Всем Иран. Парадоксы жизни в автократии под санкциями

Мы выехали, когда начало смеркаться. Пока мы были в дороге, вокруг окончательно стемнело, и за окном автомобиля лишь тянулась бесконечная череда огоньков среди непроглядной темноты. После двух часов пути огоньков вдруг стало намного больше.

– Где мы?

– Это Шехре-Корд, – ответил Араш. Мы приехали в один из самых высокогорных городов Ирана.

– Как будто холодно.

– Да, здесь всегда холодно.

В Исфахане в мае было не меньше двадцати пяти градусов днем и около двадцати вечером. А сейчас, по ощущениям, за окном было в районе десяти градусов. «Саманд» забирался по горной дороге вверх, на окраину города. Затем Араш со словами «приехали» остановился у одноэтажного дома. Нас пустили внутрь, где мы уселись на ковре с подушками в помещении, выполнявшем роль гостиной. Араш, очевидно, хорошо знал хозяина, пышноусого представителя народности бахтияров, на вид ему было лет пятьдесят. После общих бесед под чай хозяин расстелил скатерть и принес кебаб с рисом. Помогала ему жена в красивом красном платке. После еды беседа как-то сама по себе перешла на грядущие выборы. Усатый бахтияр периодически посматривал в простенький телефон – проверял новости. Сеть здесь ловила плохо, но ее хватало, чтобы обновлять телеграм, если без картинок. На тот момент телеграм еще не был заблокирован в Иране – соответствующее решение примут в декабре 2017?го.

Хозяин рассуждал о политиках:

– Мне они все, конечно, не нравятся. Но Раиси меня вообще пугает. Ты слышал, откуда он взялся? Бывший судья. Только этого нам не хватало.

– Проголосуешь за Раиси – я тебе голову оторву, – пошутил Араш.

Вскоре беседа начала затухать. Хозяин попросил жену принести сетар, музыкальный инструмент, похожий на лютню, заиграл и запел. Стало понятно, откуда Араш так хорошо его знает. После нескольких грустных, тягучих песен нам дали матрасы, мы расстелили их на ковре и уснули.

18 мая 2017 года

– Сначала надо заехать в магазин, купить продукты и халим, – сказал Араш утром, как только мы выехали к горному озеру.

– Что такое халим? – спросил я

– Да что-то вроде густого супа из пшеницы с мясом. Я знаю тут одно место, где продают хороший халим.

Сначала мы поехали в «супер» – так в Иране сокращенно называют супермаркет, – захватили какие-то продукты, соки и овощи. На прощанье Араш посоветовал продавцу: «Голосуй завтра за Рухани». Затем двинулись к магазину, где в пластиковых полулитровых и литровых банках, вроде маленьких ведер, продавался халим. Араш приобрел все нужное и этому продавцу тоже напомнил, что завтра выборы и надо голосовать за Рухани.

Все последующие полчаса, пока мы ехали, Араш вел машину с телефоном в руках, сделал, наверное, десять звонков друзьям, и всем говорил примерно одно: завтра выборы, не забудьте сходить, голосовать надо за Рухани.

Потом мы доехали до места – над озером возвышались горы, на вершинах которых все еще лежал снег, и они красиво отражались в воде. На всем берегу стояли всего две палатки, так что мы без труда нашли место поодаль от них. Отсюда Араш звонить никому уже не мог, связи не было. Поэтому мы занимались делами туристическими: общались, ставили палатку, разводили костер и ели халим.

19 мая 2017 года. День выборов

Рано утром Араш нас разбудил и очень серьезно сказал: «Пора на выборы». Быстро собрались и поехали. Вопреки моим ожиданиям, голосовать Араш отправился не в Исфахан, а в ближайший к озеру городок. Там он подъехал к местной школе, где проходило голосование – в Иране проголосовать можно на любом избирательном участке, главное, чтобы с собой были документы.

– У тебя с собой шенаснаме? – спросил он нашего третьего участника поездки, друга из Бендер-Аббаса. Шенаснаме в Иране – важный документ, аналог внутреннего паспорта.

– Да.

– Тогда пошли, – они отправились внутрь, а я как иностранец, права голоса не имеющий, ждал снаружи. Минут через пятнадцать они вернулись.

– Ну что, за кого голосовал?

– Рухани. И на муниципальных тоже за всех из команды реформистов, – ответил Араш.

Всего за неделю Араш, веселый музыкант и любитель пошлых анекдотов, прошел путь от ярого электорального нигилиста к участнику, да еще и агитатору. Так сработала атмосфера предвыборной гонки и постепенное осознание того, что твой голос действительно влияет на судьбу страны. Тогда на выборах решалось многое, и иранцы это чувствовали.

Системный дуализм

Современная политология считает политическую систему Исламской республики Иран исключением из традиционных моделей, существующих в других странах. Действительно, все происходящее выглядит по меньшей мере необычно. Неизбираемые политические институты сосуществуют с избираемыми, демократические – с теократическими. Причем весь этот антураж – не просто ширма: президенты сменяются на выборах, и это обычно приводит к заметным переменам в политике: как внутренней, так и внешней.

Такая сложносочиненная модель стала порождением «реформы имени Хаменеи – Рафсанджани» в 1989 году. До этого все 1980?е годы политическая система Ирана находилась на этапе становления после главного события, сформировавшего современный Иран, – Исламской революции 1979 года, когда пала власть последнего шаха Ирана Мохаммада-Резы Пехлеви, а вскоре после революции была сформирована теократическая Исламская республика. Конечно, и президента, и Меджлис (иранский парламент) избирали и до 1989?го, но вся институциональная конструкция тогда существовала скорее формально. Фактически в эти годы у только что образовавшейся Исламской республики были две основные задачи: разгромить внутренних врагов (прежде всего левые силы) и выжить в кровавой войне с Ираком, занявшей почти все 1980?е (1980–1988 годы). Система работала в режиме ручного управления, все ключевые вопросы решал лидер Исламской революции Рухолла Хомейни, первый рахбар Ирана.

Однако в 1989 году легендарный аятолла умер. На тот момент внутренние враги уже были побеждены и репрессированы, а война с Ираком только-только завершилась «боевой ничьей»: погибли по меньшей мере 500 тысяч человек, пострадали – до миллиона. Возникли вопросы. Куда теперь идти Исламской республике? Какой линии придерживаться во внутренней и внешней политике? Кто, наконец, будет ей управлять? Лидера, хотя бы близкого Хомейни по авторитету и статусу, в иранской элите не было.

Схватка бульдогов под ковром показала, что самыми влиятельными людьми на момент смерти Хомейни оказались двое: председатель Меджлиса Али Акбар Хашеми Рафсанджани и президент Али Хаменеи. В итоге они и поделили власть: Рафсанджани стал следующим президентом, а Хаменеи – верховным лидером (рахбаром). Не менее важно то, что эти двое еще и инициировали первую и пока единственную в истории Ирана конституционную реформу. В частности, в результате этой реформы был упразднен пост премьер-министра, а его полномочия фактически переданы президенту страны.

Рафсанджани и Хаменеи стали двумя глыбами иранской политики и непримиримыми соперниками, – при том что когда-то близко дружили. Оба начали участвовать в антишахском движении задолго до революции, оба какое-то время провели в тюрьмах. Друг друга они хорошо знали еще с 1950?х, более того, какое-то время даже снимали вместе дом в дореволюционном Тегеране – Рафсанджани, как выходец из более богатой семьи, платил за жилье чуть больше, хотя использовали всё поровну. Считается, что именно Рафсанджани привел Хаменеи в ближайшее окружение имама Хомейни, тем самым проложив ему путь к вершинам власти Исламской республики. В конце 1980?х ни у кого среди политической верхушки Ирана не было настолько близких личных отношений, как у этих двоих.

Однако стоило начаться серьезной политической борьбе, как дружба стремительно отошла на второй план. Президент Рафсанджани стал лидером реформистского движения, которое выступило за либерализацию экономической жизни и нормализацию отношений с миром, включая Запад. Дабы укрепить свои позиции, реформисты пытались заручиться поддержкой населения, заметная часть которого желала перемен. В противовес этому на противоположном полюсе политического спектра начал формироваться блок консерваторов, апеллировавших к «хардкорным» ценностям Исламской революции, включая антизападную риторику и строгое соблюдение религиозных норм. Эта часть политического спектра Ирана консолидировалась вокруг Хаменеи, хотя формально он пытался показать, что не поддерживает ни одну из сил. Верховный лидер до сих пор предпочитает не высказываться в пользу того или иного кандидата на президентских выборах. В то же время намеки в его речах, да и данные в иранских СМИ не оставляют сомнений, на чьей стороне Хаменеи во внутриполитической игре.

В политической борьбе у обоих движений были свои слабости и преимущества. Реформисты пользовались большей поддержкой населения. Их идеи либерализации системы и открытости миру явно нашли отклик у избирателей: и Меджлис, и президентский пост чаще оставались за ними. За 35 лет, с 1989 по 2024 год, политики из числа реформистов занимали президентское кресло 24 года. Но на стороне консерваторов всегда был серьезный перевес в теократических институтах власти: верховного лидера (рахбара) можно сместить только по состоянию здоровья – по сути, избирают его единожды и навсегда. При этом конституционные полномочия делают рахбара самым влиятельным человеком в Иране. Он напрямую назначает половину членов Совета стражей конституции, который может отклонить любой законопроект Меджлиса, и к тому же решает, кого можно допустить на парламентские и президентские выборы, а кого нет. Кроме того, с рахбаром должны быть согласованы кандидатуры трех ключевых министров: главы МИД, минобороны и министерства разведки, контролирующего спецслужбы. Наконец, ему напрямую подчиняется Корпус стражей исламской революции (КСИР), военное формирование численностью в 300–400 тысяч человек, которое входит в состав вооруженных сил страны и исполняет функции армии и спецслужб одновременно.

Конструкция и так непростая, но национальная специфика добавляет сложности – в политической системе Ирана полномочия институтов разделены не четко, одни зачастую дублируют другие. В результате реальные полномочия и влияние определяются не столько тем, что написано на бумаге, сколько тем, кто из политиков и функционеров сейчас пользуется большим авторитетом. Неформальный статус столь же важен, как и формальный.

Так, Рафсанджани в 1997 году перестал быть президентом, но сохранил пост главы Совета по определению целесообразности (второстепенный орган, который решает спорные вопросы, если Меджлис и Совет экспертов не смогут договориться по тому или иному закону). Однако роль Рафсанджани в политике осталась огромной, несмотря на не самый высокий пост. Он всегда высказывался по поводу того, каких кандидатов должно поддержать реформистское движение, и к его мнению прислушивались – как политики, так и избиратели.

В результате в Иране сформировалась самобытная и рабочая модель, нормально функционировавшая с начала 1990?х до конца 2010?х. Выглядела она следующим образом: во главе Ирана стоит верховный лидер Али Хаменеи, который задает общую рамку государственной политики и обозначает красные линии – что можно, чего нельзя. Но внутри этой рамки действуют уже другие институты: президент и Меджлис, определяющие, какие принимаются законы, и управляющие большей частью процессов в стране. Верховный лидер может в любой момент вмешаться, если ему что-то не нравится, но делает это только в крайних случаях. Таким образом, рахбар скорее отвечает за стратегию внешнего и внутреннего курса и верность принципам Исламской революции, а президент и Меджлис – за текущую политику и ход реформ. Поэтому иранцы понимали важность выборов, хотя и не все спешили в этом признаться – в беседах с иранцами легко услышать, насколько проблемна сама система, – но за предвыборной гонкой граждане страны следили, в программы кандидатов вникали и приходили на участки, чтобы голосовать.

Мы не диктатура

С Сетаре мы познакомились случайно, примерно тогда же, когда с Арашем, незадолго до президентских выборов 2017 года, но, в отличие от музыканта-весельчака, студентка Сетаре была политически активной. Встретились мы тоже из-за политики: 13 мая мы с друзьями из России шли по исфаханской улице, когда к нам вдруг подбежали несколько молодых девушек и парней. Вообще-то они агитировали за своего университетского преподавателя, который баллотировался на муниципальных выборах, но в президентской гонке поддерживали Рухани, поэтому призывали в паре проголосовать за своего учителя и кандидата от реформистов.

Сетаре в этой группе была заводилой. Она приехала в Исфахан из небольшого городка и училась в бакалавриате одного из местных университетов по специальности «компьютерная инженерия». По рваным потертым кроссовкам сразу было видно, что семья у Сетаре не из богатых. Зато вся предвыборная движуха ей очевидно нравилась: оживленно и дружелюбно улыбаясь, она рассказывала, почему надо голосовать за Рухани.

– Рухани должен переизбраться. Он далеко не идеальный кандидат – обещает много, а на деле все далеко не так радужно. Но при нем мы начали открываться миру. Не надо искать везде врагов. Нужен диалог с другими странами, сотрудничество, – тараторила она.

Сетаре предложила на следующий день сходить на митинг в поддержку Рухани, и мы согласились. Чтобы увидеть своего кандидата, на центральной площади Накше-Джахан в Исфахане собралось несколько тысяч людей. Фиолетовые шарфы участников (этот цвет Рухани использовал во время кампании), флажки со слоганами и прочая атрибутика – классика популярных предвыборных мероприятий. Рухани вещал с огромной сцены прямо перед величественной мечетью Имама, самой большой в городе, что возвышается над площадью.

Вся стилистика мероприятия подчеркивала: Рухани – кандидат от реформистов. На большом плакате он стоял вместе с покойным Рафсанджани, а толпа на митинге вовсю кричала: «Йа Хусейн – Мир-Хосейн!». Этот лозунг появился во время протестов «Зеленого движения» в 2009 году, когда протестующие требовали пересчета бюллетеней. В том году соперник ультраконсерватора Ахмадинежада, кандидат от реформистов Мир-Хосейн Мусави, недополучил голосов из-за фальсификаций (по мнению протестующих). К моменту митинга Рухани он давно находился под домашним арестом, однако оставался одним из символов реформистского движения.[8 - Перс. и араб. «О, Хусейн – Мир-Хосейн!». Подробнее о значении этой игры слов см. главу «Шиизм до мозга костей».]

Наконец, в какой-то момент в первых рядах, прямо у сцены, загорелись фаеры, источавшие плотные клубы фиолетового дыма – спецэффекты тут же добавили согласованному митингу налет несанкционированной демонстрации. В 2009 году такие же фаеры и дымовые шашки пытались использовать участники протестов.