Щясте. Роман-лего

– Да там что-то с акциями связано, я в этом не очень разбираюсь. Слушай, Оль, но какая ж у него жена! Выглядит лучше мамы, ухоженная, одевается с шиком, а какие манеры – ну, прямо из дворца! И обстановочка у них…

– Внучатая мачеха – или кем она там нам приходится? – тебя явно околдовала! – с сарказмом поддела Ольга. Ей очень не понравилось замечание в адрес мамы. Маришка нервно хихикнула.

– Ты мне лучше – что там с акциями, как так получилось, расскажи.

Маришка поджала губки – ей явно хотелось в красках поведать о новообретённых родственниках. Но раздражать сестрицу она не стала. А то чего доброго останешься совсем без единомышленников. Что скверно и недальновидно.

– Ну, когда завод перевели в акционерное общество, дед был не последним человеком и вовремя подсуетился, получил большой пакет акций. На собраниях у него много голосов всегда было, а это невыгодно более крупным акционерам. У деда характер крутой, они вдоль, а он поперёк, да и ещё другие его поддерживают, чтобы насолить начальству. В общем, предложили ему продать эти акции, а он хорошую цену запросил. И оказался в шоколаде. Потому что быстренько свою квартиру продал и смотался в Москву, а на заводе такие разборки начались, что кого-то даже постреляли. А потом перекупили, переделили, развалили всё, и теперь уже от завода только рожки да ножки остались. А дед на пенсии живёт себе припеваючи.

– Так ведь он совсем древний уже, наверное!

– Нет, ты знаешь, он таким бодрячком, на жену покрикивает, совсем не развалина. У него юбилей скоро, семьдесят пять. И он очень хочет, чтобы все мы, родные, приехали его поздравить, чтоб было полноценное торжество. А мама… Ну что там за старые счёты и обиды, я не понимаю!

Ольгино ухо с неудовольствием уловило капризные нотки.

– Марина, ты ведь читала письма нашего прадеда, у Зориных, помнишь? И наверняка слышала не раз, как дед обошёлся со своими детьми. Чему ж тут удивляться.

– Знаешь, Оля, мне всегда казалось, что это просто какое-то недоразумение. Мало ли кому что показалось. В детстве, конечно, всё острее воспринимается. Я думаю, это субъективный взгляд. Павел очень любил своего деда, раз тот его воспитывал до шести лет, а мама их могла умереть от разных причин, тогда медицина была куда хуже нынешней. Например, мастит запустила или застудила что-то. Может, не надо было деда бросать, он же их один поднимал и как мог, старался. Экономный он, конечно, но ведь хозяйство так и надо вести. Может, он им на будущее копил, на учёбу, на свадьбу, как тогда принято было. А они сами хороши оказались – мама замуж в семнадцать лет выскочила, даже мед свой не закончила ещё. А Павел вообще отличился… Нет, я ничего не имею против такой сестрёнки, как Кэтрин, но всё-таки, согласись, история весьма пикантная.

Ольга против воли тоже прыснула в ладонь. Десятиклассник, соблазнивший учительницу, да ещё иностранку – это во все времена не рядовое событие. Можно только догадываться о городских слухах, сопровождавших отъезд Павла, и о возникновении местных легенд. Но дед… Ненависть к нему была впитана чуть ли не с материнским молоком. В семье поминали о нём чрезвычайно редко и всегда негативно.

– Мне кажется, дед сам по себе неприятный человек, разве нет?

– Знаешь… – Маришка слегка замялась, раздумывая. – Я общалась в основном с его женой, очень милая дамочка, она мне по переписке сразу понравилась. И так искренне уверяла: дед будет мне очень рад, он сожалеет о семейном раздоре, что мама и Павел от него отвернулись. Я бы не сказала, что он такой уж любезный лапочка, грубоватость в нём рабочая чувствуется. Но это у них с папой общее. Такой рабочий стержень. Да вот, давай я тебе фотки их покажу!

Маришка расстегнула клатч и стала рыться в телефоне. Ольга жалела времени на компьютер, в «Одноклассники» заходила редко: совсем немного было людей, с кем бы она охотно пообщалась. Под пальцами сестрёнки мелькали разноцветные фото: миловидная стареющая дама в вечернем наряде под руку с сухощавым и бодрым стариком. На нём строгий костюм с давящим галстуком; жёсткие чёрные волосы, не поддающиеся расчёске, – как у Павла, только без проседи. Взгляд с прищуром, настороженный и недобрый. Или так кажется? Его спутница, безусловно, вызывает симпатию.

– Оля, ты знаешь, он мне серьги подарил. Я их носить боюсь – такие тяжёлые, уши оттягивают.

– Золотые?

– Конечно, золотые, – засмеялась Маришка, – ещё и с брюликами. Даже страшно подумать, сколько такие могут стоить.

«„Боюсь“, „страшно подумать“, – отметила про себя старшая сестра. – Что-то у Маришки на душе неспокойно…»

– Ты им представила своего мужа?

– Ортего? Конечно. Кларе он очень понравился, сказала, что мы изумительно красивая пара, – не могла не похвастаться своей чуть ли не единственной союзницей!

«Для меня Щасте иметь такую как ты Внучьку», – прочла Ольга показанное сестрой сообщение от деда в «Одноклассниках».

– Так он же просто рабочий человек, к тому же в солидном возрасте, – заступилась Маришка, но переглянувшись с сестрой, тоже расхохоталась. – Ай-ай-ай, как некрасиво мы себя ведём!

Глава 6. Цунами

Их смыло одной волной. Почти на глазах у остолбеневшего Павлика. Он прилёг на песок и прикрыл глаза кепкой, но шум воды показался чрезмерным, кто-то пронёсся мимо с возгласами, к тому же брызги. Мальчишка вскочил, стал отыскивать взглядом родителей, но никого, похожего на Лилю и Павла – их примечательные, ещё не загорелые фигуры бросились бы в глаза.

Незаметно подкравшаяся гигантская волна подхватывала и уносила всех со своего пути. В её прожорливых недрах сгинули не только ставшие мелкой мошкарой человечки, но и машины, деревья, хижины со всего побережья. Волна была огромная, но не казалась угрожающей. Она просто и неотвратимо набухала и катилась всё дальше, прихватывая на своём пути дома, машины, людей и всё, что попадалось. Издали могло казаться, что это игрушки, смытые озорником в бассейн, плывут и кувыркаются под действием упругих струй. Без лишнего пафоса и особого самолюбования, не гнушаясь ничем, волна наступала всё дальше на улицы, легко проникая в дома. Это движение невольно завораживало и лишало способности самостоятельно двигаться. «Постой, я понесу тебя на своих плечах!» – словно ласково шептало море, и так сладко было отдаться его холодным объятьям.

Как он остался жив, кто потащил за собой (смутно помнилось, что бежали они долго и быстро) и запихал в спасительный автобус, которому чудом удалось оторваться от преследования стихии, Павел не знал. Он отбивался и что-то кричал, и вырывался бежать в волну, чтобы найти и спасти или разделить с родителями подводный вечный плен.

Осознавать себя он начал только в лагере, который разбили для пострадавших. То и дело подъезжали грузовики, прибывали оборванные обезумевшие люди, их растерянные лица и наполненные ужасом глаза вцеплялись в память. Ставились палатки, каждый спешил с вещами или вёл пострадавших, кто-то сидел тут же на земле в неестественной позе или со странными повторяющимися движениями. Люди в незнакомой форме выделялись собранностью и слаженностью действий, движений. Один из них и был сейчас перед Павлом, о чём-то спрашивал и готовил шприц. И волна догнала и захлестнула повторно, когда до мальчишки дошёл весь ужас происшедшего, он закричал и вскочил побежать, чтобы не задохнуться от нахлынувшей боли.

Человек в форме уже вонзил и вынул иглу, и Пашкино тело вдруг обмякло, и заволокло пеленой сознание. Мышцы расслабились, боль сделалась неслышимой, а горе – ненастоящим. «Это сон, это жуткий сон…» Ему обработали раны и на носилках отправили в госпиталь.

Кэтрин приехала за ним, когда страсти улеглись и подсчитали уже окончательный ущерб, нанесённый цунами. Пашка в интернете видел и кадры – кто-то на свой страх и риск вёл видеохронику жутких минут. Живописная южная природа, величественная и грозная, вызвала бы восхищение, если б не разрушающая беспощадная её сила. Яркие обломки, бесформенные пятна среди покалеченных тел, хаотичное движение. Постепенно вырастающая лазурная водная громада, величественная и неподвластная никому, увлекающая всё, что на пути. А сбежать не успеть, скорость волны немыслимая, к тому же будто гипнотизирует – сколько зевак так и не поняли, что случится в следующий миг. Люди, строения, транспорт, вещи, мобильники, документы – всё разметало на обломки чьей-то злой волей на многие мили или увлекло в подводное царство.

Тела родителей найти не удалось, очевидно, их унесло далеко в открытое море, как и многих других. От здания отеля тоже почти ничего не уцелело. Кэтрин, жалея брата, одна ходила на опознание, когда оповещали о доставке очередной партии утонувших. С застывшим лицом, прикрывая нос смоченным платочком, ходила она между бывших людей, силясь и страшась увидеть родные черты.

Предупреждение о шторме, запрет на выход к морю пришли слишком поздно, так что количество жертв исчислялось уже сотнями.

Кэтрин выложила перед братишкой какую-то одежду. Пахнуло домом. Он схватил этот тюк и зарылся в него лицом. За прошедшие дни он как-то высох и заострился, словно отточенный булатный клинок. А смоляные волосы так не в сезон чуть припорошил первый снег. Кэтрин плакала в самолёте и дома, а вот тут словно высохло всё. Папина с молодости белая отметина в волосах, строгое и прискорбное наследство, досталась сыну.

С собой у них почти не было вещей, только маленькая спортивная сумка у Кэтрин. И это так непривычно и странно – возвращаться с Юга совсем налегке, и осознавать, что в пустой квартире больше никого не будет, и от родителей – сколько прошло всего дней? – внезапно не осталось на земле ничего. Они смеющиеся и радующиеся отдыху, в блеске брызг и солнечных лучей, и это теперь навсегда. «Какое счастье, что удалось нынче вырваться на море!» – не раз повторяла мама. Зорины не хотели ехать из-за болезни Олега, но он сумел убедить сестру: отдых необходим, развеетесь…

Глава 7. Олег

Первый звоночек прозвучал давным-давно. Собственно, они стали повторяться из года в год, в самую жару, обычно в июле. Грешили на Олегово любимое молоко из холодильника, которым он утолял жажду почти ежедневно. Хрипловатый поначалу голос постепенно исчезал вовсе. Полоскать горло, принимать какие-то порошки и пилюли при нормальной температуре – какой мужик согласится на это? А вот купание с семьёй в освежающих волнах родной реки – самое то! Подумаешь, горло…

Дела на заводе, как и повсюду тогда, шли не блестяще. Заказов становилось всё меньше, смежники и потребители зачастую оказывались на территории новоявленных стран. Десятилетиями связанные, отношения разлаживались, новые создавать удавалось нечасто. Такой поворот многих застал врасплох. Зарплату выдавали со скрипом, народ потихоньку расходился – сам или попадая под сокращение. Апофеозом абсурда стала выдача заработанного «натурой». Отдел реализации полностью переключился на поиски таких же бедолаг с целью бартера. Светлана гадала, что же благоверный принесёт на этот раз: льняные простыни, набор алюминиевых кастрюль, мешок овощей, несколько палок колбасы или ящик консервов?

Рабочий день стали постепенно сокращать, Олег возвращался в непривычное время хмурый, неразговорчивый, с запавшими щеками. Работяга по натуре, с болью в сердце смотрел он на постепенное угасание родного предприятия. Выучившись после школы на фрезеровщика, другого образования не получил, а потому сделать карьеру, прыгнуть выше начальника цеха у него не получилось. Зато уж дисциплину трудовую держал на высоте, и вымпелами, и премиями, и путёвками от профкома их цех переплюнул все остальные. «У Гладкова не забалуешь, сурьёзный мужик», – уважительно гудели токари и слесари, похваляясь перед чужими. Зато и на собраниях Олег как правило вступал в разговор, не давая спуску лодырям, но и активу доставалось изрядно: всем было ведомо про пресловутые бархатные гардины – для красного уголка и дома главного инженера.

Праздничные пайки начальство получало в двойном размере, ущемляя в правах тех, кто не мог за себя постоять или проштрафился самым нелепым образом.

Очередь на жильё – отдельная песня. Когда Олег застал однажды плачущей щупленькую контролёршу ОТК, что растила мальчишек-погодков, ютясь на восьми метрах коммуналки, лихо пришлось всем: и директору, и председателю профкома, и главному технологу, из-за которого и вычеркнули из списка новосёлов мать-одиночку.

Впрочем, заступаясь за других, Олег о себе всегда думал в последнюю очередь. Которая так никогда и не наступила: проработав чуть не четверть века, заслуженную «трёшку» он должен был получить в строящемся доме через несколько месяцев. Но строительство заморозили, списки неведомым образом испарились. За всё про всё Олегу выдали полсотни обыкновенных акций при приватизации завода. И куда девать сии сомнительной ценности красивые бумажки?

Перипетии с Ольгиным замужеством, трагедия с Юрой, отъезд в Москву младшей тоже здоровья не прибавили. А весёленькая встреча со вторым (думали, что будущим, а оказалось, что уже состоявшимся) зятем? Любимица Маришка проняла до печёнок. Одно к одному: сразу после её отъезда вдруг стряслась беда с Лилькой, любимой сестрёнкой, и её мужем…

Светлана просидела в приёмной директора битый час. Напрасно он сказывается делами и через секретаршу пытается вежливенько её отфутболить. Ей неоткуда взять таких денег. И он вспомнит о красивых бумажках, об акциях, и даст за них ровно столько, сколько ей надо. А буквально через месяц за них будут давать заезжие скупщики в десять раз больше, и хорошо, что об этом коротком эпизоде она никогда уже не узнает. А цветочницу и памятник из нержавейки привезут и установят уже без просьб и денег. «У Гладкова не забалуешь» – это уже легенда и история завода, который всё-таки воспрял при новом руководстве. А директор упокоился всего лишь несколькими годами позже.

Олега долго обследовали в лоротделении городской больницы. Его горло впервые было предметом столь пристального внимания. Светлана каждый день приходила к нему, выслушивала о процедурах и анализах, приносила вкусненькое. Они сидели в больничном дворе на скамеечке под сенью старых деревьев.

Как-то Олег вспомнил о военных сборах, куда его призывали пару раз из запаса. Первый пришёлся на момент Серёниной болезни, четырехлетнего пацанёнка упекли с ангиной в больницу. Олега в воскресенье отпустили в увольнительную, и они всей семьёй пришли навестить сына и братишку. Увидев отца в военной форме, Серёня пришёл в восторг, а когда ему дали примерить настоящую пилотку со звездой, ни за что не желал с ней расставаться. Доводы о том, что это казённое имущество, и его потеря жестоко карается, не имели успеха. Успокаивая насупленного сынишку, отвлекая и увлекая из больничного сквера в палату, мама, папа, Оля и Маришка совсем забыли о пилотке. Олег спохватился уже дома, собираясь в часть. Перерыли и перетрясли весь дом: пилотка исчезла! Скорее всего, она так и осталась лежать на скамейке, снятая с Серёни. «Знаешь, я почему-то иногда её вспоминаю и жалею, что не оставил сыну», – признался Олег.

У него несколько раз шла горлом кровь, и сейчас он лежал распростёртый на полу, между комнатой и ванной. Светлана прижимала к его горлу лёд и объясняла ошарашенной Ольге, что поднять и довести до постели нельзя, пока не прекратится кровотечение. И полотенце в крови, и бурые разводы на линолеуме, и такие худые ноги отца в сбившихся тапочках.

Он уже давно не говорил. Шея впереди была вдоль разрезана, из неё изгибалась вовне прозрачная трубка. С помощью шприца без иглы Олег набирал бульон или жиденькое пюре и вливал в трубку. Жевал он теперь, с удалённой гортанью, только жвачку, которую прежде не жаловал, – чтобы освежить рот. Светлана покупала мужу водолазки, скрывающие щель на шее. Ольга помнила: даже в самый сильный мороз, даже в шарфе, отец неизменно смуглел открытым кадыком, и казалось, мороз его не берёт…

Олега выписали в начале лета. Насовсем. Он даже не успел оформить инвалидность, перед операцией спросили, хочет ли потом работать, и он ответил утвердительно. Вне завода Олег себя не мыслил. Что ж, что с покалеченным горлом – есть ведь протезы! И они даже заказали такой. В расчёте на протез хирург не стал удалять всё, а только поражённое раком. Кто бы знал, когда проснутся и поползут вниз метастазы.

Светлана извела все простыни на перевязки. Стирать и даже кипятить было нельзя, раковая кровь коварна. В квартире нестерпимо пахло гниением, никакие освежители и проветривания не помогали. Как мама смогла в этом жить?

Весной, когда стаял снег и прогрелась земля, отец приходил к Ольге с Юлей, кивком приветствовал тётю Зину. Ему очень хотелось что-то делать в их огороде, быть полезным, и земля неотступно тянула. Вскопал несколько грядок, благо земля была рыхлая, лёгкая. А потом однажды принёс пакетик с семенами и затеял сажать огурцы.

Как-то в июне Ольга вышла с утра на крыльцо и застыла. Между рядков бурно разросшейся клубники и дружных всходов морковки зияла спекшейся коркой ровная проплешина со съёжившимися иссохшими бывшими саженцами огурцов. Словно солнце дохнуло на их рахитичные трёхлистные фигурки, превратив до срока в гербарий. Рука не поднялась вынуть из земли. Только слёзы застревали в горле, когда невзначай выхватывал их взгляд. Вскоре отец сам увидел, растерянно скользнул глазами на дочь… Неживой не может дать жизнь.