Дневники Пирамиды

Я кивнул, по-прежнему не в силах вымолвить ни слова. Потом, конечно, Давид улетел, сцена эта изгладилась в моей памяти, но обещание тайно хранить рукопись тридцать лет я сдержал. Возможно, я вовсе не решился бы опубликовать Дневники, если бы три месяца назад мне не позвонил тот же Давид и не попросил это сделать «от имени – я цитирую – и по личной настоятельной просьбе автора».

Зачем им понадобилось раскрывать такую серьёзную тайну – бог весть. Надеюсь, скоро это станет известно. Подозреваю только, что Правительство давно в курсе, иначе мне не дали бы и рта раскрыть. Возможно также, что Дневники являются элементом некого тщательно проработанного проекта влияния на сознание интеллектуальной элиты и не имеют ничего общего с реальностью. А может быть и так, что почти всё в них – правда, и опубликование их есть жертва малого во имя спасения чего-то большего. Этакий отвлекающий манёвр. В любом случае, истина, как всегда, остаётся для нас с вами, мой уважаемый читатель, тайной за семью печатями.

Текст, который Вы увидите далее, приведён мною практически без изменений. Лишь в некоторых местах я немного сгладил шероховатости стиля, чтобы Дневник выглядел единым произведением, а не сборником отрывков, написанных при различных обстоятельствах и в разных условиях. Кое-где я удалил излишние интимные или научно-технические подробности. Оригинал, поверьте, читать гораздо труднее, однако его точные копии Вы также можете найти в Большом Информатории.

Читайте, думайте и не судите строго.

Во имя Великой Пирамиды!

В. Лавров, Москва, май 89 года.

Глава 1. Начало

Всё началось ещё в детстве. Я тогда учился в школе, в классе, наверное, пятом. На дворе стояла весна 89-го года прошлого века. Раскрутившийся маховик Перестройки, как катализатор, ускорял развал экономики Советского Союза, о чём красноречиво говорили пустые прилавки продовольственных магазинов моего маленького провинциального города. Антиалкогольная компания под девизом «Трезвость – норма жизни» успешно зашла в тупик. Только что в феврале закончился вывод войск из Афганистана. По стране тянулись знаменитые «колбасные поезда» и нескончаемые очереди по любому поводу.

7 апреля затонула подлодка «Комсомолец». Помнится, меня, как зампредседателя пионерского отряда, вместе с моим товарищем отправили во Дворец Пионеров сделать маленький доклад о трагической гибели подлодки, но по какой-то причине доклад не состоялся. Должно быть, не смотря на прогрессировавшую гласность в лице Андрея Дмитриевича Сахарова, руководство страны тему решило замять.

Впрочем, не всё было так мрачно. Только что вышел великолепный фильм «Собачье сердце». Появилось ленинградское телевидение с невзоровскими «600 секунд». Осенью разрушат берлинскую стену. Появятся «варёные» джинсы. Примерно в то же время я начал активно осваивать братьев Стругацких и Станислава Лема. Слава богу, с книгами в СССР проблем не было, и, как всякий прилежный советский школьник и пионер, я ходил в библиотеку и регулярно брал внеклассное чтение. Я был не в том возрасте, чтобы читать самиздат, но и время уже было другим: хорошая литература стала доступнее.

Впрочем, что это я? Ностальгия? Нет, вряд ли. Разве что ностальгия по детству. Ведь из всего перечисленного с тех времён я помню лишь «Комсомолец», «600 секунд» да «Магелланово облако» Лема. Всё остальное я узнал и понял позже, когда подрос. Даже колбаса откуда-то дома периодически возникала – варёная. А ещё у меня тогда впервые появились компактные аудиокассеты: одна с альбомом Александра Розенбаума, другая – с «Оловянной душой» Владимира Асмолова. До этого у нас был только катушечный магнитофон 60-лохматого года и записи Высоцкого. Понятное дело, что ни о каких torrent-раздачах, mp3-плеерах, интернет-провайдерах, айпадах и айфонах речи и быть не могло. Хотя, если вновь обратиться к истории, то можно заметить, что уже с 90-го года в Москву пришла сеть Фидо, и в нашей стране начал формироваться неведомый доселе класс неформалов – фидошники. Но в маленьком провинциальном городе слово «компьютер» могли произнести разве что заезжие гости из Мурманска, где в это время в Кольском филиале Академии наук СССР только-только стали появляться персональные компьютеры типа IBM PC. А у меня был лишь крутой программируемый калькулятор МК-61.

Но речь не об этом. Тогда, неожиданно солнечным апрельским днём 1989 года, на уроке истории мы почему-то повторяли Древний Египет. В который раз я видел на картинке в учебнике древние гигантские пирамиды и равнодушно оценивал полчища рабов, волокущих огромные базальтовые глыбы к вершине великого детища фараона Хуфу, известного также под именем Хеопс. Тогда я и представить себе не мог, как тесно окажется связанной с пирамидами моя жизнь. И вдруг, сам того не желая, я объявил:

– Чушь это всё!

И покраснел, как рак. Потому что сказано это было громко, и весь класс тут же уставился на меня в изумлении. Даже Женька с Петькой, наши отпетые хулиганы, перестали играть в морской бой.

– Ваня, – строго сказала Зоя Фёдоровна, взвешивая в руках пластмассовую указку метровой длины, – повтори, что ты сказал.

Я, как положено, встал, подняв откидную крышку старинной парты. Такие парты, наверное, в фильме «Доживём до понедельника» снимали. Не наши, конечно, а точно такие же московские.

Мне нужно было промолчать, или, на худой конец, тупо глядя в парту, пробурчать «ничего, простите». И уже завтра все бы забыли об этом. Как-никак, я был на хорошем счету, и мне можно было простить неосмотрительную выходку. Но меня что-то неумолимо заставляло ворочать языком.

– Я не верю, – сказал я медленно, – что эти люди смогли построить такую пирамиду.

От этого моего высказывания, ключевым смыслом которого было «я не верю», даже болтливые девчонки – Верка и Машка – перестали шептаться. Я в смущении рассматривал стены и потолок, стараясь ни с кем не встречаться взглядом, смотрел на портреты известных учёных и чувствовал себя этаким Волькой ибн Алёша из лагинского «Старика Хоттабыча» на экзамене по географии.

Но тут прозвенел спасительный звонок, и весь класс, моментально забыв обо мне, ринулся в столовую. Лишь одного меня, как Штирлица, попросили остаться. Разумеется, я остался, ибо неповиновение учителю в те времена и в том возрасте было просто немыслимым.

– Почему же ты не веришь, Ваня, – мягко спросила Зоя Фёдоровна, – ведь это давно доказано учёными-археологами. Я ведь вам уже рассказывала о раскопках, ты помнишь?

Я помнил. Но что-то не складывалось у меня в голове.

– Зоя Фёдоровна, – начал я, – но ведь эта насыпь, по которой они тянут камень наверх пирамиды, больше самой пирамиды в несколько раз, и должна быть такой же прочной. Из чего же они её делали и куда она потом пропала?

Учительница замялась. Должно быть, такой вопрос ей задали впервые. Более того, ей самой он в голову никогда не приходил, даже когда она не прогуливала лекции по истории Древнего Египта в университете. Поэтому она использовала стандартный учительский приём – сделала из меня дурака.

– Иван, – сказала она и постучала ручкой по классному журналу, – как тебе не стыдно? Чтоб я больше от тебя таких глупостей не слышала, иначе придётся отвести тебя к завучу.

Я уже не просто покраснел, я весь взмок от выступившего пота и накатившего страха, который застрял у меня в горле твёрдым комком и не давал вымолвить ни слова. С тех пор я недолюбливаю историков.

Этот инцидент на уроке очень скоро начисто стёрся бы из памяти как моих одноклассников, так и Зои Фёдоровны, да, наверное, и из моей тоже, если бы не мой приятель Арсений из нашего класса, по совместительству являвшийся сыном школьной директрисы.

Как странно и как точно порой выстраивается череда событий, словно кто-то ими специально дирижирует. Почему-то моё нечаянное выступление на уроке истории пришлось ровно за неделю до дня рождения Арсения, который по этому случаю пригласил меня в гости. И почему-то именно в этот раз моя милая добрая мама вручила мне красочную книжку о великих пирамидах со словами:

– Ваня, вот, держи, подаришь Арсению. Он вроде любит такие вещи.

– Хорошо, – сказал я и взял книгу. И в то же мгновение в моей голове пронёсся стремительный вихрь едва уловимых загадочных мыслей, словно я заметил, но не успел поймать за хвост некую тайну. Тайну, которая неизвестна ни моим родителям, ни друзьям, ни учителям. Какое-то древнее сокровенное знание проскользнуло в моём детском сознании, вспыхнуло едва различимым светом и исчезло в толще времени.

Весь вечер и ещё половину ночи я просидел за этой книжкой, пока не прочёл её от корки до корки. Мама трижды заглядывала в мою комнату и укоризненно приговаривала:

– Ваня, ну, сколько можно! Выключай свет и ложись спать!

Я лишь торопливо отвечал «сейчас-сейчас», откусывал припасённый тайком бутерброд и читал дальше. Конечно, мама знала об этом бутерброде, но ей нравилось моё увлечённое чтение, и потому она совсем ненастойчиво заставляла меня заснуть. Да и книжка была тоненькой, хватило на несколько часов.

Но… к моему великому сожалению, никакой тайны я в ней не нашёл, никаких открытий для себя не сделал. Впрочем, я стал куда лучше разбираться в египтологии, и даже как-то схлопотал «пятёрку» по истории, рассказывая о древних жителях страны Та-кем, что для меня было великим достижением. А книжка осталась просто книжкой, и я без сожаления подарил её Арсению.

Первое знаковое событие в моей судьбе, связанное с пирамидами, произошло, пожалуй, именно на его дне рождения, хотя в тот момент я этого не мог осознать.

Мы сидели у него дома в субботу днём, часа в три пополудни, болтали о каких-то мальчишеских глупостях, ели салаты и пили лимонад «Буратино» или «Тархун», которых теперь днём с огнём не сыщешь. Мы – это я, Арсений и двое наших одноклассников: Олег и Илья. Нам было всего по двенадцать лет, и в то время мы не то что о девушках, даже о пиве не помышляли. Не говоря уж о всякого рода травках, ночных дискотеках и прочих сомнительных прелестях западной буржуйской и современной нашей жизни. Болтать о девчонках – болтали, но лишь как о другом, параллельном мире. А вот музыку послушать, в картишки в «дурачка» перекинуться, не на деньги, конечно, а за интерес, в «биржу» поиграть – это мы любили. Впрочем, «биржа», вроде, появилась позднее.

Но на этот раз, в связи с моим подарком, разговор зашёл о великих пирамидах Египта. Не зная ещё физики, но мечтая блеснуть друг перед другом зачатками научных знаний, мы рассуждали о геометрических формах, о многотонных базальтовых блоках, из которых состоят три великие пирамиды Гизы, о мумиях и погребённых вместе с ними сокровищах. И я как-то с жаром опять принялся доказывать, что не могли эти бедные рабы, не имя современной техники, выточить из скалы, отполировать и уложить стык в стык гигантские многотонные булыжники.

– Кстати, а что тебе сказала Зоя в тот раз? – поинтересовался Олег, называя учительницу истории просто по имени, как часто бывает в среде школьников.

– Когда? – я сделал вид, что не понял, так как мне не хотелось вспоминать стыдный для меня момент.

Тут уже они втроём в один голос напомнили:

– В прошлую пятницу! Когда ты ей сказал «не верю»! Только не говори, что забыл.

Они засмеялись, а я вновь покраснел, но быстро взял себя в руки.

– Да ничего особенного не сказала, завучем пригрозила.

– О чём это вы, мальчики? – спросила мама Арсения, наша директриса.

Мы и не заметили, как Виктория Альбертовна вошла в гостиную, где расположилась наша четвёрка, с горячим чайником в руке. Она присела к столу и принялась разливать нам чай, вопросительно поглядывая то на меня, то на сына. Илья, как самый непосредственный из нас, пересказал ей всю историю с моим выступлением на уроке, а я дополнил:

– Она сказала, что я говорю глупости и обещала в следующий раз отвести меня к завучу.

– Вот как? – удивлённо вскинула брови директриса, одновременно предлагая мне попробовать варенья. Я был весьма упитанным по тем временам подростком, и все мне предлагали конфеты и варенье, будто бы я мог похудеть от них. – И что же? Она так и не объяснила ничего?

– Нет, – пожал плечами я.

– А почему, как ты думаешь? – вновь спросила она, подавая каждому из нас чашечки с чаем. Чашечки были красивые, из одного сервиза, что в те времена особенно ценилось, хотя нам, честно говоря, было всё равно. Нам была важна не форма, а содержание. И даже в двенадцать лет мы отличали вкус индийского чая «со слоном» от дешёвого грузинского со всплывающими в чашке палочками.

Я замялся, соображая.