Золотые шары. Премия им. Анны Ахматовой
Золотые шары
Премия им. Анны Ахматовой
Никита Брагин
НП «Литературная Республика»
Благодарности:
ЛИТЕРАТУРНАЯ РЕСПУБЛИКА
Директор издательства: Бояринова О.В.
Руководитель проекта: Крючкова А.А.
Редактор: Петрушин В.П.
Вёрстка: Измайлова Т.И.
Обложка: Крушинина В.А.
Книга издаётся в авторской редакции
Возрастной ценз 16+
Печать осуществляется по требованию
Шрифт Serif Ingenue 11 Poetry
ISBN 978-5-7949-0818-3
Издательство
Московской городской организации
Союза писателей России
121069
Россия, Москва
ул. Б. Никитская, дом 50А/5
2-ой этаж, каб. 4
В данной серии издаются книги номинантов
(участников) конкурса им. Анны Ахматовой,
проводимого Московской городской организацией
Союза писателей России
Электронная почта: litress@mail.ru
Тел.: + 7 (495) 691-94-51
© Никита Брагин, 2022
ISBN 978-5-7949-0818-3
Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero
ЗОЛОТЫЕ ШАРЫ
Слово от автора
Разговор о собственных стихах представляется мне, с одной стороны, заведомо проигрышным делом, ведь самому о себе рассказывать и невыгодно, и неловко. Но, с другой стороны, это, может быть, единственная возможность сказать правду своими словами, выразив собственное мнение. Это субъективно, но субъективность и составляет суть лирики, а лирическое стихотворение может быть одухотворено только личным чувством, личным взглядом, и чем пристрастнее это личное, тем больше доверяешь ему.
Выбирая стихотворения для этого сборника, в аннотации которого указано: «избранные стихи», я руководствовался прежде всего тем, насколько эти стихи отвечают нынешнему времени, и как они отвечают. Ответ этот совершенно не обязан быть позитивным. Напротив, как мне представляется, поэзия постоянно противостоит самой эпохе в лице её господствующих течений, тенденций и особенно моды.
Мода претендует на всеобщность даже в самых экстравагантных и экстремальных своих выражениях. Нынешняя же мода особенно агрессивна, беспардонна и настырна. Она назойливо маячит в виде нелепых инсталляций в классических музейных залах, или в виде скульптур-раскоряк в регулярных парках XVIII века. Нескромный и грубый эпатаж, сопровождающийся назойливым стремлением присоседиться к классике, в крайнем случае, прямо и непосредственно, так сказать, физически заслонив собой – вот характерная черта современной художественной моды.
Между тем даже самое малое прикосновение к темам, дорогим русскому сердцу, в принципе отвергает саму возможность «цитирования», «иронизирования», «эпатажа», «инсталлирования» и иных методов, принятых в практике постмодернизма. Более того, не только методы, но и сам стиль представляются мне нисколько не авангардными, но, напротив, стремительно устаревающими и практически исчерпанными уже в наше время.
Но есть и другая сторона вопроса, неизмеримо более сложная, и, если внимательно всмотреться, трагическая. Возьмите наши самые дорогие темы – народ, война, родина. Вспомните прекрасные и неповторимые произведения, звучащие из нашего прошлого, и подумайте, можно ли создать после них такое, что не стыдно будет поставить рядом? Поэт сказал: «Можете – попробуйте!» Ответственность такова, что напрашивается решение – лучше бы и не пробовать. Уйти от этих тем, искать что-нибудь иное, более спокойное, менее озвученное.
Так говорит приспособленец, но это лишь первая часть проблемы. Вторая, бóльшая, состоит в том, что в наши дни дальнейшее существование и русской культуры, и самой Руси – под угрозой, которая все растет. А есть и третья часть, нравственная. Достаточно открыть один, любой том великой русской литературы, и ты переносишься в наше прошлое, и тебя обступают с детства дорогие тебе люди, которых ты никогда не встречал в жизни, но с которыми разговаривал, спорил, пел песни, молился, трудился, сражался… А за ними – сонмы и сонмы русских людей, давно ушедших в лучший мир.
Оттуда они смотрят на нас, они надеются на нас, они помогают нам. Они верят в нас. И поэтому надо идти этим трудным, но верным путем. Путем русской поэзии.
Ахматовский вечер
Непоправимо вечерело,и уходили навсегдаи кряжи сосен загорелых,и моря бледная вода.Закат ошеломлял контрастом —сквозь пепел выплавлялась медь,а осень веяла так властно,что хоть сейчас душе – лететь!Проститься с матушкой-природой,и сквозь пожар своей тюрьмыувидеть, что за небосводомпомимо вакуумной тьмы.Услышать слово над покоеми тихо вымолвить ответсвоей, неназванной строфою,которой восемьдесят лет…Меня и все мои печалиона легко переживет,летя сквозь пепельные далинад тишиной летейских вод.Возвращение
Я поеду последним поездомпо равнине, укутанной полночью,и тетрадь незаконченной повестивслед за мной задремлет на полочке,и железо гремучее, нервное,захлебнется в тесной аорте,и прольется в полете прерванномчерно-алое солнце мертвых.И войду я во храм поруганныйк опаленным иконам памятимежду радугами упругиминад туманом, плывущим по паперти.Сам себя вопрошу я: что же тыможешь дать, кроме горького плача,в глубине своего ничтожествасокровенные зерна пряча?Сам себе отвечу: я веруюв покаяние и откровение,в то, что станут последние первымина финальных листах творения.Я встаю на путь возвращенияи встречаю въяве и вновеголос жизни, радость рождения,токи крови, цветы любови.Золотые шары
Золотые шары уходящего русского лета,сколько помните вы о бревенчатых ветхих домах,о земле огородов, о старых как сказки монетах,о трубе самовара, об искрах, летящих впотьмах,обо всем, что созрело и дышит вином и прохладой,и как будто бы шепчет в усталой сентябрьской листве —не лети, не спеши, нам еще почаевничать надона привольной Угре, на неслышной и сонной Протве.Я хочу говорить о тебе, остающейся рядом —даже в годы потерь, даже в черном ознобе разлук,в перекрестья решеток согбенными кронами садаты шептала и пела, и теплился солнечный кругна ладонях, на сердце, в мечте, в озарении, в слове —золотым, настоящим, лучистым как солнце шаром,светозарным поклоном, закатом в огне и любови,и горючей слезой, и прощальным осенним костром.Давнее
Я возвращаюсь в далёкий вечер,где месяц молод и голос тонок,где лампы лучик плывет навстречу,и тихо плачет больной ребенок.Я припадаю к дыханью дома,где летний дождик стучит по крыше,и тень родная, так невесомосклоняясь, шепчет, и сердце слышито том, что было, и что настанет,о нашей вере и нашей доле,о том, что счастье нас не обманет,но и не сможет укрыть от боли.Дыхание яблок
Слов осенняя зрелость подобна дыханию яблок,что вот-вот опадут и насытят сырую землицу —дай, еще повторю, и отчалит летучий кораблик,и к заморским краям полетят беспокойные птицы.Мне же здесь оставаться хранителем горького сока,заточенного в памяти, в темных подземных пластах,в самородной мечте, и в тоске, словно полночь, высокой,в огнецветных кристаллах и ветхих поклонных крестах.Это твердь и огонь обращаются кровью и плотью,зреют правдой запретной, горючей слезой набегают,то вот-вот обовьются упругой и жалящей плетью,то вот-вот задрожит стебелька сердцевина нагая…Это вечная музыка вышла на свет из темницы,и щебечущей птичкой сидит у тебя на руке…Вулканический пепел смахни с пожелтевшей страницы,и святые слова прочитай на своем языке.Желание
Надышаться полынного духа,захлебнуться полночной тоской,зачерствевшего хлеба краюхуразломить загрубевшей рукой,и воды, ключевой, заповедной,задыхаясь, глотнуть из ведра,и улечься под звездною безднойрядом с россыпью жаркой костра…Запах дома в березовом дымезасыпая, почувствовать вдруг,и во сне повстречаться с родными,и тот сон не забыть поутру.Возле арены
Поздняя осень, холодного ветра вино,жизни предзимье, где старому сердцу темно,где рассыпаются прахом труды и устои.Время струится песком сквозь дырявый карман,тихо подходит к концу надоевший роман,глянешь, а там, впереди, только поле пустое.Холоден этот пейзаж облаков и стерни,бьется в уме безнадежное слово «верни»,но понимаешь и сам, что разумнее – молчасосредоточиться, и на краю бытиямысленно молвить – да сбудется воля Твояздесь, на виду у пирующих полчищ!Понял теперь? Это поле – арена средишумных трибун, где и чернь, и вельможи ордыв полную грудь развлекаются гамом и свистом.Лучшие между собой разыграют призы,жертвам придется страдать до последней слезы,ну, а тебе – становиться в шеренгу статистов.Здесь ты безвестен, ничтожен, закопан в золу,здесь искушают тебя, отдают на съедение злу,в душу вливая безумие, гордость и зависть.Горько терпеть, и надеяться невмоготу,больно зерно из ладони ронять в пустотуи сознавать, что уже ничего не исправить.Мужество делает выбор – уйти из игры,просто уйти, не заметив котлы и костры,слово и дело свое в тишине завершая.И не спеши, даже если тебя позовутк жирной похлебке на несколько жарких минут —недоедание ныне беда небольшая.Суета
Прослушиваешь рев партийных прений,и ловишь мысли в сутолоке фраз,и тяжело вздыхаешь каждый разот парафраз, цитат и повторений.Парений нет, но много испарений,опасных и для легких, и для глаз,и ненависти ядовитый газ,и пляски на могилах поколений…Мне кажется, я скоро замолчу,совсем один, среди равнины белой…Ни слушать, ни смотреть я не хочу.Душа моя, но что же ты хотела?Где много слов, там не дождешься делаи не найдешь зажженную свечу.У вокзала
Укрыться от осеннего дождяв какой-нибудь харчевне у вокзала,посконным духом жареного саланемедленно насытиться, войдя.Открыть блокнот. Немного погодя,почувствовав, что голова устала,за строчкой строчку с самого началапролистывать, за метрикой следя.И удивиться – как немного надодля музыки, звучащей у огнясквозь суету и гам – не для награды!Не ради отдыха на склоне дня,но только чтобы сердце было радо,и ты, родная, вспомнила меня.Накипь
Изучение накипи в чайникахпродиктовано жаждой найтив хаотической груде случайноговсе начала, концы и пути,процедить через сито статистикиводу мыслей и фактов песоки в бурьянах и плевелах мистикиувидать хоть один колосок.Но из кранов течет только жесткая,отдающая хлором вода;лучший чай на подносике жостовскомподаешь, а в стакане бурда,и анализ крошащейся накипи,как бы ни был он точен и скор,никому не подарит ни капелькис заповедных заснеженных гор.Одиночество
Когда коснется одиночествоизломом высохших ветвей,и отзовется только отчествоиз горькой памяти твоей,тогда ты все увидишь заново,как в детском радужном стекле —предутреннее, первозданное,единственное на земле.Увидишь, словно не утраченыв десятках прошуршавших лет,в быту и беготне горячечной,в дыму дешевых сигарет —ни муравы прохлада дивная,ни темных елей тишина,ни восхищение наивноесмешной девчонкой у окна.Русский гобелен
Тихо льётся печальсерым шёлком дождя за рекою,и горит пасторальзлатотканых берёз на заре,лёгкий купол соборасияет лучами покоя,у далёкого борауснули луга в серебре.Потемнели цветы,помутнели и выцвели краски,золотые листыопадают и гаснут вокруг,лишь людей силуэтыи лиц полустёртые маскипроступают, согретыпрощальным касанием рук.Впереди – тишина.Холодеющий ветер закатадопивает до днадогорающий пурпур вина;на поникших берёзах,на гальке речных перекатовсеребристые слёзы —осенней росы седина.Предзимний закат
Моих воспоминаний бабушкасюда приходит каждый вечери кормит синего воробушка,а мне и поделиться нечем.На полмизинца горьким вермутомпредзимье у души в поддоне —укутан облаками Лермонтов,и скомкан Пастернак в ладони.Вся алость холода закатногои терпкий чай опавших листьев,как банка рыжиков, закатаныи дремлют в лапнике смолистом,и погружаешься в убежищецепочкой слова, пульсом духа,и отступает холод режущий,и в глубине тепло и сухо.И не посмертие мне грезитсяна бесконечной карусели,а просто нищая поэзияблуждает по ветвям артерий,и опадают клочья белыена замершую ткань души,и все слышнее – что ты делаешь?Проснись, почувствуй, расскажи.Не спрашивай
Не спрашивай, не умничай – я слышу,что говорит любовь – резцом по камню,рукой по струнам, а огнем – все выше!Наверное, сейчас о самом главномона мне скажет. Медленно и строгоона перебирает клочья свитков,и, кажется, иной раз даже трогатьей больно, словно золотые слиткииз огненной печи. Горит и плачетдуша слепого мотылька, а сам ондавно забыт. На сцене лай собачий,на всех аренах похоть и реклама,но я все помню. Память, словно парус,улавливает отголоски бури,и рвется, и трепещет в сердце старом,а собеседник кашляет и курит,вычеркивает книжные глаголыи нашивает на язык заплаты…Но все равно я слышу тихий голоси вижу свет, клонящийся к закату.Перечитывая Достоевского
1.
Васильевский остров, шестая линия,ледяная короста подернута инеем,вся мостовая вдрызг раскурочена,дым проплывает рваными клочьями…Мой вечный город, твоя неустроенностьчетырежды сорок раз упокоена,болотной, ржавой водой омытая,и слева, и справа укрыта плитами.Шепчешь, родная, сквозь глину мерзлую,рыдая и тая бледными веснами…Тебя забыли, жуя пирожные,по твоей могиле скрипят подошвами…Кто скажет маленькой на плач её горький,где её маменькаи Азорка?2.
Мокрого снега раскисшие хлопьялипнут на провода,каждую зиму судьба холопья,к счастью, не навсегда.В темном и грязном полуподвалетихая жизнь коротка.Помнишь, как в детстве тебя целовали,помнишь – родная рука…Легкие санки, летящие с горки,нежный и жгучий сугроб,помнишь… сквозь вечность в паучьей каморке,темной и тесной как гроб.3.
Этот образ, развеянный в белых ночах,этот бледный цветок – он увял и зачах,он уснул в кирпиче и бетоне,этот белый платок, облетевший листокрастворился в каналах, капелью истек,и не бьется уже, и не стонет.Это вы все кричите, срываясь в надрыв,и, похмельную ругань до дна перерыв,ковыряете грязные раны,упиваетесь болью, под ногтем скребя,только видите ближних не лучше себя,и не глубже пустого стакана.А о нем, горемычном, не помните вы,и лежит он, затоптанный в клочьях травы,и, губу прокусив, умирает.На вороньем пиру, на холодном ветруне смолчу, не совру и слезу не утру —с ним Россия – до самого края.4.
Ты куда покатился, бобок-колобок?По могилам качусь, по могиламв нерассказанный мир, где неведомый бог,а душа даже сказки забыла.Там зрачки растворяются в талой воде,наполняются уши капелью…Это вроде бы здесь, а на деле нигде,просто в омуте сна и безделья.Мы и в жизни своей словно те мертвецы,говорим и тасуем пустое,а слова-то в огне, да в канале концы,и слеза – мышьяковым настоем.А наступит пора, и ложись, помирайпод соседский назойливый шепот,и поднимут вороны разнузданный грай,как стервятники после потопа.5.
Больные и бледные лица прохожих,пепельный сумрак и мокрый снег,смутный год без остатка прожит,железный век продолжает бег.Кровь мерещится в черных лужах,в буром камне, битом стекле,пульс выталкивает наружусгустки земли, пузыри на игле.Жажда – с городом породниться!Держать его огни и кресты,листать и слышать его страницы,познать весь ужас его красоты!Чувствуешь капли огненной стали,холод молота у виска,а в подсознании зарыдалибуковки детского дневника!Вдыхаешь тленный воздух линий,сырую изморось мертвых стен,где слезы давно обратились в иней,и память уже не встает с колен.Лимб
«I had a dream,
which was not all a dream…»
Lord Byron
Мне это снилось, или наявуслучилось, не узнаю я вовеки,лишь помню, как покинули Москву,как стылой рябью покрывались реки,и неподвижность ледяной водынапоминала сомкнутые векипокойника… и пепельные льдыв морскую тишину стадами плыликак антиподы облаков. Садыроняли пепел. Струйки серой пылипокрыли все – асфальт, металл, траву,цветы Земли – покрыли и убили.И небо потеряло синеву,и море, остывая, умирало,а ветер гнал опавшую листву,гало слепое солнце покрывало,как глаз бельмо. Движенье кораблябесшумным было, или нам казалось?Я не могу ответить. Но землябыла реальной – плоская, нагая,пустые бесконечные поля,где снежным воем север настигаети гонит сквозь безликость городов,холодными порывами стегая…Вот и проплыли льдины вдоль бортов,открылась гавань. Здания, как глыбы,из голых плоскостей, прямых углов,ни завитка, ни одного изгиба,повыстрижено все. В какой странемы оказались? В Нидерландах, либона Готланде? Тонули в тишинескрещенья улиц, и везде стоялиразмытые как тени на стенебеспамятные люди. В их печалисквозило ожидание концаи страх страданий. Все они молчали,но на вопросы с видом простецанам каждый встречный отвечал по-русски,и опадала серая пыльцас бесцветных губ и глаз, как пепел, тусклых.Чего вы ждете? – я спросил тогда,и отвечали мне: – К началу спускапора готовиться. Вот-вот спадет вода,и успокоится холодный ветер,и мы уйдем, и в нас умрет беда…Какое безразличие в ответе,покорное смирение в глазах —никто на умирающей планетене помнит о любви, листая страх!Разлюблена, покинута, забыта,проспорена, пропита на пирахРоссия. Вы сошли с ее орбитыи ждете наползающую тьму,и жизнь уходит, словно прах сквозь сито —ни памяти, ни сердцу, ни уму.Надлом
«Co to będzie, co to będzie?»
Adam Mickiewicz
Что-то в мире надломилосьи шатается на грани…Поминутно повторяешь:что-то будет, что-то грянетнеизбежно и немило,по хребту и поперек —страшно, словно смерть втораявстала на порог.Но просторно и покойно,если взглянешь по-иному,если дух душой владеети склоняется к земному,наше горе, наши войныобращая в сон земли,бесполезный ум злодеяхороня в пыли.Неприметна кровь на злате —ей – сквозь белые покровы,ей – закатом над полями,ярой киноварью словаи крестом на снежном платезаалеть сквозь темноту,растекаясь, словно пламяпо листу.Не хочу гадать на гущеи не верю гороскопам —что-то будет, что-то грянет,от пожара до потопа…Умолкаю перед Сущим —все мы скоро наявуиз Его открытой раныкаплей на траву.А трава-то все шелковей,все росистей на рассвете, —как легко она приемлетдождь и кровь, мороз и ветер…Капли жизней и любовейиз объятия цветкатихо падают на землюсквозь века.Алёнушка
Небес отучневшее брюховсе лето дождем истекало,и зелень винного духатрещину в сердце искала,и утро было как вечер,а дни как сумерки длились,и смерть с ночами делилипо мере тоски человечьей.Ручьями радуги плыли,и лужи цвели зеркалами,дремало в сырой могилеполудня светлое пламя,молитвы творили монахи,и вторили им мещане,вожди разражались речами,но всех уравняли страхи!И все про себя шептали:когда ожидать потопа,союза крови и сталина площадях и в окопах?Кляли природу и власти,прошлое поминая,и память плелась, больная,сквозь горести и напасти.А где-то в русском раздолье,среди земляники алой,плача последней болью,Алёнушка умирала!Вьюнки пеленали рану,вились по крови и стали,и в гуще трав и бурьянакузнечики стрекотали…Миры огромных звезд
1. Петушок
Петушок, петушок, золотой гребешок,что тобой в это утро воспето?Может, неба цветок, может, меда глоток?Или радость любви, голосистый дружок,возвещаешь в минуту рассвета?Кто-то в небо летит, кто-то ищет покой,кто-то делится светом и словом,но не видят они, как за дальней рекойоблака набухают небесной тоскойвоспаленно и дымно-багрово.Там в огонь превращаются струи вина,и текут проливными дождямииз горячей смолы, и грохочет война,и кровавая чаша до края полна,и ладони пробиты гвоздями…Скольких там обезглавят, удушат, распнут,чтоб не слышать ни вздоха, ни крика.Там и словом, и делом командует кнут,и стада человечьи в траншеях пасут,сберегая для бойни великой.Только ты все поешь, все куражишься тына скаку у тевтонской границы!Или сердце твое прикрывают кресты,или пули боятся лихой красоты,облетая тебя, словно птицы?Не тебе умирать у Мазурских болот,как ни бей пулемет из фольварка,и ни хворь, ни увечье тебя не берет,и в разливе реки открывается брод,а в стене – триумфальная арка…А в России, на месте расстрельного рваКонец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера:
