Александровские Кадеты. Смута. Том 2

Сиверс поморщился.

– Мой кабинет – не проходной двор, прошу помнить. Но я приму к сведению ваши слова.

Ирина Ивановна кивнула. И словно удовольствовавшись достигнутым, тотчас отошла – наводить страх на штабных машинисток.

А приказов и впрямь печаталось немало. В такие наступления Красная армия ещё не ходила – безумный рывок Антонова-Овсеенко не в счёт. Да и царская не ходила тоже – чтобы не одна дивизия, не один корпус, а сразу пять армий, два фронта, друг другу навстречу! С турками воевали в Болгарии – и то ничего подобного не случалось.

Всем полкам точное место задай, укажи. Марш организуй. Вагоны выдели. Погрузку-выгрузку. Чтобы паровозы имелись. Чтобы огнеприпасы подвезли. Чтобы сухари отпустили в достаточном количестве, и крупу, и сало, ещё царскими запасливыми генералами заложенные на хранение.

Ирина Ивановна сидела одна в оперативном отделе, пальцы так и порхали над клавиатурой «ундервуда». Пачка свеженапечатанных приказов быстро росла.

Вечером вновь появился Лев Давидович Троцкий. Был товарищ народный комиссар бодр, весел, как всегда, энергичен и не сомневался в успехе. Стоял, заложив руки за спину, негромко насвистывая что-то себе под нос, разглядывал карту, на которой отмеченный синим клин Добровольческой армии глубоко врезался в территорию Советской России, остриё почти достигло Воронежа.

Но зато фланги открыты. Лучшие части добровольцев – на острие, по бокам же – полки из мобилизованных, из бывших пленных, в общем – «силой поставленные на службу гидре контрреволюции». Их смять нетрудно будет, это не те, что окружили в Юзовке Южармию!

Ирина Ивановна вышла из комнаты оперативного отдела с пачкой свежих приказов. Все – с грифом «секретно».

– Товарищ народный комиссар, вы приказали подать вам на подпись последние распоряжения…

– Именно, – Троцкий вальяжно устроился за столом. – Товарищ Сиверс! Вы эти приказы лично составляли?

– Лично составлял. Со всем штабом.

– Значит, понимаете свою за них ответственность. – Лев Давидович обмакнул перо в чернильницу, занёс над первым из выложенных перед ним Ириной Ивановной документов – ни дать ни взять художник, готовый положить на холст финальный мазок.

Вообще-то ответственность была на том, кто ставит подпись, но об этом товарищу народному комиссару никто напомнить не решился.

– Понимаете свою ответственность, – продолжал разглагольствовать Троцкий. Ему, похоже, очень нравились звуки его собственного голоса. – Наступление надлежит осуществлять с неослабной решимостью. И это важнее даже всех законов военной науки. Нам надо покончить с заразой контрреволюции раз и навсегда. На нас сейчас смотрят пролетарии всех стран и континентов. Победим – и мировая революция не заставит себя ждать, наиболее вероятно – в Германии, Англии и Франции. Не сумеем разгромить врага, будем его отпихивать, терять время – и рабочие Европы, наши товарищи, подумают, что лучше жить и дальше как жили, вырывая у капитала мелкие подачки то тут, то там. Так, мои дорогие красные командиры, дело не пойдёт. Нам нужна не просто победа, нам нужен полный и тотальный разгром белого движения. Нам нужен царь. А выталкивать их медленно, в час по чайной ложке… конечно, кто-то скажет, что, мол, какая разница, если мы всё равно победим? Мы, конечно, победим. Но очень важно, как именно мы победим. И сейчас у нас есть всё, чтобы победить сокрушающе, полностью и абсолютно. Упустить такой шанс будет преступлением перед мировым пролетариатом. А преступления подобного рода наша революция не прощает.

Сиверс и все остальные краскомы старательно кивали. Не кивал один лишь Бешанов, обводя собравшихся нехорошим взглядом. Особенно злобно он пялился на товарища Шульц. И не напрасно.

Лев Давидович, закончив пламенную речь, принялся наконец подписывать ожидавшие его приказы. Подписывал он размашисто и тоже с явным удовольствием.

– Необходимо понимать, товарищи, – молчать для Троцкого, похоже, было невыносимой му?кой, – что каждый из нас отвечает сейчас не только за свой полк, или дивизию, или даже армию. Человечество получило – благодаря нам – величайший шанс избавиться от эксплуатации, неравенства, несправедливости. Мы ввели – директивно – режим военного коммунизма. Товарообмен – вместо купли-продажи. Ибо любые финансовые отношения порождают и тех «специалистов», что будут извлекать из этого прибыль, торговать воздухом. А деньги, как известно, – даже золотые – нельзя ни есть, ни надеть, и обуться в них нельзя тоже. Не все наши товарищи оказались к этому готовы, даже среди сознательных рабочих. Однако по мере того, как нам удавалось обеспечить главные заводы страны пайковым снабжением по твёрдым нормам, отношение начало меняться. Нашим главным врагом остаётся крестьянство…

Краскомы невольно шевельнулись. Кто-то переступил с ноги на ногу, кто-то поднял руку к затылку.

Троцкий, разумеется, не мог этого не заметить.

– Успокойтесь, товарищи командиры. Слово «враг» здесь означает не то, что принято считать у военных. Пролетариат, взявши в руки власть, не сможет ограничить себя буржуазными рамками в революции; для обеспечения своей победы пролетарскому авангарду придётся на первых же порах своего господства совершать глубочайшие вторжения не только в феодальную, но и в буржуазную собственность. И нам пришлось это сделать, ибо иначе это никакая не революция, а просто переворот, и буржуазия, приспособившись, при сохранении товарно-денежных отношений в любом виде просто вернёт себе командные высоты в обществе.

Пролетариат же, осуществляя упомянутое мною выше глубокое вторжение в собственность, придёт при этом во враждебные столкновения не только со всеми группировками буржуазии, но и с широкими массами крестьянства, при содействии которых он пришёл к власти. Противоречия в положении рабочего правительства в отсталой стране – с подавляющим большинством крестьянского населения – смогут найти своё разрешение только в международном масштабе, на арене мировой революции пролетариата! Ибо пребывая во враждебном окружении, когда великие державы Европы пытаются использовать нас в своих интересах, мы будем вынуждены идти с ними на те или иные соглашения – следовательно, сохранять какие-то буржуазные порядки. То есть соглашения эти в лучшем случае могут помочь нам залечить те или другие экономические раны, сделать тот или иной шаг вперёд, но подлинный подъём социалистического хозяйства в России станет возможным только после триумфа пролетариата в важнейших странах Европы. Теперь вам понятно, товарищи, почему так важна ваша полная, стремительная и абсолютная победа?

А за крестьянство, товарищи, не беспокойтесь. Свободный труд на государственной земле – ибо чем крестьяне хуже рабочих? – позволит нам решить все проблемы.

Он размашисто подписал последний приказ в пачке, прихлопнул ладонью.

– Выполняйте ваш долг, товарищи командиры.

На всём тысячевёрстном фронте от Днепра до Дона в эти короткие летние ночи наступило непонятное, пугающее затишье. Добровольческая армия словно бы выдохлась и уже не пыталась нигде атаковать. Напротив, её поредевшие части усердно копали землю, прокладывая траншеи, оборудуя пулемётные гнёзда и позиции артиллерийских батарей.

Обо всём этом красные части старательно докладывали с фронта – и телеграммами, и «секретными пакетами», написанными то аккуратным почерком старого военспеца, то чернильным карандашом не шибко грамотного краскома, выдвинувшегося из самых низов.

– Что это значит? – ломал голову Сиверс, склоняясь над картой, рассечённой паутиной синих и красных линий.

– Ничего необычного, товарищ комфронта, – хладнокровно заметила Ирина Ивановна. – Наступательный потенциал добровольцев выдохся, самые воодушевлённые их части пытаются восполнить потери. Вдобавок не могу не сказать – белые старательно укрепляются на всех направлениях нашего грядущего наступления. Я бы сказала – наверняка не обошлось без сведений из нашего штаба. Или от комдивов. Всё-таки всецело доверять военспецам… особенно таким, как, скажем, комдив Ямпольский…

– У вас есть какие-то сведения по Ямпольскому? – вскинул голову Сиверс.

– Ничего себе «какие-то»! Я ведь, товарищ комфронта, служила в том же корпусе, что и он. Разве вы не смотрели его личное дело? Перед тем как назначить на дивизию?

Сиверс смешался.

– Конечно, смотрел! Но что ж тут такого? Военспецов у нас теперь много. Громадное большинство вполне честно воюют… не без заложников, конечно, но это было необходимо. Тем более что и расстреливать почти никого не пришлось. А верность огромного числа бывших офицеров это обеспечило.

– Угроза, как говорят шахматисты, сильнее её исполнения, – кивнула Ирина Ивановна. – Вот только в корпусе этот Ямпольский был самым что ни на есть ярым монархистом, «За веру, царя и отечество!» орал при каждом удобном случае. Не верю я таким, которые со всем пылом и нашим, и вашим. А сейчас его послушаешь – так чуть ли не старый большевик.

– А вы, товарищ Шульц? – прищурился Сиверс. – Вы не такая, выходит? Вы ж тоже в кадетском корпусе служили!

– Служила. Никогда этого не скрывала. Потому что с детства по лагерям да по гарнизонам. Среди солдат выросла. Отец у меня лямку армейскую всю жизнь тянул, ни чинов, ни богатств не выслужил. А я новобранцев грамоте учила, ещё девчонкой будучи. Так что в кадетский корпус пойти – для меня как продолжение всё той же жизни. От гимназии ничем не отличалось. Такие же мальчишки, только в форму одетые. А вот господин-товарищ Ямпольский до полковника дослужился. Сами понимаете, товарищ Сиверс, этакие погоны не сами на плечи прилетают.

– Ну, то есть никакого конкретного материала у вас на него нет, товарищ Шульц?

– Был бы конкретный материал, так комдив Ямпольский уже именовался бы «бывшим комдивом» и давал показания следователям ВЧК.

– Суровая вы барышня, Ирина Ивановна…

– Я не барышня. Я товарищ комполка.

– Но раз материала нет, товарищ комполка, ничего по отношению к комдиву Ямпольскому мы предпринимать не станем. Дивизия его дерётся хорошо. Позиции не сдаёт. Перебежчиков на сторону белых очень мало…

– Воля ваша, товарищ командующий. Мой долг был доложить вам.

– А теперь трава не расти, что ли? – Сиверс изобразил раздражение. – Нет уж, товарищ заместитель начальника оперативного отдела, сказавши «а», говорите и «бэ»! Просто поклёп возводить никому не позволено!

– Есть не возводить просто поклёп! – Ирина Ивановна поджала губы, гордо вскинула подбородок. – Разрешите доложить о развёртывании ударных частей в районе…

Указка её уже скользила по карте.

Сиверс внимательно слушал.

Из дневника Пети Ниткина, июнь 1915

(Записи по-прежнему ведутся с предельной, почти маниакальной аккуратностью. Обязательны даты, дни недели, место. Правда, заполняются страницы чем под руку подвернётся, то карандашом, то пером для каллиграфии. На бумаге – дорогой и качественной, светло-кофейного цвета – появляются разводы и пятна…)

«…Мы не рыли ни траншей, ни окопов. Александровцев отвели с переднего края. И после долгого перерыва все наши роты оказались сведены вместе, в один батальон. Присоединились к нам и бывшие кадеты, сделавшиеся юнкерами, – из Павловского, Александровского, Владимирского училищ. Бывшие наши недруги из возраста, старшего нас на год, теперь с почтительностью слушали наши рассказы о прорыве из столицы и спасении Государя. И неудивительно – мы-то сделались прапорщиками, а они до их пор не имели никакого чина. Забавно было смотреть, как Севка Воротников в обнимку расхаживает со Стёпкой Васильчиковым; правда, на вопросы, куда именно делся их ротный, полковник Ямпольский, бывшая шестая рота (а для нас они навсегда именно «бывшая шестая», когда мы только-только пришли в корпус, будучи «младшей седьмой») – бывшая шестая рота отвечала смутно и неохотно.

Оно и понятно. Слухи, что Ямпольский командует у красных целой дивизией, расходились среди нас, александровцев, всё шире. Поговаривали, что и капитан Шубников тоже среди «военспецов», но этого следовало ожидать. А вот Ямпольский удивил. И удивил нехорошо.