Упорядоченное

Из лаза тем временем медленно поползли струйки дыма, лениво, словно упираясь. Невидимые крысы продолжали отчаянно пищать.

Дым отвратительно вонял, горелым пером, мокрой тлеющей шерстью, псиной и ещё чем-то куда хуже псины. Сладковатый запах стал почти нестерпим.

– Боооольно! – наконец прорезалось в вое плосколицей твари нечто осмысленное. – Всё отдам! Всё! Пощади!.. Всё твоё будет!

– Говори слово, – невозмутимо бросил стоявший в круге человек, опять извлекая широкий нож и со скучающим видом им поигрывая.

– Ы-ы-ы-ы! Ее-е-ет!

– Отказываешься, значит? – меланхолично бросил человек, отворачиваясь от явно застрявшей в крыше своего жилища твари.

Болотный обитатель завертел уродливой лысой башкой, задёргался, затрепыхался, но невидимые путы держали крепко. На жуткой физиономии существа смешивались сейчас и му?ка, и отчаяние, из круглых глаз текли крупные желтоватые слёзы.

– Плачешь? – человек нагнулся, поднял что-то с земли, выдирая из-под плотно налезшего слоя мха. – Они вот тоже плакали.

Руки его в грубых перчатках чёрной кожи держали небольшой человеческий череп – скорее всего, ребёнка. Левая височная кость была размозжена.

Желтолицый задергался, пытаясь разметать крышу, но подпиравшие подбородок ветки держали крепко, неожиданно обретя прочность стальных оков.

– Поплачь, поплачь, – сухо сказал человек, поддёргивая рукав куртки. – В последний раз плачешь.

– Пощады-ы-ы… – выло существо, однако его мучитель лишь холодно, без всяких эмоций, качал головой. Правда, по его вискам тоже катился пот, а кулаки несколько раз судорожно сжались, словно от боли. Пленный и вроде бы как беспомощный враг сдаваться не собирался.

Крысиный отчаянный писк внезапно сменился каким-то надрывным, ввинчивающимся в мозг визгом, сотен и сотен тонких, на самом пределе слышимого голосов; лес пошатнулся, всплеснулась вода в чёрных бочагах, незримая рука вмяла во мхи нагло задранные стебли хвостовок, с натужным треском стали рушиться надломленные стволы в засеке. Человек застонал, вскидывая ладони к вискам, и тут из лаза, сочащегося дымом – густым и тяжёлым, словно смешанная с гноем сукровица – выметнулась волна существ, карикатурных помесей человека и крысы, и размером не больше крысы, с голыми розовыми хвостами. Большая часть созданий выглядело весьма неважно – у кого горела шёрстка на загривке, у кого хвосты распадались ошмётками стремительно гниющей и отваливающейся на ходу кожи, у кого из развороченных, невесть чем нанесённых ран, торчали обломки почему-то обугленных костей.

Однако ярости и жажды убивать хватило бы на большое людское войско.

Свора бросилась к очерченному рунным клинком вокруг человека кругу, бросилась и с визгом было отступила; кое-кто самый ретивый уже корчился на окровавленном, вымазанным какой-то зелёной мерзостью мху – животы распороты, кишки наружу. Однако застрявший в собственной крыше див завыл, заверещал и загукал на совершенно неведомом языке, и тварюшки, вереща, дружно кинулись вперёд. Уродливые тельца лопались, едва они оказывались над зачарованным кругом, мутная, дымящаяся кровь выплёскивалась длинными языками, словно магия в единый миг выжимала из созданий все жизненные соки; и следующие ряды ухитрялись продвинуться чуть дальше незадачливых собратьев.

Человек застонал, потом зарычал ничуть не хуже болотного дива. Зашатался, срывая завязки плаща и слепо отбрасывая в сторону. Словно газыри, на куртке тянулся ряд вставленных в кожаные гнёзда флаконов, пальцы слепо вцепились в один, крайний, непроглядно-чёрный, сорвали осургученную пробку. Рука широко размахнулась, за скляницей тянулся веер тяжёлых маслянистых брызг. И совершенно чёрных.

Капли на лету начинали преображаться, трансформируясь в подобие трёхзубых гарпуньих насадок. Во множество таких насадок. На лезущих через отпорный круг бестий обрушился настоящий колючий дождь – каждый «гарпун» намертво пришпиливал к земле пять, шесть, а то и семь созданий. Воронёные острия впивались в тело, круглая и плоская пятка давила, плющила и впечатывала в твердь.

Не минуло и пяти ударов сердца, как всё было кончено. Человек стоял посреди широкого серо-красно-чёрного пятна. Крысокарлы были мертвы, все до единого, и болотный гад только и мог в изумлённом молчании пялиться на свершившееся побоище. Он, похоже, забыл даже о боли.

Маг, однако, не забыл. Оправился он не сразу, долго тёр лицо, промывал глазницы снадобьем из плоской фляжки – а когда наконец взглянул на завязшую тварь, та мигом распорола тишину таким визгом, что впору было оглохнуть.

– Сладко? – прохрипел человек, и теперь его голос уже не казался ни холодным, ни сдержанным. – Сладко? А будет ещё лучше. Я тебе это о… обещаю. – Он скривился, хватаясь за бок.

Див выл. Боль в этом вое раздирала кости, щепила их, добираясь до тёмно-алого мозга, кожа на лысом черепе твари начала лопаться, трещины истекали густой коричневой жижей.

– Ну, помогли тебе твои поскрёбыши?… – продолжал меж тем хрипеть человек. – Не помогли. И ни в жисть не помогут. Хоть я на них и потратился, – он потряс опустевшим флаконом. – Так что говори слово.

– А… отпустишь?… – донеслось до человека в промежутках между взвизгиваниями.

– Отпущу, – лицо мага дёрнулось. – Но из этих мест изгоню. Довольно ты тут порезвился. Спрысну тут вот этим… – подрагивающие пальцы выудили из обвязки ещё один флакон. – Не вернёшься. Давай, говори. Крыть тебе больше нечем.

Уродливая башка дива повертелась ещё из стороны в сторону. Но внизу трудилась какая-то уж больно едучая магия – и, не выдержав, тварь наконец заорала, засвиристела, завыла на добрый десяток голосов. Непосвящённое ухо не поняло бы просто ничего.

– Славно, славно, – человек перевёл дух, кадык дрогнул. – Не соврал… надо же. Ладно. Молодец, – ухмылка чародея стала совершенно отвратной.

– А-атпустишь? – с надеждой промямлило существо.

– Угу, – кивнул чародей. Шагнул ближе к диву, левой рукой вытягивая из газыря новую стекляницу. – Башку подними. Мне ошейник твой ослабить надо.

Желтолицый с готовностью задрал круглый подбородок, открывая глотку, всю в морщинстых складках, усеянных мелкими шипами.

Правой рукой человек молча врубил широкое лезвие тесака диву под подбородок. Удар получился так себе, боевые искусства среди талантов чародея явно не числились. Клинок рассёк гортань и позвоночный столб, острие вышло наружу. Оскалившись волком, человек налёг на рукоять, проворачивая оружие в ране.

Див засипел, коричневая кровь вскипела, запузырилась по краям раны, хлынула потоком на жердяную крышу хатки, и ветви мгновенно задымились. Глаза чуда вылезли из орбит, челюсть клацнула – последняя судорога не как у человека расположенных мускулов. Но ни прохрипеть, ни пробулькать, ни прошипеть излюбленное у нечисти предсмертное проклятье он не успел. По круглым глазам кто-то словно мазнул мутью. Круглая башка запрокинулась, жуткая рана открылась, словно рот в последнем отчаянном крике.

Чародей вновь подобрал оброненный раньше череп погубленного болотником ребёнка, аккуратно завернул в белый плат и спрятал. Рассовал по вставками фиалы. Долго и нудно выводил на земле не один, а сразу три концентрических круга – наверное, требовалась нешуточная защита.

Глубоко вдохнул, сорвал перчатки, нервно вытер вспотевшие ладони. Облизнул пересохшие губы. И – точно так же, как див, загукал, заверещал, завыл, оглашая затопленный лес словом убитого болотника.

Земля затряслась, заходила ходуном, с треском ломались стволы поваленных сосен, точно их крошила невидимая великанская рука. Из бочагов выметнулись бледные головы гидр, шеи мотались из стороны в сторону, белесая плоть лопалась, словно перезревшие дыни, и стражи островка умирали, так и не исполнив свой долг. На месте хатки болотника взвился настоящий смерч, вверх летели дёрн, сучья, комки земли, изодранные пласты мха. Тело самого дива распалось серым пеплом, кости и плоть мгновенно истлели, словно пролежав так много даже не дней, а лет.

Чародей скорчился внутри своего защитного круга, невольно нагибая голову и прикрывая руками затылок. Летящие во все стороны сучья с обломками отскакивали от невидимой стены; где-то далеко, на соседней островине за моховым мостом тоскливо взвыл ещё какой-то гнусаво-гнусный голос, словно оплакивая смерть собрата.

А когда всё стихло, на месте жилища дива осталась широкая яма, настоящая воронка, быстро насасывающая воду. На дне – два цвета – белый и золотой. Белые кости жертв и золото алчно собиравшейся и бесполезно копившейся добычи.

Монеты, круглые и квадратные, с дырочками и восьмиугольником, полумесяцы и связки необработанных мелких самородков. Кубки, небольшие чаши, оправленные в серебро и золото рога, кулоны, цепочки, женские и мужские серьги, и так далее и тому подобное.

Мужчина даже не посмотрел на сокровище – немалое, чтобы вывезти всю эту груду, потребовалось бы пять или даже шесть вьючных лошадей. С большим бережением достал из-за пазухи оплетённую бутылочку на серебряной массивной цепи. Долго бормотал, ворожил, водил руками над развёрстым золотым зевом; лес оцепенел, ветер умер, застыла вода, словно скованная льдом посреди летнего тепла; и над золотом, над монетами, браслетками, фибулами, налобниками, бляхами, колечками – начал медленно подниматься лёгкий туман. Мало-помалу он стягивался в одну точку, густел, складываясь в подобие гротескной фигурки размером с мизинец. Стала заметна круглая голова, выпученные непропорционально большие глаза…

Крошечный призрак убитого дива медленно плыл по воздуху к поджидавшему его чародею, отчаянно размахивая руками и ногами, разевая пасть в беззвучном вопле – однако дара речи он был лишён.

Маг откупорил бутылочку, и продолжавшего отчаянно, но неслышимо вопить призрака тотчас втянуло внутрь. Чародей мгновенно заткнул горлышко пробкой. Торопливо накинул цепочку на шею, лихорадочно, словно кто-то мог увидеть и отобрать, запихал скляницу под одежду, ближе к телу. И не оглядываясь пошёл прочь. Из всех богатств болотного дива он взял с собой один только детский череп.

– Ну что, получилось, сочинитель? – пробормотал человек сам себе под нос. – Получилось, получилось. Чуть небу душу не отдал, но получилось. Кой-чего ещё помнишь, щелкопёр, бумагомарака…

…Вымершая топь осталась позади. Чародей выбрался на сухой, поросший мачтовыми соснами увал. Смрад болота, уродливые мёртвые стволы – всё за спиной. Здесь воздух пронзали солнечные копья, звенели насекомые, без устали трудились муравьи, пламенели шляпки сыроежек, и белки гонялись друг за другом по широким для них верховым путям в сплетающихся кронах.

Чародей обессиленно замер, опустившись – почти что рухнув – у корней вознёсшейся чуть ли не к самому небу сосны. Содрал промокший плащ, швырнул в сторону, не потрудившись даже разложить для просушки. Лицо мага казалось болезненно-бледным, под глазами легли синюшные тени. Веки смежились.

Немного погодя по лесной тропе мягко затопали копыта. Человек встрепенулся, поднял голову.

В кричаще-ярком дубельте – малиновое с золотом, по обшлагам оторочка мехом, серебряные аксельбанты – к устало сидящему магу в мокрой, перемазанной болотною тиной одежде приближался кентавр. Великолепный рослый кентавр, могучий торс силача, вздувающиеся мускулы, холёные конские бока, матово поблескивающая чёрная спина и хвост. Копыто напоминало стенобойный таран. На спине кентавр нёс седло с притороченными справа, слева и сзади вьюками.

Классически-правильное, с идеальным прямым профилем лицо человека-коня обрамляла тщательно подстриженная, завитая и напомаженная борода. Вокруг себя кентавр распространял такой аромат духов, словно целая парфюмерная лавка.

– Корбулон, – облегчённо вздохнул чародей.

– Конечно, Корбулон, кто же ещё? – неожиданно высоким для столь могучего сложения голосом отозвался кентавр. – Кто ещё окажется настолько глуп, чтобы покинуть столицу перед самыми ристалищами – сопрвождать своего брата-в-духе? Кто откажется от почти верной победы в панкратии и самое меньшее – второго места в беге на три стадии? А если учесть, что копьё и диск я мечу явно лучше Клеомброта, который мог рассчитывать только на бег, то получалось бы, что по сумме мест…

– Друг мой, – устало проронил человек. – Если ты не против, не могли бы мы двинуться в путь? Вечереет, а меня всего словно озноб колотит.

– Колотит! – кентавр картинно всплеснул ручищами. – Конечно, будет колотить? Зачем, брат-в-духе, тебе вообще потребовалось лезть в эти леса? Прислушался к мольбам тех поселян? Мол, настоящих охотников за нечистью днём с фонарём не сыщещь, смилуйся, добрый господин маг, пропадаем совсем, погибом погибаем? Не верю, брат-в-духе. Или взалкалось практики? Так тоже непонятно, зачем это тебе потребовалось. Разве плохо жили мы в столице? Твои сказания и так пользовались успехом. Нас принимали в лучших домах. И, гм, лучшие девочки и твоей и моей расы были нам, гм, рады. Нет, тебе потребовалось что-то кому-то доказывать. Какая разница, работают придуманные тобой эликсиры или нет? Ты же писал баллады. Книги, брат, книги! Выдумки чистой воды. Сказки. Но они же продавались! И ещё как! Нам вполне хватало и ещё удавалось кой-что отложить на чёрный день…