Публичное одиночество

(1986)

Мне кажется, что ужас перед войной и ненависть к ней заложены в нашем народе генетически…

Генетическое знание, которое впитано с молоком матери и которое существует в наших детях, хотя они не видели войны, в моих в частности, это заложено поколениями. (II, 13)

Вторая мировая война (2003)

Пятьдесят миллионов людей погибли во Второй мировой войне…

Это пятьдесят миллионов войн. Потому что для каждого война была своя, конкретная. Маршалы говорили: я не могу и не должен видеть лица солдата перед боем. Он для меня не должен существовать как личность. Я не могу поддаваться внутреннему ощущению жалости перед тем, как этих людей послать на смерть. Мы знаем: из ста – двадцать, тридцать, восемьдесят, девяносто человек погибнут или будут ранены. А он должен их посылать в бой. Невероятная жестокость, с одной стороны. А с другой – потрясающая арифметика войны.

Где здесь истина? Кто имеет право на себя брать такое и почему имеет право?

Понимаете, когда закапываешься все больше и больше в это, возникает ощущение невероятное совершенно. Вот Ставка, Сталин, Жуков, все это вместе. И простой вопрос: «А что происходит у нас там?» – спускается вниз через огромное количество вопросов, переходящих в мат, и становится приказом конкретным людям куда-то бежать.

Что стоит за этим?..

Вот, скажем, огромное поле – мертвое, горящее, с изуродованными танками. По краю идет колонна. Грохот, гарь. А среди поля пойнтер на стойке, с обрывком веревки, охотничья собака. Пойнтер поймал верхним чутьем перепела, где-то там, в траве. Это его инстинкт, он не знает про войну. И в этом его жизнь, и в этом жизнь вообще.

Жизнь вообще – в этом соединении жизней конкретных-конкретных людей, с конкретными лицами, с конкретными желаниями. С их желанием выжить, раненных тут или там – и это все внутри огромной войны, в которую вовлечены миллионы и миллионы людей…

Есть еще очень важный момент. Как говорится, кто верит в случайность – не верит в Бога. Вот идут восемь человек по лесу, один отошел по малой нужде, задержался на несколько секунд, оглянулся, а семерых нет. А он уцелел. Почему он? Почему остался? Или человек в атаке минометной (я прочел огромное количество материалов, посмотрел около сорока часов хроники), у него осколком срезает ремень, как бритвой, а он остается в живых! Почему человек прошел всю войну без ранения, а в последний день случайный снайпер попадает ему в глаз? И как природа принимает в этом участие – природа, жизнь, Бог?

Не может быть так, чтобы мир – с Богом, а война – с дьяволом. Так не бывает. Если Бог споспешествует этому – где его участие? Я не пытаюсь ответить на этот вопрос, но я хочу его задать. (XI, 2)

(2010)

Интервьюер:Почему, как Вы думаете, мы выиграли эту войну?

Есть такой замечательный военный историк Кавад Раш, который написал, что советские историки отняли победу у русского солдата, показывая немцев дураками, пьяницами, идиотами и кретинами…

Это была неправда. Немецкая армия – действительно была великой армией, которая покоряла европейские страны за считаные дни…

Могли бы мы сейчас выиграть такую войну?

Но ведь сумели же псковские ребята совершить подвиг… хотя общество не располагает к подвигу эмоционально.

В стране победил всеразъедающий гламур. На ТВ-каналах развлекают одни и те же люди, которые друг про друга говорят, спорят, беседуют. И все это касается «песочницы» московской и питерской без учета огромной страны…

Вот предлагают – наемную армию. Моя личная точка зрения: мы немножко другая страна.

Наверное, какие-то подразделения должны быть профессионалами. Но человек, воюющий за деньги, пойдет туда, где дадут больше. А ведь армия в России всегда была не только средством нападения или защиты, но образом жизни. А наемники не знают, что защищать, они не чувствуют родины, корней, традиций, они потребители… (I, 142)

(2010)

Ни один народ не может считаться воевавшим, если он не бился с внешним врагом на своей территории. Война – это не только солдаты, а все, что накрывает нацию. Война касается всего – пейзажа, речки, скамейки во дворе, неба над головой, родных и близких. Когда твои города бомбят вражеские самолеты, по ночам комендантский час и нельзя выйти на улицу, когда продукты отпускаются по карточкам, а в хозяйской постели спит чужой человек, говорящий на незнакомом языке…

Такое генетическое ощущение беды может быть развито лишь у тех, кто воевал на родине. (II, 65)

(2011)

Интервьюер:Вы родились в год Победы, какое в Вас было воспитано отношение к войне?

В детстве я испытывал восторг от запаха портупеи, от вида людей в гимнастерках, с золотыми погонами, с орденами, с медалями… Мне перешили отцовскую форму, и в пять лет от роду я гордо ходил в кителе с погонами и фуражке. Ощущение войны, подвига Победы очень вдохновляло. Во дворе с мальчишками каждый день играли в войну.

До середины шестидесятых годов главный слоган страны был: «Лишь бы не было войны!»

И это говорилось не иронично, а совершенно серьезно. Стабильность в обществе существовала именно потому, что у власти и под властью было поколение тех, кто воевал. Не важно, солдатом ты был или генералом – все легко понимали друг друга… (XV, 52)

Гражданская война в России

(2000)

У меня была идея снять фильм о Гражданской войне, которая в большой степени навеяна Николаем Туроверовым… «Уходили мы из Крыма, среди дыма и огня…» или его стихами «В Легионе».

Вот это соединение казачества, изгнания, Африки… Все это, вместе взятое (да если еще соединить с Триестом, с концом войны, с тем, как выдали и предали всех этих казаков), рождает трагическое, потрясающее ощущение. Это квинтэссенция трагедии народной, отраженная в судьбе казачьего офицера. Но это только бродит у меня в космосе представлений, или, как гениально написал об этом Мандельштам: «Я слово позабыл, что я хотел сказать / Слепая ласточка в чертог теней вернется»…

Вот пока и у меня все находится в «чертоге теней», все «плавает», не сгущаясь в чем-то конкретном.

Была у меня и идея экранизации Донского похода… Я читал об этом времени довольно много. Донскому походу посвящено много, если можно так выразиться, литературообразных воспоминаний, не имеющих отношения к литературе. Их написали офицеры казачьи. И вот там можно найти совершенно потрясающие детали, которые немыслимо найти у профессиональных писателей…

Например, на фронт отправляется обоз с гробами. Длиннейший обоз – сто пятьдесят подвод, на каждой подводе по десять гробов. И молодой совсем юнкер, мальчик, которому поручено командовать этим обозом, и его любовная история с сопровождающей этот же обоз казачкой.

Все это настолько пронзающее.

Эти гробы через десять дней будут наполнены мертвыми телами, останками воюющих солдат и офицеров. Но все равно жизнь и любовь, как трава, пробиваются сквозь окружающую человека смерть… (XII, 5)

Первая мировая война

(2012)

Вопрос:Хотели бы Вы снять фильм о павших в Первой мировой войне? Согласны ли Вы, что они совершили не меньший подвиг, чем воевавшие во Вторую мировую войну, однако из-за смены правящего режима о них незаслуженно забыли?

Да, я согласен с этим.

Это трагедия огромная. И память об этих людях, она, к сожалению, действительно искажена. После Октябрьской революции они предстали империалистами и неправедно воюющими, неправедно посылаемыми в бой, и так далее… Вообще не хочу серьезно вдаваться в историю, но войну-то мы выигрывали, и по большому счету, если бы не произошла революция, то мог бы быть совершенно другой исход мировой истории в тот период, и следовательно, и во все остальные.

Я думаю, что эта страница истории действительно требует внимательного рассмотрения. Мы же видели Первую мировую войну, в принципе, только как переход ее в Гражданскую. А все кино про Гражданскую войну было о доблести красных и о ничтожности белых. Я думаю, что это очень серьезная тема. Очень много Солженицын посвятил своего времени, труда и таланта разбору того, что являет собой Первая мировая война.

Я считаю, что такого рода картина историческая должна быть. У меня просто не было этого в планах, но я, в принципе, убежден, что эта тема достойна того, чтобы сделать о ней большую историческую картину. (XV, 64)

«ВОЙНА И МИР»

(2003)

Первое мое настоящее соприкосновение с Сергеем Федоровичем Бондарчуком произошло на пробах на роль Пети Ростова <в «Войне и мире»>.

Помню, он вошел в гримерную, зорко поглядел на меня и поговорил не как со знакомым мальчиком, а как с актером. Первый раз в жизни мне завили волосы. Я тогда еще очень надеялся, что они такими вьющимися и останутся.