – всё равно… Cлушай, Эдди.

– Я, я… Ты кто!? – чуть не в голос выкрикнул Эдди и тут же оглянулся на берег, где всё ещё кружили пляжники и хлопотали спасатели.

– Воды, Эдди, волны, Эдди, океан. Зайди глубже, чувствуй телом, словно рыба, кожей чувствуй мои речи…

Эдди не двинулся с места, его стопы проваливались в песок – воды властно погружали ноги в грунт, вымывая под пятками глубокие ямки.

– Или страшно, сёрфер, не боящийся воды, погрузиться?.. – вновь услышал Эдди многозвучный голос почти без интонации.

– Нет! – снова в голос воскликнул он и, разбежавшись в два прыжка, нырнул в подошедшую волну.

Сколько раз, сколько раз с самого детства проделывал он это, разбегался и нырял в лазоревые утренние воды, в густую синь полуденного залива, в тёмный бархат ночной глади. Вот и сейчас там, под водой, диким облаком захлопнулась над ним волна. Он, привычно изогнувшись, пройдя под её пеной, заворачивающейся в рулон, нащупал дно и, как всегда, выскочил, к солнцу. И снова услышал и почувствовал одновременно, как ему говорит кто-то синий:

– Слышать точно сейчас будешь…

Эдди набрал воздуха, поднырнул под следующую волну и словно очутился лицом к лицу с этим синим, который был везде, был всем и отгадывался не только глазами, но и уши слышали его и ощущала кожа!

– Жизни тают в моих водах, – снова слышалось Эдди. – Я беру их, сколько нужно, из их лиц я тку своё…

– Да что тебе надо!? – подумал Эдди, снова выныривая на поверхность за вдохом.

– Ты.

– Что?! – изо рта и ноздрей вместе с этим словом выскочили пузыри. – Что? – снова вдох и опять погружение в бледную толщу. – Забери, если сможешь!

– Я могу. Ты должен сам…

Эдди развернулся и в четыре коротких взмаха оказался на мелководье.

– Что сам?! Утонуть? Сам!? Я перегрелся, я выпивал с парнями, мне мерещится. Что сам?

– И тогда тебе отдам я жизни всех у этих вод, на твою в обмен, думай Эдди…

– Да зачем я тебе нужен, ты же сам берёшь что, кого хочешь. А я у тебя их отнимаю и буду отнимать!

Океан вдруг странно выровнялся, утихомирил бег своих волн, и Эдди оказался стоящим в почти спокойной бирюзовой воде, по которой бродили лучики.

– Видишь, это тоже мое лицо, Эдди, и мне нужен ты, чтоб стать ещё одним из многих тысяч ликов. Я буду тобой. Когда я буду отнимать жизнь, ты, уже я, будешь её отстаивать. Я – Вода, Эдди, я огромная ваша вода. В каждой моей капле отражается мир тысячами граней. Ты одна из них, блистающая грань – блеск надежды.

Воды вздрогнули, волны вокруг заходили снова, окоём выгнулся, и прибой продолжил свой бесконечный труд. В нем Эдди показалось лицо.