Отпущение грехов субботним вечером 15-го февраля

Но этой же ночью, когда уже я, забывшись, пытался склонить Настю к преступлению, она отказалась в нём участвовать, плавно отведя мою разгулявшуюся руку. Не потому, что не хотела, но потому, что хотела отомстить, – это читалось в её каком-то назидательно-укоризненном взгляде, мол, вот, это именно то, чего ты хотел, вернее – не хотел. После этого я ушёл к себе в комнату и ещё долго лежал на кровати без сна, думая о том, в какие тонкие и изощрённые игры вовлекает нас простой половой инстинкт.

Наконец накопившееся напряжение вылилось в ещё один серьёзный разговор, который, как и все предыдущие, закончился сентиментальным примирением и радостной уверенностью в том, что объяснение это было неизбежно и что оно только укрепило наши отношения.

И в школу – я в одиннадцатый класс, она – в десятый – мы вернулись крепкой, устоявшейся парой. Меня сразу повели в кабинет директора, но не за какие-то особенно серьёзные выходки, как раньше, а чтобы сказать, что отныне я вступаю в борьбу за первенство в олимпиаде по физкультуре – с еженедельными элективами в двух станциях метро от школы и дальнейшими сборами. Барыш обещался воодушевляющий: двести тысяч призеру и триста победителю. В тот же день мы с Настей уже обсуждали путешествие, в которое мы отправимся на эти деньги. Это было так мило и так до безобразия похоже на то, как я в детстве, листая рекламный проспект, обводил в кружок те наборы «Lego», которые мне надо было докупить, чтобы уже имеющиеся пупырчатые брусочки заиграли новыми смыслами; как, вероятно, девочки заглядываются на новые платья для своих кукол-барби – так и мы прикидывали друг друга стоящими на пригретом солнцем пляже или лежащими на белоснежной кровати под укрывающим наши голые тела шелковистым балдахином.

А дальше… дальше… События следующих месяцев я припоминаю смутно. Слегка подкусывающий страх ЕГЭ, я, засыпающий на поручне в автобусе по пути на допы, чтение до онемевших от холода пальцев на лавочке в парке, пёстром, как распродающийся перед закрытием магазин.

Накануне моего отъезда на сборы у нас с Настей была прощальная встреча. Сходили в кино на «Венома» (тут уже даже Настина голова на моём плече не спасала от скуки), пришли к Насте домой, поставили на фон комедию с Эммой Стоун и после всей этой долгой прелюдии наконец перешли к делу. Вечер действительно оказался во многих смыслах прощальным – тогда, переведя понапрасну последний, третий презерватив из купленной ещё весной пачки, мы уже навсегда оставили мечты о совместном вояже в точку вселенского счастья.

Мое пребывание на сборах я пропущу, потому что именно это я больше всего и хотел сделать тогда, во время всех этих бессмысленных уроков теории, нормативов, заплывов, забегов, бросков мячика в кольцо, кувырков, от которых я спасался лишь по ночам, когда, лёжа на кровати, читал «Марсианские хроники» Рэя Брэдбери и мысленно уносился на красную планету. Скажу лишь, что после приезда со сборов, я уже не хотел никаких денег и путешествий.

Наши отношения стали рушиться. Ничего особенного не происходило за исключением того, что мы стали реже видеться, но тем страшнее была моя догадка: Настя охладела. Воцарилось долгое молчание. Молчание, за время которого, я понял, что сердечная боль – это не фигура речи, а самая настоящая симптоматика. Молчание, познакомившее меня с бутылкой.

Наконец, не выдержав, я вызвал Настю на очередной серьёзный разговор, но правда, которой я от неё добился, была неутешительна: нам надо взять перерыв, Насте нужно во всем разобраться.

И снова наступило молчание. Как собачонка, я помчался к Насте, когда одним субботним вечером она позвала меня к себе – видимо, для контрольной проверки. Мы посмотрели, разделённые подлокотником, «Залечь на дно в Брюгге», британскую тягомотину, и ушёл я от Насти с холодным, утешительным поцелуем на губах и ноющей болью в груди.

Наш последний совместный кадр: школьный коридор, она в свитере горчичного цвета и с букетом в руках, а я в синей рубашке, с растрёпанными после физ-ры волосами и какой-то извиняющейся, несмелой улыбочкой.

В начале декабря мы расстались – Настя залезла в мои переписки (доверяя ей, я не ставил галочку «чужой компьютер», когда заходил в ВК через её макбук) и нашла там пространное сообщение, в котором я плакался моей маленькой подруге Прокофию, мол, наши с Настей отношения обречены и я больше «в нас не верю». Вечером 3-го декабря Настя вызвала меня на разговор, мы походили по дворам Маёвских общаг, и в подъезде её дома Настя сообщила мне, что мы расстаёмся. Когда она уже поднялась к себе, я написал ей, попросил вернуться, и она вернулась. Я стал её уговаривать передумать, но она была непреклонна.

Возвращаясь домой на трамвае, я даже не плакал, а, скорее, периодически подвывал, и, выйдя на своей остановке, пошёл к дому какой-то боязливо-мелкой поступью, словно боясь потревожить ушибленное место.

Дома никого не было – мама вместе с моей тётей, её сестрой, уехала в магазин. Я выпил залпом каждую бутылку из маминой коллекции под кухонной раковиной. Не особо вглядывался в этикетки, но вроде бы это была смесь из лимончелло, виски и вина. Меня до сих пор передергивает, когда я вспоминаю, как я всё это пил, в горле будто встает кусок масла, а голову стискивает тупая боль. Но самое интересное то, что мне полегчало. Я осознавал себя так же ясно, как и прежде, но боль, мучительная, не подвластная ничему, кроме времени, притупилась – её затмило чувство особого момента, какое-то радостное предвкушение, как когда в детстве я узнавал, что меня поведут в гости к другу, где мы будем строить домики из подушек и играть в приставку.

Уже когда последняя бутылка была выпита, мне позвонила мама, и очень скоро после этого в нашу квартиру пришла тётя Нина, соседка с 20-го этажа. Она стаканами вливала в меня воду, а я возвращал её уже кисло-горькую, с градусом. Где-то час я провисел над туалетом, осушив около сорока стаканов воды.

На следующий день, во вторник, я проснулся в шесть утра с чувством какой-то небывалой лёгкости, сходил в школу, а вечером написал Насте. Написал, что между нами было нечто большее, чем просто отношения «парень-девушка», чтобы этому так просто увянуть, разрушиться без физической близости; что я всегда буду рядом и она может на меня положиться, ведь я люблю её, но теперь как друг, как брат. Она ответила, что целиком согласна с моими мыслями и уверена, что мы сможем быть отличными друзьями.

Вся последующая жизнь была исполнена лёгкости и всё того же предчувствия какого-то детского веселья, которое я испытал ещё в первый вечер после нашего расставания. На этом порыве я бросил опостылевшие занятия, включая, конечно, подготовку к физ-ре, стал чаще ходить в школу, с головой ушёл в литературу, с нетерпением ожидая каждой среды, чтобы пойти на литературные курсы при институте, в который я хотел поступать; по выходным катался на коньках в Сокольниках, а по вечерам заваривал себе чаёк с корицей и апельсином, капал туда немного вина, так что получалось что-то типа глинтвейна, укутывался в плед и смотрел уютные фильмы Уэса Андерсона.

Новый год я встречал с друзьями, но среди них Насти не было. После той нашей переписки с дружбой, да и просто с общением как-то не сложилось. Как не складывалось у меня и с творчеством. Выходила всё какая-то судорога и теоретика, стихи о стихах. И когда я окончательно запутывался в сотканной мною концептуальной паутине и бросал работу незаконченной, из набухшего от возбуждения ума какое-то время ещё вытекали сгустки застоялых, не добравшихся до бумаги мыслей.

Во время одного из таких творческих сеансов я случайно сковырнул временную пломбу на двадцать седьмом зубе, которую мне поставили еще год назад. На ощупь образовавшееся дупло было до экстаза приятным, но вскоре из него стал исходить неприятный запах. Да что там – отвратительный, как из стариковского рта или как во время простуды: сладковатый издалека и терпко-говёный вблизи. Но до стоматолога я и на этот раз никак не мог дойти – всё было некогда.

День Святого Валентина выдался на пятницу. Я сходил в школу, на тренировку, и по пути с неё мне в голову пришла мысль – надо бы Насте сделать подарок. Без всяких там намёков и трагичных сцен – просто дружеский подарок. На часах было почти девять – до закрытия ближайшего цветочного магазина 15 минут. Я вышел на остановке у метро и побежал в цветочный.

Всё приличное уже разобрали, так что мне достался букетик каких-то вялых тюльпанов чуть ли не за тысячу рублей. Взял его и побежал знакомыми улочками к Настиному дому. Но на переходе поскользнулся и шлёпнулся в слякоть. Цветы я рефлекторно прижал к себе, так что они не пострадали, но ушиб локоть и весь испачкался. Рядом с её домом зашёл в «Дикси» – купить «тофифи». Взял сразу две коробки и пошёл на кассу. «Желаете приобрести нож за фишки?» – спросила кассирша куда-то в сторону. Посмотрев на меня, она, вероятно, не стала бы делать таких предложений. Но она сидела вполоборота, уставшая, или, что вероятнее, отвернутая запахом из моего рта. Не веря своим ушам, я переспросил. «У вас достаточно фишек, чтобы приобрести товар по акции, желаете?» – она не глядя указала на мой буклетик, который я ей перед этим дал – на нём теперь было двенадцать наклеек. Взглянув на оранжевый нож, выложенный кассиром на ленту, я всё понял. Я понял, что лучшего подарка для Насти мне просто не сыскать и что всё остальное, уже купленное, рядом с ним выглядит, как унизительный хлам. Поэтому, взяв нож и выйдя из магазина, я выбросил цветы и конфеты в ближайшую мусорку и на всех порах поскакал к Насте.

Код от подъезда пальцы еще помнили – 178ключ65. Сначала я хотел оставить подарок под дверью, но потом всё-таки пересилил себя и позвонил в домофон: «Привет, Насть, это я, Коля. Я на минутку – подарок передать». Она открыла. За её спиной, в темноте над электронным камином, чья зеркальная поверхность помнила наши самые страстные объятия, мигала новогодняя гирлянда. «Мама, наверное, в кэмпе» – подметил я с той противной мне радостью от многообещающих перспектив, которые открывало нам наше уединение. Я вытащил из-за спины свой подарок: «Вот, это тебе». Настино лицо скривилось от отвращения, и она побежала вглубь квартиры. Я понял, что надо было пожевать жвачку.

Пора заканчивать. Мне хочется спать, хоть я и так со вчерашнего дня постоянно сплю, иногда просыпаясь, только чтобы дописать этот текст, – тело пытается себя сохранить.

Тогда я не осознал, не уразумел своего первого впечатления, но сейчас, когда уже слишком поздно, я понимаю: Настя была красива той красотой, которая как бы обещала в скором времени в ней расцвести. Как хилый и блёклый бутончик, в котором мне хотелось увидеть будущую орхидею. И я полюбил это моё ожидание. Я полюбил в Насте эту хилость и блёклость. Я полюбил в ней те красивые цветы из школы, которыми она почти была. Ведь самая сильная любовь это та, которая любящему льстит. И я, как и все, кто возился с Настей, был прельщен своей участью садовника-мечтателя. А здесь и сейчас она была бестолково пёстрым наполнением клумбы по проекту городской засадки, обыкновенной пустышкой из этой пошлой семейки, созданной по домострою «IKEA»; семейки, на которую ориентируются все мировые корпорации зла и у которой на всё есть семейная подписка; семейки, достаточно компактной, чтобы разместиться на фудкорте; семейки слушателей Эда Ширана, читателей книжек про силу подсознания и зрителей сериалов от «Netflix». И я только рад, что срезал этот цветок, пускай и вместе с собой.

Я не верю в любовь. Это просто рекламный щит, на который летим мы, жалкие замороченные уродливые насекомые, чьи маленькие трупики потом тщательно выметают из-под осветительных ламп. Да и никто на самом деле не верит в любовь, а эта простая правда, что её нет, – как моча в бассейне с горками: о ней всерьёз не думаешь, пока хорошо катается.

Не верю я и в душу – это уловка креативной шушеры, влезающей в глубины моего подсознания, которые для стройности и называют этой самой душой. Поэтому ухожу я без малейшего страха, но с облегчением: этот яд, перед тем, как выплеснуться в мой поступок, изжог всего меня изнутри, так что я стал, как иссохший, затерявшийся в лесу гриб – полый, готовый обвалиться в свою пустоту, источающий зловоние ненависти и ни на что, кроме этого зловония, не способный. Впрочем, слишком много поэзии. Au revoir.

Пароли от банковских карточек и данные для входа в все аккаунты в заметках на телефоне.

Как только увидите этот пост, вызывайте полицию по адресу…»

Дочитав последнее слово, я почувствовал, как что-то мокрое и тёплое щекочет мне ноздрю. На матовую клеёнку упала капля крови. Позвонив тренеру и сказав, что у меня давление, ни на какие соревнования по атлетике я не поехал.