Поколение XXX, или Порнодиссея

– И зачем в Лос-Анджелес едешь?

– А… да к подруге в гости. А как… вы поняли, что я…

– Да на роже написано, хе-хе… Это как в анекдоте, знаешь: сидят в купе русский и англичанин; русский не хочет себя выдавать, колбасу не достаёт, ложку из кружки вынул после того, как сахар размешал. А англичанин к нему всё равно по-русски обращается. Ну, русский спрашивает, как он узнал. А англичанин ему: «А вы глаз по привычке щурите, когда чай пьёте».

Я для приличия усмехнулся.

– Ну, а вы что здесь делаете? В смысле, в Америке…

– Как что, фурю. А ты не видишь? Раньше был фурьерист, потом футурист, а сейчас вот, – он легонько похлопал по рулю, – фурист.

– И как давно вы… фурист?

– Да лет восемь уже, с тех пор как из больницы ушёл. Я раньше реаниматологом был. Но сам себя называл миккирургом – звёзд откачивал. Актёров там, певцов, ведущих. Все на наркоте сидят… Ну, зато бабло хорошее зашибал.

– А чего ушли?

– Ой, тяжело очень, тяжело… – вздохнул Витя. – Когда кто-то умирал, я не спал, перечитывал книги, думал: «Может, это я что не так сделал? Может, попади он к другому специалисту, выжил бы?..»

– Я думаю, что… так или иначе, значит, человеку уже было пора. Люди просто так не умирают. На то должна быть неоспоримая причина, как бы приговор. А вы просто… ну, исполнитель. То есть, я не хочу сказать, что вы палач…

– Расслабься, я понимаю; я даже сам утешал себя именно этим: он должен был умереть, а плохой врач – просто обстоятельства смерти. Но… я до сих пор иногда вспоминаю беготню в реанимационной, прогоняю в голове свои действия и понимаю, что можно было ведь и по-другому… всё сделать. Знаешь, когда я был таким, как ты, я читал книжки, посылал взрослых; мне казалось, что я круче, умнее остальных и что есть какое-то мировое зло, от которого нам всем плохо. Но когда я стал попадать в ситуации, где тупо нет правильного решения, я понял, что нет абсолютно злых или абсолютно добрых людей, что все вокруг… просто выполняют свою работу. Среди моих коллег были те, кто воровал психотропные препараты и продавал их на чёрном рынке, те, кто отмывал бабло на вакцинах, кто шёл вверх по головам: один стал главврачом, другой устроился в департамент. Я не разделял их зла, не сочувствовал ему, но я его понимал. Они просто выполняли свою работу. Недостаточно хорошо, но выполняли.

– «Зло – от недостатка добра» – кажется, Аврелий Августин, – сказал я.

На это Витя только снова досадливо вздохнул (но на этот раз он, кажется, досадовал уже не на себя) и уставился на дорогу.

В остаток нашей поездки мы ещё поговорили, но больше по мелочи. Витя, как я и думал, вёз полуфабрикаты, рыбное филе в панировке – и как-то понял, что я нелегал. На мой вопрос как опять сослался на свои глубокие познания в области физиогномики. «Вижу, тут дела любовные, – говорил он. – Ещё когда проезжал мимо, увидел. Кто ж в здравом уме будет стоять на таком солнцепёке? Ну, что сказать… моё уважение. Смотри только, ментам не попадись».

Как мы въехали в Лос-Анджелес, я не заметил – притомился от жары и сидел в каком-то полусне, смотря в окно и ничего не видя. Уже на Витиной остановке (это были задворки какого-то большого торгового центра) я пришёл в себя, поблагодарил Витю и спрыгнул на землю. Вокруг было оживлённое движение: грузовые машины циркулировали по обнесённой железной сеткой стоянке; возле них толпились смуглые полураздетые люди и вытаскивали из их кузовов коробки. Уже на некотором расстоянии я заметил, что и к нашей машине стянулись рабочие. Среди них был Энтони. Смуглый, плечистый, с короткими чёрными волосами. Я было двинулся к нему, как к тому единственно знакомому, что было в этом неведомом, потустороннем мире, – но остановился. Едва ли он захотел бы, чтобы я видел его здесь, при таких обстоятельствах. Иначе почему он не сказал мне о своей работе? В ней не было ничего постыдного – я понимал это и, более того, теперь стыдился сам – своего мечтательного тунеядства, о котором мне напомнила эта картина трудовой жизни обитателей Эдема. Но я всё равно развернулся и поспешил выйти за сетчатый забор.

Зайдя в ближайший Макдональдс, я взял еду, поставил на зарядку уже почти севший телефон и открыл карты. Отсюда до дома с зелёным диваном в Беверли-Хиллс было двадцать километров – расстояние, которое я иной раз прохожу пешком на прогулке. И пока я поедал купленные на последнее без сдачи чизбургеры, меня всё гуще обволакивало смятение. И не только потому, что Макдональдс здесь, на его родине, оказался на редкость невкусным, а вокруг сидели или, скорее, приживали люди по большей части не совсем состоятельного вида. Прежде всего, я не верил свету, забрезжившему в конце этого многокилометрового, уставленного постами пограничников тоннеля. Возможно, я что-то перепутал, и дом этот совсем не здесь или совсем не сейчас. Что ж, а если и был всё-таки свет, он застал меня врасплох и слепил мои сонные, только открывшиеся глаза. Я был к нему не готов и стал подумывать о том, а не освоиться ли мне в городе, не обратиться ли мне за помощью к Энтони. Но сразу отринул эти мысли, как те, что шипят по утрам на будильник. Наличных денег у меня не оставалось, а где их снять, я понятия не имел. И сейчас я был твёрдо убеждён в том, что всё должно разрешиться именно сегодня.

Итак, дождавшись, когда телефон достаточно зарядится, я вышел из Макдональдса и двинулся по синей полоске в навигаторе. По сторонам от неё шумел автомобильный поток, росли высоченные небоскрёбы и одноэтажные домики; иногда её излишне неспешно пересекали какие-то излишне улыбчивые люди, – но от неё я старался не отступать даже глазами. И через два часа быстрой ходьбы на лужайке я увидел чёрный щит с золотистой надписью «Beverly Hills». Правда, какие-то вандалы изменили баллончиком одну букву, так что теперь надпись читалась как «Beverly Kills». Хотя, судя по тому, что вандализм этот никто не спешил стирать, это была просто пиар-кампания новой части «Оно». Дальше дорога, по сторонам которой ровной шеренгой росли пальмы, пошла в горку.

Немало ещё я прошёл спорткаров, миниатюрных парков с фонтанами и роскошных домов перед тем, как ступил на финишную прямую – Coldwater Canyon Drive. Забавное название, я бы даже сказал, насмешливое. Особенно для местного контингента, у которого холодная вода может отнять кусок хлеба. Здесь дорога, видимо, более старая, выжженная солнцем, побелела, а вдоль неё потянулись сосны.

Наконец, пройдя ещё немного, я оказался возле нужного дома. Кремово-белого, двухэтажного, с дугообразной подъездной дорожкой за выдвижными воротами и пышной зеленью, укрывающей его от дороги. Я понял, что пришёл по адресу хотя бы потому, что перед живой, с торчащими из неё пиками, изгородью была разбита клумба, а в ней – цветочная композиция: шесть зелёных «иксов» на красном фоне. От этих «иксов», от нескольких машин, как-то небрежно и словно бы наскоро припаркованных за воротами, от зелени, прятавшей дом, и от самого дома исходили пары глянцевой похоти. Сердце моё заколотилось. Я притаился за деревом, иногда притворно залипая в телефон, когда мимо шли прохожие, и стал ждать. На вделанном в каменную тумбу почтовом ящике был написан номер дома – 1139. От скуки я принялся расставлять математические символы между цифрами так, чтобы в результате получилась восьмёрка. Это у меня вышло без труда: 1+1–3+9=8. Тогда я задумался над сакральным смыслом этой арифметики. К одной маленькой удаче присовокупляется другая, но за ними следует перевешивающий их промах. Однако затем приваливает такое счастье, что ему даже и необходим отрицательный балласт – чисто для баланса. Эти вычисления были тверже любых доводов и предлогов, под которыми я мог познакомиться с Мелиссой.

Вечерело; закатное солнце стекало медью по жилистым стволам сосен. И кажется, по другим жилистым стволам тоже стекло всё, что нужно, потому что из дома начали выходить люди. Операторы с зачехлёнными камерами наперевес, серьёзные бородатые мужчины, как будто вышедшие с совещания, и наконец актёры. Они чмокнулись в щечку, она села в серебристый «смарт», он – в чёрный «камаро», и они выехали через разные ворота. Мелиссы среди них не было. Сердечный трепет перезрел и стал вязким ознобом. Но я всё ещё на что-то надеялся и ждал, пока подъездная дорожка перед домом не опустела. Бывают моменты, когда набираешься смелости (и наглости) и идёшь на жизнь приступом. И в этом всесилии она кажется податливее, чем когда либо, а преграду вероятности будто можно снести просто по инерции. Но тем больнее удар об каменную грудь реальности. И сейчас я, словно бы с ушибленной головой, в мрачном безмыслии побрёл куда-то дальше по улице. Она казалась бесконечной, а американская мечта за расписными кованными заборами – унылой. Я то и дело засматривался на проезжающие машины, всё надеясь, что ещё зардеет вдали, ласкаемая закатными лучами, красная «мазда». Но то были лишь чёрные джипы, пикапы с инструментами для чистки бассейна в кузове и невзрачные седаны. И я так устал и так увлёкся этим наблюдением, что совсем не заметил, как сошёл с тротуара на проезжую часть. Заметил мне это уже толчок в спину, от которого я, пролетев немного вперед, повалился на асфальт. Обездвиженный шоком (или ещё чем похуже), я уставился на номер сбившей меня красной «мазды», на котором, как на подвижной мишени, крутилось аж три восьмёрки, – и понял, ещё до того, как она, ошарашенная, с телефоном, прилипшим к руке, вылезла из машины, что это Мелисса.

VII. Мила

– Oh my Gosh! – воскликнула она, как только умела. – You okay?..[9 - Боже мой! Ты в порядке?..]

– Okay… okay…[10 - Порядок… порядок…] – отвечал я, подбирая к себе ноги и медленно поднимаясь с земли. Ничего не болело, но что-то мешало до конца разогнуться. Мелисса подскочила ко мне, обхватила меня за плечи и повела к машине.

– Sit… sit in the car, I live nearby[11 - Садись… садись в машину, я живу здесь рядом.], – мельтешила она. Я, разумеется, не стал спорить, плавно опустился на сидение, и мы покинули место ДТП.

Мелисса, как на экзамене в автошколе, бегала глазами по лобовому стеклу и вглядывалась в каждый сантиметр дороги. После пары минут езды мы завернули к подъездной дорожке белого одноэтажного домика, Мелисса нажала кнопку на каком-то пультике, лежавшем в подстаканнике, отворились ворота, и мы въехали во двор.

Из-за открывшейся двери тут же выскочила собака породы акита-ину («Хатико, восемь» – пронеслось у меня в голове); она прыгала, вилась у ног, но Мелисса только мимоходом потрепала её по голове, провела меня в гостиную и уложила на топкий, обволакивающий диван.

– I'll call the ambulance, I'm… I'm really sorry…[12 - Я вызову скорую, мне… мне очень жаль…] – уже поуспокоившись, с какой-то мрачной решимостью говорила Мелисса.

– No, wait, I'm… I'm not from here, – пыхтел я, едва справляясь с онемевшим языком. – Just… give me a few minutes, – я достал из кармана телефон. – Do you have Wi-fi?[13 - Нет, подождите, я… я не отсюда. Просто… дайте мне пару минут. У вас есть вай-фай?]

– Of course.[14 - Конечно.] – Она взяла мой телефон и стала вводить пароль от вайфая. Однако перед тем, всего на мгновение, я заметил оторопь в её взгляде, уставленном на русскую клавиатуру. «Наверное, эхо холодной войны, до сих пор идущей в голливудских павильонах» – подумал я.

Подключившись к сети, я залез в переводчик и, забыв обо всём на свете, застрочил историю, изложенную мной выше. Деликатные подробности и лишние красивости я опустил, но получилось всё равно объёмно. Закончив, я передал телефон Мелиссе. Она чуть отошла, села на барный стул перед высокой столешницей и стала читать. Я привстал, насколько позволяла спина, и уставился на неё, стараясь уловить каждое движение на её лице. Но на нём надолго – даже, пожалуй, слишком надолго – застыла милая, детская сосредоточенность человека не слишком склонного, вернее даже, совсем не склонного к чтению. Однако закончив, она вдруг засмеялась. Сначала тихонько, как будто ещё пытаясь сдержаться и только крякая, а потом уже заливисто, с резкими свистящими вдохами. «Наверное, от облегчения» – подумал я. Наконец Мелисса упала со стула и задергалась на полу, шлёпая по нему ладонью, как бы сдаваясь захватившему всё её существо смеху. К ней подбежала взволнованная собака и самым неприличным образом воспользовалась недееспособностью хозяйки. Теперь засмеялся и я.

Когда же мы, наконец, уже выдыхали, как после тяжёлой сцены, Мелисса сказала почти без акцента, разве что со скруглённой «р»:

– Ну ты и freak[15 - Чудак.].

– Ты… говоришь по-русски?

– Ну, есть немного… Мама русская была.

– А, ну, теперь всё ясно.

– Что тебе ясно?

Рассказывать о своих сексуально-этнических корреляциях я не собирался, поэтому промолчал.

– Ладно, ложись на живот, буду спину смотреть.

Она, спина, кстати говоря, уже начинала побаливать, поэтому я замешкался, боязливо взглянув на Мелиссу.

– Да не бойся, я училась… для роли.

Я перевернулся на живот, Мелисса задрала мне футболку и стала щупать спину. Искать больное место долго не пришлось – оно выделялось большой и всё продолжавшей расти опухлостью чуть выше копчика. А жаль – я хотел, чтобы эти поиски продолжались вечно. Только лежать на животе уже было не так удобно.

– Да-а, сильно я тебя… Но перелома вроде нет. Пойду за льдом, – она сходила к холодильнику и вернулась с пачкой замороженных креветок. – Извини, только это.

Я был готов хоть к мороженным тритонам, если бы их прикладывали её руки, но всё равно рефлекторно дёрнулся, когда ледяная пачка опустилась мне на спину. Однако затем наступило облегчение и… тихое, почти домашнее спокойствие. Касания Мелиссы и креветки на моей спине дали мне почувствовать всю накопившуюся за этот бесконечный день усталость, и я вдруг заметил таившийся за тревогами и суматохой сон. Мелисса, кажется, тоже заметила и поднялась с дивана.

– Ну, ты отдыхай, а я в магазин ещё мотнусь.

– Я, наверное, тебе машину покоцал, – сказал я, не зная зачем.

– Думаю, вы с ней в расчёте, – махнула Мелисса, открывая дверь.

– Мелисса, – окликнул я её, и она вопросительно на меня уставилась. – Ты веришь в судьбу?

– Это неважно. Главное, что она в меня верит. – «Это что-то из репертуара Дуэйна Джонсона?» – подумал я. – И да, зови меня Милой, Мелисса – мой… мой…

– Сценический псевдоним? – мягко подсказал я.