Место на серой треуголке

– Откуда ты, хиппи?

– Из Питера.

– О, из Ленинграда! – они переглянулись.

– Поезжай скорей домой, и чтоб мы тебя больше здесь не видели.

Приятели потолкали еще кого-то и вышли на улицу. Зашли в близлежащую столовую. Пили вино, которого оставалось еще много в сумке. Угощали солдата, сидевшего с ними за одним столом, спрашивали тяжело ли служится, рассказывали армейские истории.

– Но ты понимаешь, браток, – сказал ему Л., – на самом деле нас в армию не берут. Который год просимся, а не берут.

– Мы психи оба, будем по своим стрелять, – сказал В.

– Нам все равно, – подтвердил Л.

В. закурил. Тут же к ним подошла буфетчица:

– Я давно за вами наблюдаю, распиваете, а теперь еще и курить будете. Что, вызывать уже?

– Ой, вот вызывать не стоит, – сказал В.

– Не надо, тетенька, – попросил Л., – мы курить больше не будем, и вот-вот уйдем.

Буфетчица отошла. Солдат тоже ушел.

Они уходили уже совершенно пьяные. Тусовочное кафе уже было закрыто. Но рядом толклись металлисты и еще непонятные.

– Вы кто? – бросился к ним Л.

– Мы КСП.

– И кого вы любите, кого слушаете?

– Визбора слушаем, Высоцкого.

– Ну и дураки, – мирно сказал он, – слушайте ансамбль "Лед Зеппелин".

Он отвернулся и увидел как его приятель трясет металлиста и кричит. Другие металлисты не вмешивались.

Л. тоже схватил металлиста:

– Ты что? Тебе что? – орал Л.

– Он спрашивает, почему у меня хайр, – сказал металлист.

– А почему у тебя хайр? – грозно сказал Л.

Металлист вырвался и побежал, остальные тоже.

– Стой, гады, – кричал В.

– Мрази, – кричал Л., – окружай их, окружай.

Они побежали за ними.

– На Гоголя сваливай, на Гоголя, – кричали друг другу металлисты.

– Мы от вас Москву повычистим, – кричал Л.

– Заразы, подонки, металлюги вонючие.

Они остановились.

– На Гоголях нам с ними без оружия не справиться, – сказал В., – их там много.

Дверь открыла девушка:

– Что с вами, мальчики?

– Да, в люберов играли, – сказал Л.

– Сейчас пойдем доигрывать, – сказал В.

– Да. Слушай, дай какой-нибудь нож побольше.

– Вы что, с ума сошли?

– Очень надо.

Она ушла на кухню. В. прошел в комнату и лег в обуви на кровать.

– Я полежу пока она ищет.

Л. закурил и выпускал дым на лестницу. Девушка принесла кухонный нож.

– Нормально, – сказал Л., – браток, идем.

Девушка глянула в комнату.

– Он спит, – сказала она.

– Не может быть.

В. действительно спал.

– Я иду один, – сказал Л. и пошатнулся.

– Ну, подожди, тебе нельзя никуда ходить.

Л. оттолкнул ее.

Л. и его знакомая сидели по разные стороны на кровати.

– Хочешь чаю? – сказал Л.

– Да.

– Сейчас поставлю.

– Только я сама заварю, чай надо хорошо заваривать, чтобы хороший чай получился.

– Если чай хороший, он и так хороший получится.

– Нет, нет, что ты? Ты ничего не понимаешь.

– В чае?

– Вообще ничего не понимаешь.

– Можно я тебя поцелую?

Без разрешения он встал и долго поцеловал сначала под мочку одного уха, потом другого.

– Мне так нравится тебя целовать в эти места.

– Только меня, или всех так нравится целовать?

– Только тебя, а тебе нравится?

– Нравится, что же ты не ставишь чайник?

– Сейчас, сейчас.

Он взял чайник и вышел. Вернулся.

– А у тебя есть пирожные? – сказала она.

– Нет.

– Совсем, совсем нет ничего сладкого?

– Сахар есть.

– Плохо, ты что не любишь сладкое?

– Люблю, я в следующий раз обязательно куплю к твоему приходу пирожные.

– А ты бы выпил сейчас водки? – сказала она.

– У тебя есть водка?

– Водки у меня нет, мне просто интересно – ты хочешь водки?

– Хочу.

– Фу! Какая гадость, я ненавижу водку. Я люблю что-нибудь такое – ликер или кагор.

– Терпеть не могу ликер, да и кагор тоже.

– Интересно, что ты про меня думаешь, наверно думаешь:"Вот дура!" Скажи я – дура?

– Нет я про тебя очень хорошо думаю, я когда про тебя думаю,мне так как-то легче становится, я стараюсь все время про тебя думать.

– Думаешь: "вот дура" и сразу легче становится. А ты пишешь сейчас что-нибудь?

– Да, я пишу две пьесы.

– Сразу две?

– Да, – гордо сказал Л.

– Ты теперь пишешь пьесы? Ты же раньше писал рассказы.

– Я мульти-литератор.

– Мне твой второй рассказ понравился, да, а первый совсем графомания, сначала мне неудобно было, а теперь уже можно.

– Ну, его доработать надо.

– Не надо, не надо, выбрось его и все, а второй не выбрасывай.

– Не буду.

– А пьесы хорошие?

– Да, очень хорошие.

– Как называются?

– Первая "Не хочу быть подонком", а вторая – "Мой друг Джон Леннон".

– Вот это да! Слушай, – она оглянулась, – я хочу.

– Прямо сейчас?

– Да, да, да…

– А как же чай?

– Мы успеем, это же быстро.

– Там уже все выкипело, наверно.

– Ну, чего ты? Давай.

– Нет, нет, смотри у меня даже штор нет.

– Ты что боишься, что кто-то увидит твою голую попу?

– Ничего я не боюсь, просто мне не нравится так.

– Ты просто не хочешь.

– Я хочу, но не так.

– Раз ты выбираешь, значит не хочешь. Как это плохо, – она подняла майку, – поцелуй меня сюда.

Он провел языком по соску.

– Все равно не хочешь? Ну, неси чайник.

Он принес, она стала заваривать. Потом пили чай из больших чашек.

– Тебе нравится Булгаков? – спросил он.

– Не знаю.

– А мне не нравится, совсем не нравится.

– Да? Вот и хорошо, а я боялась тебя обидеть, думала ты его любишь. По-моему очень средний писатель, чего с ним все так носятся.

– Как ты могла так плохо обо мне думать?

– Мало ли. Послушай, ты в другой раз не только купи пирожные, но и повесь шторы.

– Хорошо.

– Ну идем, уже надо идти.

Она звонила из автомата. Л. стоял рядом.

– Дура, – тоскливо сказала она, выйдя.

– Что?

– Мама – дура. Ну ладно, иди домой. Позвони мне завтра.

– Я еще провожу тебя.

Они ехали по эскалатору.

– Я тебя люблю, – сказал Л.

– Да? Зачем ты это сказал? Не говори так больше. Не надо так говорить.

Они стояли на перроне.

– Ты очень хорошо сделал, что дал мне денег.

– Ты мне столько денег давала.

– Нет, нет, ты очень вовремя, мне очень надо сейчас денег.

– Я тебе дам еще.

– Мне хватит. Почему ты сегодня не захотел со мной?

– Мне неприятно было так. За тебя неприятно.

– Правда? Ну, так уже легче.

Приехал поезд. Он поцеловал ее в щеку. Когда двери закрылись, она задернула руками несуществующие шторы и улыбнулась. Л. тоже улыбнулся, и обещающе покивал головой.

Он вышел из метро. Шел по улице. Зашел к знакомым. Присел в коридоре на корточки, прислонившись к стене.

– Ты, случаем, не укололся? – спросил хозяин.

– Да нет, а что?

– Глаза у тебя какие-то странные.

– Просто разрез такой.

– Не замечал раньше.

– Точно, точно.

Л. сидел на бетонном парапете, курил. Вокруг ходили люди в плавках, пили квас и ели шашлык. Перед ним расстилалось море, разрезаемое пирсами и лежало одно большое жирно-белое тело загорающих. Море, хотя и прозрачное, было какого-то нездорово-зеленого цвета. Л. даже не снял куртку, ему было жарко, глаза приходилось держать прищуренными от слепящей воды и солнца. Но он не уходил, а, наоборот, прикурил от окурка новую сигарету и выпускал дым то вверх, то себе под ноги, делал страшные глаза, скашивая их к носу и выпускал уголками губ сразу две струи, делал французкие затяжки. Он лег на парапет, закрыл глаза рукой, потом открыл и посмотрел на солнце долго, прямо, не отводя взгляда.

Маленький Л. держал в руке зеркальце и пустил зайчика в глаза женщине. Та зажмурилась.

– Ой, простите я не хотел, простите, пожалуйста, – сказал Л.

– Ну что ты, – сказала она, – знаешь, я ужасно люблю глянуть иногда на солнце, я начинаю видеть такое удивительное сочетание красок. Страшно хаотичное, но при этом складывающееся в такой гармоничный узор. Но вообще-то это вредно, смотреть на солнце, только иногда можно себе позволить, слышишь?

Л. кивнул и поднял голову к солнцу. Оно ослепило его. Поплыли круги совершенно неописуемых красок, вспыхивая иногда бриллиантовыми точками.

Шум моря пропал и Л. старался всеми чувствами уловить многоцветный обморок, но тут же пришел в себя и поднялся с парапета. Море и пляж тоже стали вспыхивать точечками. Он отдаленно услышал, как сквозь его глухоту прорывается радио, объявляя, что пропал ребенок.

Л. вышел из здания Пулковского аэропорта. Было темно и шел дождь. Л., помахивая небольшой в виде баула сумкой, сел в автобус. У него сильно выгорели волосы и загорело лицо.

Скоро он сидел на кухне и пил чай с какими-то девушками.

– Ты откуда приехал? из Москвы?

– Нет, – сказал он.

– А где ты был столько времени?

– На юге был.

– Заметно. А где на юге? На море?

– На море, на море, не все ли равно?

Он спал на диване, лежавшем прямо на полу, без ножек. Открыл глаза. Одна из девушек сказала, стоя над ним:

– Ключ на телевизоре.

– Ты куда?

– На работу.

– А-а, – сказал он.

– У нас тут сосед немного буйный завелся, но ты не обращай внимания.

– Не буду.

Л. полусидел на своем диване, завернув ноги в порванное ватное одеяло. Рядом стояла бутылка красного вина, лежали на полу магнитофон и пепельница. В дверях стоял немолодой, небольшого роста человек в грязном пиджаке.

– Ты кто? – сказал он.

– Кто надо.

– Я тут живу, вопросы есть?

– В этой комнате?

– В соседней.

– Ну, иди к себе и живи.

– Ты в моей квартире будешь командовать?

– Буду, – зло сказал Л., – пошел отсюда.

– А что злой-то такой?

– Уродился так неудачно.

– Может я пройду и сяду?

– Пройди, сядь.

Тот сел напротив дивана на детский стульчик.

– Может ты мне нальешь? – сказал он важно.

– Стакан принеси.

Через некоторое время Л. говорил ожесточенно:

– Я, дядя Миша, или как там тебя, людей терпеть не могу, твари, такие твари!

– А я?

– И ты тварь. Тебя ненавижу.

– Что же ты выпиваешь со мной?

– Все равно делать нечего, – сказал Л. и вдруг закричал: за что вас любить-то скотов, сволочи, все пропили, все. Всю Россию пропили, гады. За стаканчик вонючего вина, – сказал он проникновенно, – все продали! Россию, нашу родную землю, взяли и продали.

– Я-то тут причем?

– Как причем? Как причем? – причитал Л., – тебе сколько лет?

– Пятьдесят два.

– Я младше тебя на тридцать лет, на тридцать лет, а уже такой же алкоголик, как и ты, абсолютно такой же, если не хуже. Это все ты виноват. Ты. Ты лично все пропил и продал, гад. Какой же ты все-таки гад!

– Ты что, сдурел что-ли?

– Я не сдурел, – сказал Л. задумчиво, – сходи, дядя Миша, купи еще винца.

– Да не Миша я.

– Это не очень важно, сходи купи, а?

– Денег у меня нет.

Л. протянул ему деньги:

– А милиция тебя не арестует?

– Когда торпедный катер идет на задание, товарищ командир может не беспокоится, – сказал дядя Миша.

– Дверь не закрывай.

Пришел дядя Миша, принес вина.

– Хочешь, я тебе стихи почитаю? – спросил Л.

– Почитай.

– Если устали глаза быть широкими,

Если согласны на имя "браток",

Я синеокий, клянуся -

Высоко держать вашей жизни цветок. – читал Л.

Входную дверь открыли, дядя Миша вышел в коридор. Л. тоже вышел. Там стояла немолодая женщина.

– О, Гутя! – сказал дядя Миша.

– Так, – сказала Гутя, – пьян.

– Пьян, – подтвердил Л.

– И не стыдно тебе его спаивать?

– Не стыдно, – грустно сказал Л.

– Ну ты что, Гутя, что ты прицепилась к нему? Он из Москвы приехал, – сказал дядя Миша.

– Из Москвы.

– Правда, – сказал Л., – из Москвы.

– Ну и что приехал?

– Ленинград посмотреть, – сказал Л.

– Ну-ка иди в свою комнату, – сказала Гутя дяде Мише, – ребенок приехал Ленинград посмотреть, а ты ему показался тут, бессовестный.

Она затолкала его в комнату. Л. ушел в свою. Зазвонил телефон.

– Да, – сказал Л., – о, ты в Ленинграде? Здорово. А где ты? Да, ты что? Только здесь надо говорить у парадного. Давай, подымайся.

Он снова лег на диван, замотал ноги. В дверь позвонили.

– Да, – крикнул Л.

Вошел его приятель, огляделся. Они поцеловались. Л. не привстал с дивана.

– Мне тут надо сходить в одно место поблизости, сходим?

– Пойдем сходим, – стал вставать Л.

– Да не сейчас еще, попозже.

– Пойдем сейчас, выпьем пива по дороге.

– Пойдем.

Они шли по улице, зашли в подвальную дверь, на которой мелко было написано "Пивной бар".

– Ну, куда лезете? – сказал здоровенный парень, закрывая дорогу, – сказано же: "нет пива!"

– Мы на секундочку, – сказал Л., – в туалет зайдем.

Тот смотрел неприятно. Когда они вышли из туалета, парень сказал:

– Дверь вон там.

– Пьют же люди пиво? – сказал приятель.

– Кончилось.

– Ну, ладно, не шуми, – сказал ему Л., – мы из Москвы приехали, порядков не знаем. А ты, что тут – сторожишь?

– Сторожу.

– Ну и молодец, а ты что – мастер спорта?

– Нет.

– Может, ты спецназ?

– Афганец, – сказал парень и улыбнулся, не разжимая губ.

– Я сам афганец, – сказал Л.

– Афганец? – переспросил тот, – а где ты был?

– В Кандагаре, – сказал Л.

– В Кандагаре, говоришь? – сказал тот и взял Л. за отвороты куртки, – в каком месте в Кандагаре?

– А это уже не твоя забота, детка, – сказал Л., – руки убери.

– В каком году? – тот не убирал руки.

– Я же сказал – не твоя забота.

– Отвечаешь за Кандагар?

– Отвечаю, – Л. попробовал оторвать руки, но тот держал крепко.

– Что такое, Шурик? – к ним подошли три человека, а потом еще люди.

– О, сколько тут твоих, – сказал Л., – а нас всего двое, давай выйдем на улицу поговорим.

– Давай.

Они вышли на улицу. Рядом стоял строительный вагончик.

– Ну, так отвечаешь за Кандагар, – парень снова взял его за куртку и прижал к вагончику. Неожиданно ударил головой в лицо и сразу же кулаком. Л. вырвался, тоже ударил, но попал куда-то в грудь. Из двери бара выскочил его приятель и друзья Шурика. Вся нижняя часть лица была у Л. в крови.

– Идем отсюда, быстро, – сказал он.

– Как? – сказал приятель.

– Мы с ним еще встретимся, – сказал Л.

Они быстро пошли, оглядываясь, люди у бара смотрели на них.

Дома Л. пошел в ванную и крикнул оттуда, умываясь:

– Глянь в коридоре пару дрынов, подлиннее и потяжелее.

Когда он вышел, приятель сунул ему в руки железный прут с кольцом на конце. У него самого тоже была в руках большая железка. Вышел из своей комнаты дядя Миша:

– Вы куда, ребята?

– Обидели меня в вашем городе, – сказал Л.

Тот побежал в комнату, вышел, засовывая в карман большой гаечный ключ:

– Я с вами пойду.

Они засмеялись.

– Да мы справимся, – сказал Л., – ты не волнуйся.

Они спрятались в подъезде, напротив бара.

– Надо раскроить ему башку, – сказал приятель.

– И его дружкам тоже.

– Мы ему устроим Кандагар, такой Кандагар покажем.

– Паскудная рожа, – тихонько ругался Л.

На следующий день Л. шел по противоположной стороне улице и внимательно смотрел на дверь бара. Никого не было. Л. дошел до угла и стал издали смотреть. Скоро тот вышел на улицу. Достал из кармана папиросу. Л. сразу же пошел к нему. Афганец обрадовался и ухватил его за куртку. Но на этот раз Л. вырвался и сильно ударил ногой в живот. Потом еще. Афганец схватился за живот руками. Л. отошел, и с разбегу, подпрыгнув, ударил ногой в лицо. Тот упал, а Л. стал бить его ногами, потом повернулся, побежал. За ним никто не гнался.

Л. смотрел в окно, навалившись животом на подоконник, и разговаривал с приятелем, который высовывался из соседнего окошка. Была осень, но было тепло.

– Он гомосек, – говорил приятель.

– Ну и что?

– Да ладно – гомосек, это я еще могу понять, но он валютный, представляешь, какая мерзость – валютный гомосек.

– Какой кошмар, – сказал Л.

Он поигрывал бельевой веревкой, повязанной на шее.

– Да еще и не талантливый, – продолжал приятель, – совсем не талантливый, я таких терпеть не могу.

– Я тоже.

– Люблю Цоюшку, "Волшебную гору" люблю, признания авантюриста, а таких ненавижу.

– Да, – вяло согласился Л., – Цоюшка красавец. И Томас тоже.

На балконе, наискосок от них, толстая тетка поливала цветы и посматривала в их сторону.

– Слушай, – сказал Л., – может мне репортажи писать, эссе?

– Ты и веревочку, я смотрю, припас.

– Ага.

За спиной в квартире пел Розенбаум:

И вот сыграли аврал,

И командир встал на мостик.

"Славянка" с берега гремит,

И флагман вышел на рейд.

Мы в кильватерном гордом строю…

– Вот складно звонит, болван, – заметил Л.

– Ну, – согласился приятель, сходил и выключил.

Высунулся опять в свое окошко и плюнул.

– Вот кайф, – сказал он, – плюнул и смотришь как она летит. Слюна.

– Да, – сказал Л., – а представляешь, на небоскребе сидишь, плюешь и смотришь. Бесконечность. Вся вселенная тут тебе.

– Ага, – сказал приятель, – так и жизнь можно скоротать.

Л. разглядывал рисунок, висевший на стене. На рисунке был изображен то ли леший, то ли упырь. Очень подлый и уродливый упырь. Подпись под рисунком была такая: "Я тебя любила, а ты вон какой".

– Отомстил? – спросил Л. человека, лежавшего на кровати.

– Ага, нравится?

– Нет, – сказал Л., – не нравится.

– Жаль, – сказал человек.

– Разве можно так с девушками обращаться?

– Не знаю, наверное, можно.

– Но ты все-таки перестарался.

– Немножко, – сказал тот, – но зато сколько удовольствия.

Л. стоял у каких-то афиш, спрашивал у проходящих время, курил. Подошел старый человек, в зеленом пальто и шапке-ушанке. Пристально посмотрел на Л. и сказал грозно-развязно:

– Что написано-то?

Л. взглянул на него. Ничего не ответил.

– Что смотришь, как Ленин на вошь?

– Отъебись, – сказал Л.

– Ах, сука, – сказал старик укоризненно, – чтоб таким, как ты, тут жилось, я там, – он показал за спину, – кровь лил, да, что там ты, за жидов сражались, какую жизнь жидам устроили. – Старик все больше распалялся. Прохожие оглядывались на них. – Жиды проклятые, кругом жиды, куда ни плюнь, жиды и жиды. – Старик уже кричал, брызгая слюной, – всех бы стрелял, как сучий Гитлер!

– Пистолет есть? – вдруг заорал Л.

– Нет, – растерялся ветеран.

– Ну и пошел на хуй, не ори, неси пистолет и стреляй.

– Что?

– То.

Ветеран ударил Л. палкой по плечу. Л. дал ему по голове кулаком. Старик упал.

– Ах, ты, жиденок! – взвизгнул он, подымаясь, но Л. уже уходил быстро, потом побежал. Старику было его не догнать.

Л. ходил по своей комнате. Включил магнитофон, сел на кровать и стал слушать. Начал играть "Моторхэд", но тут щелкнуло и сам Л. сказал из динамика:

– Наташа, уйди с проезжей части, Наташа, отойди с проезжей части. Проверка записи, – сказал он торжественно, – производится проверка записи. Проверка записи, – повторил он настойчиво, – проверка записи. Наташа, отойди с проезжей части, я веду проверку записи! – Он хихикнул, – Что вы думаете про оформление магнитофона картонными бумажками с надписью "Пэл Мэл"?

Ответили коротко и неразборчиво.

– "Хуйня" говорит респондент, – громко провозгласил Л. Опять заиграл "Моторхэд", но прервался и Л. совершенно без слуха, старательно запел, подыгрывая себе на двух аккордах:

– Мы стояли на плоскости, с переменным углом отражения,

Повторяя закон, приводящий пейзажи в движение.

Их несколько здесь, – он замолчал, подумал, сказал, – тьфу, блядь! – и продолжал, – Повторяя слова, лишенные всякого смысла…

Л. подошел к окну и длинно сплюнул в форточку. Стал смотреть на улицу. Шел снег. Магнитофон продолжал играть. Теперь Л. исполнял "Еще только без десяти девять часов". Когда песня кончилась, он не перестал играть, а стал тонко высвистывать мелодию.

Л. вернулся на кровать и мрачно слушал магнитофон. Опять раздался щелчок и Л. пьяным голосом сказал оттуда:

– Иди сюда! Фамилия как? Иди сюда! Фамилия как? Хэ-хэ! Дэвай споем с тобой песенку. – И запел уже без гитары, – А водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, а потом в парилочку, тваю мать! Ээх! Водки съем бутылочку, взгромоздюсь на милочку, – и закончил блаженно, – а потом в парилочку, тваю мать. Вот. – Он сильно дунул в микрофон.

– Молчать, – продолжал он грозно, – молчать я сказал! Я сказал! Але! Мылчать! Фамилия как? Иди сюда!

Я, – запел он опять с украинским акцентом, – хочу быть с тобой! Нет, а я хочу дуть в габой! Хы-хы-хы! В гэбой!

Погоди, – вдруг сказал он человеческим голосом, – что я хотел записать? – Он помолчал. – Ну я что-то записать хотел. Пленка же идет, ебтэдь! А-а, – закричал он радостно, – я хотел записать, этот, как его? В общем слушай сюда. Слышь, ты, магнитофон. Слушай сюда. Иди сюда и слушай меня. Вот, а в общем, мы выходим сегодня с Наташенькой… На улицу. А мы оба такие молодые, такие красивые, в черных очках. Выходим, значит, бабушка сидит. То есть не бабушка, тетенька. Вот, она сидит, значит, на нас поглядывает. Поглядела на нас, какие мы молодые, в черных очках, небритые. То есть я небритый, а Наташа, конечно побрила, эти, подмышки… Тьфу ты, ой, ненавижу! Вот. Э, але, я не понял. Але. – Он продул микрофон. – Вот. И говорит: "Ой, ой, ой, ой, ой, ой, ой! Ой, ой, ой, ой, о!!" Такая бабушка, – констатировал он.

Л. перед метро держал за пальто ту девушку, от которой когда-то требовал заткнуться.

– Отпусти, – кричала она.

Люди, заходящие в метро, ничего не замечали.

– Ну подожди, – сказал Л., – ну что я тебе сделал.

– Ты ничего не сделал, ты вообще ничего не делаешь, ты просто камнем идешь ко дну, ты понимаешь? И меня за собой тащишь.

– Ну послушай…

– Отойди от меня, неужели ты не понимаешь, ты мне травму нанес, у меня на всю жизнь травма!

Она говорила громко и вырывалась. Подошли три парня.

– А ну-ка, ты, отстань от нее, – сказал один.

– Пошел вон! – заорал Л., – убью на хуй!

– Она, что – знакомая тебе? – сказал другой.

– Знакомая, – Л. был ужасно раздражен.

– Пошли, ладно, ребята, – парни отошли.

Он схватил ее почти за горло.

– Ах, ты, сука! – ты у меня узнаешь, блядь!

Сзади его схватили два милиционера, вышедшие из метро.

Л. повалил обоих на снег. Упал вместе с ними. Когда он вскакивал, один схватил его за куртку, пытаясь подняться. Л. упал на него. Перевернулся, сел сверху, ударил в лицо. Его схватили за волосы сзади:

– Ах, сволочь!

Милиционеры уже держали его. Им помогал человек в штатском. Они затащили его в метро, в отделение. Оно было очень тесным. За столом сидел лейтенант, а на скамейке малолетняя хиппи.

– О, Литла! – сказал Л., – ты что тут делаешь?

– Да так, – сказала хиппи, – маму жду, эти маму вызвали.

Его подружку, с которой он ругался, посадили напротив лейтенанта. Л. сел рядом с Литлой. Милиционеры стояли в дверях, а штатский сказал:

– Употребляли алкоголь сегодня?

– Ну, употреблял, – сказал Л.

Лейтенант тихо разговаривал с его подружкой.

– Я хотела идти в одну сторону, а он хотел, чтобы я шла в другую. Он ничего мне не сделал, отпустите, пожалуйста, нас.

– Вы можете идти, – сказал лейтенант, что-то записывая.

Она ушла.

– На каком курсе? – говорил лейтенант.

– На сто третьем, – сказал Л.

– Факультет?

– Как они мне не нравятся, – сказала хиппи, показывая на них всех пальцем, – и лица такие красные, как противно.

– Литла, ты потише, не дома, – сказал Л., посмотрел на лейтенанта и сказал:

– Лейтенант, как ваша фамилия?

– А зачем вам моя фамилия? – смешался тот.

– Я же сказал вам свою, я хочу знать вашу.

– Тараканов.

– Хорошо. Ваша как? – Л. обратился к штатскому.

– А моя-то зачем?

– Вы меня за волосы хватали.

– Ладно, кончай, ты, – сказал Тараканов.

– Не ты, а вы, – поправил Л.

Лейтенант Тараканов подозвал штатского и дал ему подписать бумажку на столе.

– Ну, можешь идти, – сказал он Л.

– Почему на ты? – возмутился Л.

– Можете идти.

– Почему это? А куда вы собираетесь эту бумажку отправить?

– Никуда не собираемся, – сказал лейтенант.

– Как так? Почему?

– Подождем другого раза.

– Зачем?

– Существуют нормативные обязательства.

– Какие такие?