Алиедора

Байгли хлюпнул носом.

– Если доньята объявится в родном замке, покажет следы плетей и прочих… приспособлений, кои использовал на ней мой неразумный братец, нам несдобровать, – втолковывал младшему Дигвил. – И потому…

– Да что они нам сделать-то могут? – Байгли ещё пытался хорохориться. – Где мы и где тот самый Венти! Они что, на нас войной пойдут? Небось далеко не утопают!

– Болван, – вновь взъярился старший Деррано, быстро оглядываясь – псари уже собрали свору, взяв гончих на поводки. Можно было трогаться. – Они обратятся с жалобой – прямо в Симэ, а заодно и к своему королю. Напишут приватное письмо бра-дону Фрамаццо, генеральному стряпчему. Или ты забыл, что его младший брат женат на родной тётке твоей сбежавшей наречённой?! Или ты думаешь, отец совсем ничего не соображал, когда принимал Алиедору в воспитанницы или же выдавал за тебя замуж?!

Байгли не нашёлся, что ответить.

– Как есть болван, – вздохнул Дигвил. – Ладно, хватит стоять. Пора возвращаться. Мэтра Бравикуса мы с собой, к несчастью, не взяли… может, он и отыскал бы след. И уж, во всяком случае, нам не пришлось бы тратить время на возвращение.

– Она ведь успеет удрать, верно? – уныло осведомился Байгли.

Старший коротко кивнул.

– Конечно. Долье – река широкая, но перебраться девчонка сможет во многих местах. Особенно если бросит вороного. Но его она, думаю, не оставит.

– Двинется к Последнему мосту? – рискнул предположить неудачливый муж.

– Дурачина. Нет, конечно. Мост мы успеем перехватить. Скорее всего, воспользуется паромом или во Фьёфе, или в устье Эве. До Фьёфа ближе всего… гм… дай подумать… так, вот что, братец. Скачи-ка во весь опор домой. Расскажешь отцу во всех деталях, как мы гнались за твоей жёнушкой и как она улизнула. А я возьму троих, и мы проедемся… вдоль нашей прекрасной Долье. Заглянем во Фьёф, поспрашиваем…

– А может, она повернула как раз к парому на Эве?

– Может быть. Но вряд ли – до Фьёфа дорога торная, там хватает приезжих с меодорской стороны, легко затеряться… – Тонкое лицо молодого Деррано вдруг исказилось, зубы оскалились. – Она не должна добраться до Венти, братец. Иначе конец нашему доброму имени. Да, да, тебе это пустой звук, мой дорогой; и какое же счастье, что не ты унаследуешь сенорство!

Байгли зло зашипел, но старший брат не обратил на это никакого внимания. Только махнул рукой, подзывая к себе ловчих, и четверо всадников помчались дальше на северо-восток, к проходившему там торному тракту, соединявшему Деркоор с твердыней клана Берлеа.

Младшему Деррано ничего не оставалось, как выполнить распоряжение старшего. Кавалькада уныло потащилась в сторону Деркоора.

* * *

Доньята Алиедора Венти, уже было ставшая доньей Алиедорой Байгли Деррано, всё подгоняла и подгоняла своего вороного. Чёрные как смоль волосы так и норовили выбиться из-под берета, и всаднице то и дело приходилось со злостью запихивать обратно трепещущие на ветру пряди.

Вокруг расстилались знакомые места – доньята прожила в замке Деркоор достаточно долго. Солнце поднималось всё выше, лёгкий ветерок тянул с недальних гор, нёс на невесомых крыльях ароматы карабкающихся по склонам лесов, расцветающего горьколиста, пряного кудрявника. Вороной шёл широкой нетряской рысью. Знатная доньята, отпрыск благородного рода, едва заметно кивала в ответ на низкие поклоны попадавшихся навстречу серфов. Она не пряталась – погоня давно отстала, до границы недалеко, а в родной Меодор никакие Деррано полезть не осмелятся.

Только теперь она смогла задуматься о случившемся на холме. Почему свора её не заметила? Почему злющие псы проскочили мимо?

Конечно, ответ напрашивался сам собой. Капище Семи Зверей – их воля и защитила.

Но семь великих правителей мира, восседавшие на небесных престолах, давно не являли своей воли. Ничего не могли добиться жрецы и заклинатели, шаманы и колдуны – Звери не отвечали на зов. Это знали все, от мала до велика. Об этом твердили законники и хронисты, летописатели и составители наставительных сводов для девиц благородного происхождения. Говорили нянюшки и воспитательницы. Говорили все.

На смену семи уснувшим (или ушедшим, или даже погибшим) Зверям явился новый бог. Единый бог. Простолюдины знали Его под множеством имён и обличий, но знати, прошедшей посвящение в мистериях, открыто было истинное имя – Ом. Ему возводили величественные храмы, увенчанные Его священным символом – восьмиконечной звездой с глазом в середине. Восемь лучей означали восемь стихий и первоначал – землю, воду, огонь, воздух, движение, желание, мысль и чувство.

И вот старое капище спасло её, Алиедору, спасло от верной гибели и того, что, быть может, даже горше смерти.

Какой же отсюда следует вывод, как наставительно сказал бы мэтр Диджорно, придворный маг, астролог, алхимик и, по совместительству, – домашний учитель молодой поросли знатного рода Венти?

Первый, самый приятный, состоял, разумеется, в следующем: старые боги живы, они не спят и избрали её, доньяту Алиедору, провозвестницей своего скорого возвращения. А как ещё это можно объяснить? Уж она-то, прожившая не один год в Деркооре, знала, на что способны его псари и выращенные ими своры. Не упустили бы, не потеряли бы след. Да и ловчие тоже… в конце концов, она скакала не утоптанным трактом, где не оставляет отпечатка даже тяжёлое двуострое копыто породистого скакуна-гайто, но мягкими луговинами, то вдоль многочисленных ручьёв, то через них. Однако не увидели, не разглядели, проморгали, пронеслись, проскочили! Отвели им глаза, да так, что она, доньята Алиедора, того и гляди без помех доберётся сперва до парома, а там… Да что говорить, левый, меодорский берег Долье – уже спасение.

Но Семь Зверей, Семь Зверей! Ожили, увидели, откликнулись!

Во время бегства доньята не молила Ома о спасении. Может, оттого, что уж очень строгим представал он в писаниях своих пророков. Мол, и старые боги – совсем не боги, а злые демоны, и не сожрали они весь мир только оттого, что стерегли его, дабы достался он на пир неведомым демонским властителям, Шхару и Жрингре, целым, непорченым и девственным.

Как весь мир может оказаться «девственным», Алиедора понимала не слишком. Нет, в своё время она даже заучила ответ, и фра Шломини остался доволен – но сейчас заковыристое и головоломное доказательство начисто вылетело из памяти.

Молодая доньята никогда не заморачивалась богословскими вопросами. И сейчас лишь беспомощно барахталась на поверхности тёмного моря неожиданных, со всех сторон нахлынувших мыслей.

Если фра Шломини, фра-супреме Дельгьяцци и прочие, носящие белые с золотом одежды, украшенные восьмиконечной звездою с глазом, – если они правы и Звери действительно просто сторожевые псы, не добрые и не злые, чей долг – просто охранять порученное?

«Почему я об этом не думала раньше?» – раскаивалась Алиедора. Звери – Зверьми. Ом есть Ом, господин всего живого и мёртвого. Так её учили. А сейчас, стоило ей спастись…

Откуда она знает, что её спас не всемогущий Ом-Вседержитель? Если всё – в Его власти, так, наверное, он может распоряжаться и на заброшенном капище?

Голова кругом идёт. От всего случившегося, от мыслей этих, будь они неладны… Ещё позавчера она, доньята Алиедора, готова была стать младшей доньей Деррано, не без удовольствия перебирала подарки свёкра и деверя, примеряла платье и жалела, что её не увидят подружки из родового замка Венти – вот уж точно полопались бы от зависти! Байгли, конечно, был женихом… м-м-м… завидным, но только с одной стороны. Род, знатность, богатство – всё при нём. Остротою ума его Ом, правда, не наделил – ну так знатному дону (а в будущем – бра-дону, если, конечно, судьба не повернётся иначе и Байгли не сделается сенором Деррано вместо старшего брата) особого ума и не требуется. Иначе зачем ему послана ловкая и сообразительная жена?

Да и вообще, Байгли не казался злодеем. Толстоватый, неуклюжий – он ничуть не походил на стройного и подтянутого Дигвила, отличного мечника и превосходного наездника. Да, старший Деррано стал бы отличной партией… не окажись он уже женат.

Против самого брака Алиедора ничего не имела. У всех было так. Её мать тоже приехала воспитанницей в замок Венти и тоже долго плакала в подушку, едва познакомившись с будущим женихом. Однако же стерпелось, слюбилось, и благородная донья Самалли одного за другим родила мужу десятерых детей, кроме Алиедоры ещё шестерых дочек и троих сыновей. И ничего. Отец их любил и баловал, жизнь в замке Венти текла беззаботная и счастливая… и даже в Деркооре, куда более мрачном, поначалу Алиедоре тоже нравилось. Неуклюжий Байгли мог насмешить, мог притащить лишний кусок пирога с кухни, мог покорно сопровождать благородную доньяту в неблизких поездках по окрестностям замка…

И всё это рухнуло – уже после того, как Алиедора готова была, как подобает настоящей жене, исполнить в супружеской постели всё, дабы её мужчина встал бы с их ложа, не помышляя о других женщинах.

«Так, всё, об этом не думаем, – приказала она себе. Рубцы от плети на спине ещё саднили. – Этого не было, – повторила она. – Я расскажу только один раз – папе и маме. И больше никому, никогда».

О том, что случится, когда она доберётся до дому, Алиедора не гадала. Главное – очутиться в Меодоре. А там всё пойдёт уже как по маслу.

* * *

Дигвил Деррано и трое ловчих, запылённые и усталые, подскакали к стенам Фьёфа вечером того же дня. Скакунов не жалели, и те не пали лишь потому, что предусмотрительный наследник Деркоора велел захватить с собой заводных.

Всадников, разумеется, узнали. В маленьком городишке прятать лица под широкополыми шляпами – куда более верный способ помочь вестям разнестись подальше, чем открытый визит старшего отпрыска соседнего сенора. Дигвил ехал не таясь и не пряча фамильного герба.

Одноэтажные домишки под соломенными крышами, неизменные куры вдоль обочин и саловики в дорожной грязи, равно как и чумазые ребятишки. Дигвил обращал на это куда меньше внимания, чем на докучавшую ему муху, упрямо желавшую совершить торжественный променад по Фьёфу, удобно устроившись прямо на носу благородного дона.

Знакомый десятник в цветах рода Берлеа, с ярким и безвкусным, на взгляд Дигвила, гербом – синяя змея, поднявшая голову над водами огненной реки, – низко кланялся благородным господам, всячески выражая готовность услужить. Ну, и заработать полушку, конечно.

Дигвил остановился, скучающе-равнодушно поинтересовался у стражника, как дела. Это допускалось кодексом, даже поощрялось – достойно истинно благородного человека преклонять порою слух к словам ничтожных простолюдинов.

– А вот на торги тут к вам вороного такого приметного сегодня не проводили? Нет? Я прослышал, мол, будет сегодня в гайтских рядах нечто небывалое, на что и поглядеть есть смысл. Жаль только, узнал я поздновато, только к вечеру сюда и успел.

Стражник аж наморщил лоб в тщетных усилиях вспомнить – получить монетку ему очень хотелось.

– Никак нет, благородный господин, нет, дон Деррано, не проводили. У меня на вороных глаз наметанный, знаю, что вы их любите. Я, как такого встречу, сразу себя спрашиваю – а не подошёл бы ты, красавец, нашему доброму соседу, благородному дону Дигвилу? Нет, не проводили. Ни в поводу, ни верхами. Ничего достойного, ваша светлость.

Десятник безбожно льстил молодому дворянину – «светлостью» полагалось именовать только сенора, то есть главу соответствующего дома.

Дигвил молча кивнул, бросил стражнику вожделенную полушку – тот поймал её на лету с лёгкостью, свидетельствовавшей о немалой практике, – и тронул скакуна.

Осторожные расспросы у парома тоже ничего не дали. Никто не видел приметного аспидно-чёрного жеребца-гайто – а не заметить такого зверя было невозможно.