Разрешенное волшебство

– Да что же тут удобного? – непритворно удивился Буян. – Прозрачные какие-то. На кой?

– Гм. – Ольтея замялась. – Ну, например, если тебе хочется, чтобы повсюду в доме было бы солнечно.

– Солнечно? Да ведь все Ведуны солнечный свет ненавидят смертельно! – вознегодовал в праведном гневе Буян.

– Кто тебе такую чушь сказал? – обиделась ламия. – Очень даже любим! И позагорать тоже. Безо всего. – Она хихикнула и показала Буяну язык.

– А чего ж тогда разбой творите? – парировал Буян.

– Ой, давай не будем об этом, – жалобно попросила ламия, уморительно наморщив лобик. – Я-то никакого разбоя не творю. И подружки мои тоже. И совершенно незачем было их так зверски, как вы… Они бы и сами не прочь. А скольких твоя Джейана живьем сожгла? Марлу, Фалейю, Типи…

– Ну, девчонки… Что про них говорить?

– Давай не будем, – легко согласилась Ольтея. – Ты про Шаорн спрашивал?

Буян слушал рассказ ламии и только и мог, что удивлённо качать головой. Ольтея повествовала о вещах, несомненно, созданных высоким волшебством, какое Джейане или Фатиме даже не снилось. Кладовые, где никогда не переводится пища, Буяна потрясли больше всего.

– Так вот чего ваша братия к нам лезет, – заметил он. – Дурью маются, от скуки башка жиром заплыла – вот и тешатся. У нас малышня тоже, случается, зверёнка какого-нибудь изловят и гоняют или там мучают, пока старшие под зад не поддадут, чтобы ума прибавилось.

– Не знаю. Я про это не думала. – Ольтея скорчила кокетливую гримаску. – Зачем? Думать – другие есть. Им от этого удовольствие, а мне, – она вновь подмигнула Буяну, – совсем от другого.

– Кошка ты лесная, что ли, только любиться и ничего больше? – не выдержал такого бесстыдства Буян.

– Ты о чём-нибудь ещё думать можешь? – Кажется, Ольтея даже немного обиделась. – Танцевать я люблю, и гулять по ночам люблю, и петь люблю. И сама песенки немного сочиняю. И наряды придумываю – когда дома, конечно, в таких тряпочках по вашим чащобам не больно походишь. И читать люблю. Ты вот читать умеешь?

– Обижаешь, – буркнул Буян.

Читать, конечно же, он умел. Как и любой другой из клана Твердиславичей или любого другого. С этого начиналась учеба. Грамоте малышей натаскивали старшие, так что когда появлялся Учитель с книгами, читать и писать могли уже все.

– У нас книги тоже есть, – сообщила Ольтея.

– Послушай, – Буян даже остановился. – Вот ты хорошая девчонка. Я тебе прямо скажу. Слушай, если ты такая умная – так зачем мы тогда воюем-то? Ведь если я тебе про ведуньские зверства начну рассказывать – дня не хватит, ночи не хватит! Для чего?

– Для чего? – ламия подняла брови. – Не знаю, мне неинтересно. Это тебе у Думающих спросить надо будет.

– Ольтея. – Ох, как не хотелось Буяну задавать этот вопрос! Уже совсем было смирился со своей участью, а тут ну-ка, опять чего-то внутри заворохалось. – Что… что со мной сделают?

– А уж это от тебя зависит, – сказала ламия.

– В каком смысле – от меня? Я что-то сделать должен?

– Да. Тебе скажут. Я-то сама не знаю. Но теперь ты понял – мы от вас ничем не отличаемся? Ты вон меня даже «девчонкой» назвал.

– Ты – да, не отличаешься. А Ведуны или, упаси Великий Дух, Ведуньи? Это ж страх ходячий, взглянешь и не проснешься! А свита их? Одна тварь другой уродливее и смертоносней! Да чего там – та, серая, которая Стойко со Ставичем… она тоже ничем не отличается?

– Эти, конечно, отличаются, – кивнула Ольтея, соглашаясь. – Но ведь они и говорить не умеют. Почти все. Это ж так, слуги, не более. Что такое слуга, знаешь?

Буян знал.

– Ну так вот, про них мы и говорить не станем.

– Ладно, хорошо, понятно, а всё-таки: война эта зачем? Ты на Думающих не ссылайся, ты сама скажи, как считаешь?

– Как сама считаю? – казалось, Ольтея была удивлена. – А зачем мне самой что-то считать? Я ж тебе сказала – мне это неинтересно.

«Что-то я не то несу, – подумал Буян. – Ведуны – враги, вражины распроклятые, такими были, такими и останутся, а Ольтея… Не зря ж говорят – ламии, они совсем другие. И колдовства у них никакого особенного нет. Иначе никогда б Джейана их столько не сожгла. Может, ламия и впрямь ничего не знает. Не задумывалась, например, как я не задумываюсь, отчего солнце светит. Светит, и всё тут. Учитель, правда, объяснял. И, если поднапрячься, я его мудрёные объяснения, может, даже и вспомню, но вот сейчас какой мне от того знания толк?»

– Ну, ладно, ты давай тогда ещё чего-нибудь порасскажи, – попросил Буян, – про то, как вы там живете.

– Как живём? По-разному… Думающие думают, Творители творят, Строители…

– Строят, наверное, – съязвил Буян.

– Да, так и есть, – засмеялась Ольтея.

– Это мне и так понятно, а вот ты скажи – о чем думают? Что творят? Чего строят?

– Ну, о чем Думающие размышляют, это только их коллегия знает. Творители – понятно, разные существа создают, смотрят, как они у них получаются, устраивают испытания, а потом…

– …потом на нас натравливают, – мрачно закончил Буян. – Нет, как ни хороша ты, Ольтея, всё равно враг. Хоть и красивый. А впрочем, всё равно. Не хочу я больше ничего выспрашивать.

Однако вопросы так и продолжали выпархивать – один за одним. Ольтея, как могла, отвечала.

Ведуны жили большой общиной, упрятанной в глубине Лысого Леса, который они почему-то называли совсем по-иному: Эадоат, что значит – «длиннолистный-длиннотенистый». Откуда там взялись листья и, соответственно, тень, Буян понять так и не смог. Перед глазами неотступно стояли шеренги странных, перекорёженных неведомой силой деревьев леса за Пожарным Болотом: бесконечные ряды воздетых к небу ветвей, голых – ни листьев, ни хвои, одна тёмная блестящая кора.

В Шаорне Ведуны творили чародейства, создавали все новых и новых тварей для своих свит, планировали набеги на южные поселения – все это Буян знал и так. Его занимало другое.

Другим оказались музыка, песни, танцы, состязания волшебников, праздники, карнавалы и всё прочее, очень красочно описанные ламией. Чувствовалось, что в этом она толк знала.

Буян слушал и терялся в догадках. До чего же странно это всё! И впрямь, не поймёшь, чего этим Думающим, Строящим и прочим от нас надо? И если они на самом деле повелевают такими силами – отчего ж не стёрли нас в порошок? Ольтея сослалась на Великого Духа, но у него, как известно, любимая заповедь – «На Меня надейся, а сам не плошай».

«Может, она всё это присочинила? Специально, чтобы меня заманить? – Но, как ни странно, думать о ламии плохо ему не хотелось. – Да к чему ей врать. И заманивать тоже – я ведь уже сам заманился, мне деваться некуда, назад пути нет».