Внутри
В котором холод будет синим.
Открылся лист календаря
И мы с тобой – уже большие.
Куртки
Мы носим куртки,
Ведь куртка – одежда,
Куртка – как кокон,
В котором живёшь.
Мы в куртках – бабочки,
Смиренно ждём лета,
Чтобы скользить
По траве словно дождь.
Куртка – мешок из пуха,
В котором мы с тобой.
Он у нас на двоих,
А может у тебя одной.
В куртках мы
Как селёдки в бочке:
Плаваем тесно
И пытаемся поймать воздух.
Но это не получается
И мы задыхаемся
В вечном пространстве
Из курток.
Она вроде и греет,
А вроде отбирает идентичность.
Мы в куртках – такие как все.
Нам нужны куртки,
Чтобы согреться,
Чтоб не сгореть
В огне.
Берём свои куртки
И надеваем как кокон.
Мы бабочки – и это точно.
Лишь спустя полгода
Мы его снимем,
Но сделаем это
Не нарочно.
Я сижу в душе
Я сижу в душе.
Мне душно.
Чувствую, как всем нужно
Избавиться от слова «уши».
Чтобы не слышать,
Что происходит в душе,
Не слышать, что мне душно
И скучно.
Разобьёт окно ветер благодушный
И вытащит меня из душа,
Размотает по улицам показушным
И не станет меня больше мучать.
Выйду из душа я скоро,
Не останется места головным моторам.
Останусь я здесь навечно,
Ничему не быть бесконечно.
Мы с тобою под одеялом
Шум и дым, и свист ракет,
Мы с тобою под одеялом.
Мир погасил нам в комнате свет,
Чтобы не выбрались мы из завалов.
Страшно и тихо. Пробивается писк
Еле заметной кардиограммы,
Вокруг темнота. Ну а клетку грудную
Разрывают тока заряды.
Всё, что мы помним – летевший снаряд,
Что оказался последним нам грузом,
Как годы жизни построились в ряд,
Как больно жалят в ноги медузы.
Как держу тебя за руку и на ухо шепчу:
Тише, не плачь, всё будет в порядке.
Под вои сирен уже я молчу,
Ведь наши слова дороги́, а не сладки.
Громкие звуки и лампы бьют в глаз,
Но мы из них ничего не услышим.
Скальпель, бумага, щелчок, карандаш
И аппарат уже за нас дышит.
Щёлк – и машина кровь нашу качает,
Щёлк – вот и мозг отключился у нас.
Кажется нам, пробежала минута,
На деле бежит уже вечности час.
Здесь тёмный свет и лишь властвует он,
Нам этой жизни было так мало,
В этой турбине вдвоём мы, вдвоём,
Но наше общее резко пропало.
Тиканье часиков, электричества ток,
Мы с тобою под одеялом.
Главное – вместе, остальное потом.
Нам не выбраться из-под завалов.
Цикл «Землеройка»
ЧАСТЬ 1
Кожа была быстро снята и натянута на серую звенящую сосну, покрытую зубами и колоколами. Всех своротило. Оранжевая волна с кроличьей безнадёжностью смыла её в пустыню из шерсти.
Зимбабве. Жёлтые зонтики торчат из зубов и тянутся на запад. Бронзовая кора хлопьями выплывает из пруда, тянущегося наверх. Пепел от сигарет утопает в поджаренном тающем пиве. Леденящий, словно кипяток, мороз. Деревянные волосы горят и растворяются в безысходной глупости, тонущей в лавовом бассейне.
Семнадцать..сорок девять..семьдесят один..сто четыре.
Бордовые ногти пьют кровь с привкусом сирени. Камни падают из глаз и, словно пот, взлетают в космос. Ивовый компот «землеройка» снова обжигает нёбо, горчит словно зимний арбуз и опрокидывается на чёрные колени.
Свет катается комками по улицам и продаётся в булочных уже не свежим. Недавно выдули новый воздушный шар из мутного стекла и в корзину посадили козу из костей. Нитку прожгли и она спустилась под землю. Больше её никто не видел. Работали 1278 кондиционеров, но книги всё равно не оттаивали. Зеркала всем порядком надоели и все смотрели на свою внешность сквозь кусок железа. А зеркала отдавали в лом. Электросети обнимали людей по очереди, а у учителей португальского была депрессия. Серотонин ведь подавляет, правда? Липовый чай был единственным счастьем. Огненный тюль словно занавес закрывает стену дождя. Сила мышц служит лишь развлечением.
Её бледное лицо и чуть розовые губы ещё не отошли от бреда. Шёлковые, тёмные волосы лежали на подушке. Тонкие изящные запястья были привязаны. Глаза разомкнулись. Рядом стоял санитар и мужчина в белом халате с седой бородой. Они с радостью посмотрели на девушку. Её нужно было лечить и санитар поднёс к её губам ивовый компот «землеройка».
ЧАСТЬ 2
Её нужно было лечить и санитар поднёс к её губам ивовый компот «землеройка».
Девушка с чистыми младенческими голубыми глазами перестала вырываться. Она облизнула высохшие губы и сказала врачу: «Ан верпевеце улне!». Врач очень обрадовался и велел остальным отвязать девушку. Она, ещё слабая, присела на кровати и собрала длинные распущенные тёмные волосы в хвост. Спустя неделю её выписали. Она пришла домой, сказав родителям, что с ней всё в порядке. Убрала квартиру, вымыла полы, приготовила обед, покормила собаку. Через день начала видеться с подругами, начала радоваться жизни и наслаждаться ею. Спустя время взяла домой ещё и кота. Они с её псом хорошо ладили! Она занялась большим теннисом, начала петь и играть на фортепиано. Со временем забыла весь этот кошмар бреда и вернулась к обычной жизни. Занялась политикой. Талант, упорство, немного харизмы и вот она уже депутат! Дела идут в гору.
Прошло 10 лет. Она была богата и счастлива. По дому бегали её маленькие дети. В один прекрасный день она просто собиралась лечь спать, но вдруг…
Пустыня человеческих черепов. Огромный синий кит с фатой на голове женится на семиструнной гитаре. Это так изящно. Японские суши выстреливают салютом в небо и рассыпаются яркими красками. В вазы льётся нефть и все с удовольствием её пьют. Бумажные самолётики вылетают из-под черепов и кружат вокруг счастливой супружеской пары, осыпая их ядерными бомбами. До чего же красиво. Наконец с неба спускается лестница, по которой сначала с грохотом падает шумный передвиг, а потом спускается её величество королева Великобритании. Она спрашивает: «желаете ли вы, находясь в валентности полной своевременности, находясь в полном покое относительно Юпитера, быть синусами угла в полуокружности и вечно чертить друг друга мелом на воде?» Кит и гитара хором отвечают «Ан верпевеце улне!».
Скорая. Стационар. Все копошатся вокруг её кровати. Шёлковые тёмные волосы вновь лежат на подушке, к губам вновь подносят ивовый компот «землеройка», но она… умирает.
***
–Это всё, что вы хотели мне рассказать? – процедила полная психолог второго мужского отделения.
–Да! Как вы не понимаете! Мы были счастливы! Моя любимая вечно была со мной, мы вечно были счастливы, бегали по траве и пили бордовую кровь с привкусом сирени, словно ногти! А после этого вашего.. она стала совсем не той! Она стала абсолютно адекватной. Я не влюблялся в такую, я любил не её! Она – моя единственная и верно любимая жена, что вы с ней сделали?! Землеройка для неё слишком сильна…
–Алло. Да, кажется, тут опять случай острого психоза. Да, с бредом. Позовите кого-нибудь, пусть заберут его, что ли.
–Всё с вами понятно! Вы никогда не поймёте меня. И у меня есть выход!
Мужчина достаёт из-за пазухи ивовый компот «землеройка». Пьёт. Падает без сознания.
Доктор в белом халате с седой бородой наклонился над бездыханным лицом и сказал:
–Эх ты, дурак. «Землеройка» нужна либо слишком умным, либо слишком глупым, либо весёлым, либо грустным, либо адекватным, либо ненормальным. А ты… эх, ты, ты был где-то посередине. Не знать тебе крайностей, не знать чёрного и белого. Не знать тебе настоящего эффекта ивового компота «землеройка»… А любимая твоя почему умерла… этого я не знаю.
Рассказы
Василиса Петровна
—Доброй ночи, простите, что беспокою по таким пустякам, но кажется, я остался совсем один.
–Здравствуйте. Я… Я не знаю что делать, простите, я, кажется, такая тварь…
–Доброе утро.. У меня сегодня опять случилось обострение, я видел лица и слышал голоса.
–Здравствуйте. Мне кажется, я недостоин этой жизни.
Василисе Петровне приходилось в этой жизни слышать многое. Она была психологом на детской линии доверия и каждый день пропускала через себя с десяток разных историй. После смены она приходила домой, раздевалась, готовила еду мужу и себе, потом разговаривала с ним по душам и ложилась спать. Всё в её жизни было хорошо. Работу свою она любила, у неё был любящий муж, дети и внуки. Василиса Петровна, на первый взгляд, была обычной бабушкой, каких в мире было много. Но у неё была особенная миссия: спасать детей в самые сложные для них моменты. Однажды ей на смене попался вот такой неприметный на первый взгляд разговор:
–Добрый вечер, единый детский телефон доверия, слушаю.
–Я, я, я… А-а-а-а-а… Я не знаю… Боже, за что? Простите меня.
–Что у вас случилось?
–Я устала от этого. Кажется, это конец. Я сегодня опять разбила зеркало и… А-а-а-а-а…
–Я поняла тебя. Что конкретно тебя расстроило?
–Я снова чувствую эту пустоту. Я осталась совсем одна. Мои родители ненавидят меня. Друзей нет. Сказать нечего. И некому.
–Спасибо, что доверяешь мне. А из-за чего ты разбила зеркало?
–Я не знаю как вам это объяснить, но у меня есть расстройство поведения, понимаете, вот так. Я совершенно себя не контролирую. Меня вновь предают или бросают, а я бью зеркала, стёкла, кричу.
–Расскажи, что произошло в этот раз.
–Понимаете… Вроде ничего и не случилось, но вчера со мной отказалась общаться подруга, а неделю назад бросил любимый мальчик. Они в один голос говорят, что я изменилась. Они говорят, что моё настроение вечно плохое, что я не говорю ни о чём, кроме своей боли и одиночества. И кажется, они решили, что я им больше не нужна. Да, в такой, казалось бы, сложный момент моей жизни. Ну я и разрыдалась. Разбила несколько тарелок, в порыве злости ударила маму. Братик мой совсем перепугался. Знаете, всегда когда я бьюсь в истерике, он забивается в угол и плачет. Мне так его жалко, но я даже не могу извиниться, ведь он теперь до смерти меня боится и совсем не подпускает. Сегодня вот и зеркало разбила. Все осколки в стороны, а он как раз рядом был. Перепугался, малыш. Меня успокоили, дали феназепам, может знаете, а он до сих пор в комнате лежит и плачет.
–Хорошо. Ты молодец, что пережила это. Может имеет смысл обратиться к врачу? Или ты уже лечишься?
–Конечно, я лечусь. Феназепам мы бы без рецепта от врача не купили. Но пока что мне назначают одни таблетки за другими, однако ничего не помогает.
–Хорошо. А что насчёт твоего братика? У тебя ведь младший брат, правильно? Ты чувствуешь себя виноватой перед ним?
–Подождите пожалуйста, тут мама зашла в комнату. Что, мам? Да не плачь, я уже успокоилась, вот по телефону разговариваю… Как? Мама… Я… Постойте… Он, кажется, только что умер.
Василиса Петровна положила трубку. Впервые за свою карьеру. И разрыдалась.
О камешках
Дело было на галечном пляже. Выходя из моря, я заметил у своих ног удивительно красивый камешек, лежащий в воде. Сам он был бежево-серого, удивительно благородного цвета, немного прижатый с двух сторон, на который красовались яркие белые дорожки, пронзающие его со всех концов. Камешек этот был невероятно гладкий и правда очень красивый. В солёной морской воде он испускал невероятный блеск, на который невозможно было наглядеться.
Мне тут же захотелось оставить такое чудо себе на память. Я взял камень и забрал его на сушу.
Я сидел на берегу моря и держал в руках свой волшебный камешек. Он чудесно переливался у меня в руках. Но вдруг, он начал тускнеть. Морская вода испарялась с его поверхности, а вместе с тем исчезли и благородный цвет, и пронзающие белоснежные дорожки. Через минуту его уже нельзя было отличить от той серой массы, которая в огромном количестве окружала меня и которая меня совсем не интересовала.
Его призванием было лежать в море и радовать мир. Его белоснежные дорожки направляли кому-то путь, его благородный цвет радовал и восхищал. Он был там, где хотел быть, и занимался тем, чем хотел заниматься. А обстоятельства, огромное влиятельное существо просто разорвало его жизнь! И теперь он – серая масса в прямом и переносном смысле. А ведь страшно представить, сколько вокруг таких серых камней, которым стоит только опуститься в воду, чтобы они начали переливаться и играть цветами!.. Обычно обстоятельства и влиятельные существа в таких случаях просто отбрасывают посеревшие камешки и идут за другими жертвами, такие уж коварные эти существа и обстоятельства. Но я положил камешек обратно в море. С первой солёной волной на нём заиграли переливы.
Тексты
***Джульетта ела кокосовый пудинг. Но эта Джульетта не имела никакого отношения к Шекспиру. Она была совсем другой. Да и с Ромео творилась неразбериха. У неё были длинные-длинные, слегка вьющиеся волосы и красивые пальцы. Немного длинные ногти и невысокий рост. Она заразительно смеялась и часто отводила взгляд. Её лицо выражало либо искреннее счастье, либо страх и смятение, при этом её эмоции были чрезвычайно яркие и звонкие. Она легко могла заплакать от радости или засмеяться от того что ей грустно. Джульетта изнутри была такой тонкой, такой нежной и лёгкой, что походила на пёрышко. Ей нравилось слушать музыку и цитировать классиков, целовать домашних кошек и людей рядом. Но вместе с лёгкостью она была и сложной. Её нужно было решать словно ребус, чтобы получить награду. Словом, Джульетта была полна загадок и в то же время видна насквозь.
Пудинг закончился. Джульетта встала и подошла к окну. Дунул прохладный свежий воздух. Она увидела розовый закат и по щеке стекла слезинка.
***Слишком часто водили по запястьям и ломали руки. Боли не было. Было настоящее наслаждение от кусков тела. Ножи, сабли, гранаты. Хруст костей и черепов. И не больно. Сломанные пальцы и иголки под ногтями. Люди плевались ядом и жалили в шею. Слова словно копья вылетали изо ртов и вонзались в грудную клетку, рассыпаясь на сотни осколков. Текли холодные слёзы. И ведь не больно. Хрустел медный снег под ногами, разъедая ступни и стачивая кости. Люди давно разломали друг друга. Им не было больно. Молотки в венах пульсировали заместо сердца, а кислотный дождь разъедал кожу. Боль – это ведь так прекрасно, правда?
***Стёкла, стёкла, стёкла… Осколки, осколки. Эти слова встречаются у меня, может, слишком часто, но ведь сколько всего в них – в стёклах. Сквозь стёкла видно туманную ночь, рассвет и закат, ливень и солнце. Стёкла защищают нас от воды, ветра, холода. Но стоит только задеть, только ударить немного по стеклу, как оно рассыпается на множество маленьких частичек, которые уже не собрать воедино. Они будут ранить, из рук будет идти кровь, и им будет совершенно не жалко тебя. Ты сможешь идти по осколками, хрустя и раня ноги ими, а они будут рассыпаться ещё мельче и врезаться в кожу. Их уже не соберёшь. Они разбиты окончательно и бесповоротно.
***Кровь, кровь, кровь… Сколько всего в этом слове. Кровь – это жизнь. Кровь – это боль. Кровь пугает. Кровь же и успокаивает. Изношенные ботинки в крови и осколках, ступив в которые станет или страшно и больно, или спокойно и уютно – о ком же это..?
***Вот и лето закатывается. Не в банки, как говорят многие, чтобы его можно было открыть холодным февральским вечером и вдохнуть запахи счастья. Надолго закатывается. Да и вкус из стеклянной банки совсем не тот. Верхушки деревьев становятся жёлтыми, а вслед за этим и голыми, бесчувственными. Так и с каждым человеком, который может питаться только единственным летом. У него нет ничего, никого, силы иссякли, стержень источился об холодные ножи других людей. Батарейка испортилась и уже не накапливает заряд. Пока ей есть от чего питаться, она живёт, а когда питание обрывается – застывает. Сильный шквалистый ветер, холод по вечерам и вечное приближение тревоги не дают заряжаться дальше.
Скоро придёт пора каждодневному круглосуточному страху, умыванию по утрам холодной водой, которая проникает внутрь и не встречает ничего другой температуры. Пора полной пустоты и холода внутри, одиночества, и кипятка с каким-то привкусом – единственной тёплой вещи, которая изредка, когда есть время, заливается в тебя дважды в день. Время, когда ты не знаешь что будет завтра, да и это не очень волнует.
Творчество, вдохновение, любовь и спокойствие запираются за тяжёлую, тёплую дубовую дверь, и не выходят оттуда до тепла. Улыбка сходит с лица, и у неё теперь нет причин появляться. Единственное, что она может получить в этом мире – тепло, зелёная трава, шумящие листья и тёплое солнце. Тогда заледеневшая батарейка начнёт медленно высвобождаться из своей корки.
Так нужно тепло, когда холодно! Так не хочется покрываться льдом! Так нужно делиться своим теплом, чтобы никто не заледенел…
***Семь шагов на запад и снег рассыпается жёлтыми хлопьями. Подушки, одеяла, сиреневые ели и величественные воздушные шары: всё порхает на бархатных крыльях. Сладкий ветер, дующий из-за горизонта, раскрывает ресницы. Жаворонки сидят на ярких жёрдочках и пушат крылья. На голове лавровый венок и лепестки белых роз. Солнечная пряжа спускается с неба к облакам и осыпает золотым дождём ватную землю. Всё лёгкое и готовое взмыть в небо. Синие ары пролетают мимо ушей, задевая крыльями волосы. Открываются золотые ворота и она входит в совсем другой мир со светящимся шаром над головой.
***С возрастом знакомиться и заводить новые отношения становится тяжелее. Я смотрю на детей – вот они встретились, а через минуту уже всё друг о друге знают и готовы отправиться вместе на край света. Со взрослыми это становится намного сложнее. Они зажаты, у них проблемы с доверием и комплексы. Ты вроде идёшь на сближение, а в ответ получаешь отказ, потому что человек совсем на это не готов. Это грустно. Эта детская непосредственность – то, чего не хватает взрослым и то, чему нам стоит поучиться у детей. Это то, чего мне катастрофически не хватает в людях.
***Они стояли рядом. Он и она. Её руки нежно обвивали его шею. Они держались друг за друга и просто были рядом. Поцелуй. Аккуратный, нежный, шёлковый. Приятная улыбка. Ещё один поцелуй. Взгляд глаза в глаза. Его руки на её талии, а она воздушная, словно ангел. На её ногах бархатные крылья. Взгляд скользит по лицам друг друга и отсвечивает как солнечные зайчики. Им хорошо и для счастья больше ничего и не надо.
***Петербург. В тумане, в сахаре и карамели. В запахе пышек с сахарной пудрой. В запахе влажности. Завёрнутые каналы тут и там, маршрутки, автобусы и трамваи. Такие родные, такие знакомые. Песни под гитару на дворцовой площади, толпы людей и звенящая тишина. Парадный облик Невы и островов, шаги и стук каблуков. Прогулочные караблики и зелёные деревья. Величественный Невский проспект. Почему здесь всё такое родное, знакомое, домашнее?
***Петербург. В подземном величии, в стуке рюмок, деревянных столах. В катающихся по улицам кусочках солнца. В сирене невидимых пожарных, в крике людей. Золотой отблеск летит и растворяется в облаках. Зелёный цвет домов становится последним поводом для грусти. Крыши опускаются под землю. Строки поэтов отчеканены на трамвайных рельсах и по ним стучат вагоны. Светофор кричит и не даёт взлететь. Серость облаков и женский голос сверху не кончается разочарованием. Каменные ступени сохнут на воздухе и испаряются с первым криком чаек. Невский проспект уже полностью исписали и на нём не осталось живого места. Книжный на третьем этаже – последний островок безумства в этом адекватном, логичном, обдуманном мире.