На весеннем перепутье (трактат Третий)

– А зачем?

– А затем, что я в некоторой степени за тебя в ответе. Но ты не беспокойся, ничего по-настоящему компрометирующего за твоим Денисом не числится.

– По-настоящему? – она слегка прищурилась, -Что вы имеете в виду, господин?

Горицкий слегка поморщился (этим господин она насмешливо подчеркивала не только его положение, но и возраст – как-никак, разница составляла двадцать три года. Ровно на год больше того, сколько ей было сейчас).

– Что он тебе рассказывал о своем отце? Родном отце, я имею в виду?

Настю кольнуло нехорошее предчувствие.

– Ничего особенного… кроме того, что он сбежал от жены с ребенком, когда Дэн был еще слишком мал, чтобы вообще о нем помнить. Якобы, пропал без вести…

Горицкий открыто ухмыльнулся.

– Ну да, пропал… без вести. В колонии строгого режима.

Она ощутила сухость во рту и противную пустоту под ложечкой.

– Ты серьезно? – холодный (и хищный, как у камышового кота) взгляд Горицкого ей не понравился.

– Вполне. И угодил он туда по весьма серьезной статье – неумышленное убийство. Подрался с товарищем по работе, да сил, видимо, не рассчитал… Разумеется, жена немедленно оформила развод и запретила всей родне болтать о том, кем оказался отец ее мальчика…ну и так далее.

Она машинально прикусила нижнюю губу (тем самым крошечный шрам на подбородке обозначился четче).

– Что-то не сходится. За неумышленное и тем более первую ходку на строгий режим не определяют.

– А ты неплохо подкована, – одобрил Горицкий, – Действительно, вначале его отправили на общий, но потом, уже в колонии, случился очередной инцидент, вроде даже с участием какой-то мелкой сошки из администрации колонии, и тогда батюшка твоего избранника уже заехал на строгий режим… там и закончил свой недолгий жизненный путь, – финансист коротко вздохнул. –  Если и сейчас скажешь, что не веришь, мне придется представить тебе кое-какие копии официальных документов.

Настя отвернулась, машинально потянулась к пачке сигарет на прикроватной тумбочке (хотя патрон ее курения и не одобрял, но прямого запрета не вводил. Во всяком случае, пока).

Закурила, щелкнув зажигалкой. Сказала, не глядя на него:

– И к чему ты эти гадости вознамерился рассказывать? Дэн совершенно не такой.

– Ну, конечно, – с деланной серьезностью подтвердил Горицкий, – Парень он спокойный, и не только спортивный, но и с некоторыми мозгами, ибо учится там, где   мозги требуются, да и в сфере “ай-ти” подрабатывает, что тоже предполагает наличие интеллекта… А вспыльчивость проявил всего пару раз, не больше, и оба раза – в твоем присутствии… так?

– Иди к черту, – дерзко и сердито ответила она, туша сигарету и намереваясь встать с постели (Горицкий не позволил, обвив рукой ее талию), – Что бы ты ни говорил…

– Что бы я ни говорил?

– Я с ним не расстанусь, – твердо сказала Настя.

Горицкий промолчал. Лишь слегка пожал плечами. А потом заново притянул ее к себе, невзирая на слабое (признаться честно, очень слабое) сопротивление.

*        *       *

…На кухне появился Денис – заспанный, слегка растрепанный и чрезвычайно милый. Посмотрел, чуть сощурившись (у него была небольшая близорукость, но очкам он предпочитал контактные линзы, которые, разумеется, на ночь вынимал).

– Ты чего не спишь?

– Да приснилась чушь какая-то, – она подошла к парню, ласково обняла за торс, прижалась. Потом поцеловала его в щеку. – Люблю тебя, – прошептала Настя.

– Я тоже… даже сильнее, – слегка растерянно ответил Дэн, обнимая ее в ответ. – Знаешь, что говорит моя бабуля, когда снится что-то плохое? Куда ночь – туда и сон.

“В том-то и дело, что не плохое, – подумала Настя, – А как раз наоборот…”

*      *      *

2.

Денис

…С того дня, как Настя вечером вернулась домой будто бы сама не своя, заявив, что “испугалась” (ага, испугалась), что я ушел, прошло больше двух месяцев. И знаете, что? А ничего. Ни-че-го, ровным счетом. Мы не помчались на следующий же день подавать заявление в ЗАГС (да, собственно, у нас бы и не вышло, ибо следующим днем была суббота, вряд ли контора по принятию заявлений работала), но хотя бы рванули на турбазу, покататься на лыжах, но и эта затея ничем хорошим не увенчалась, ибо Настя упала, растянув лодыжку, на первом же трамплине (у нее хрупкое сложение, она выглядит очень изящно, но неспортивна абсолютно, такой парадокс), и поездка, конечно, была испорчена.

А после мы, будто сговорившись, к тому разговору не возвращались. В конце концов, мы ведь и так жили вместе, в квартире ее покойного батюшки, в так называемом “гражданском браке”, а насчет идеи завести детей она была категорически против (по крайней мере, до тех пор, пока не закончит магистратуру, “а там посмотрим”), да и я особо горячим желанием становиться отцом не пылал (хотя, конечно, если б Настя забеременела, это разом решило бы вопрос и с оформлением наших отношений, с и ее банкиром (о котором, опять же, мы предпочитали не говорить, хотя она продолжала числиться то ли его референтом, то ли переводчиком (на полставки или четверть ставки и временами отлучалась – именно под предлогом выполнения якобы своих обязанностей), словом, ничего толком не изменилось, разве что я убедил себя, что она действительно не хочет меня потерять, а, значит, в целом всё нормально. Во всяком случае, больше длительных вечерних отлучек не было, как не было и отъездов за границу (опять же, в качестве переводчика, так она, во всяком случае, говорила).

С Никой мы видеться практически перестали, хоть порой и перезванивались (точнее, звонила она, а у меня не хватало духу сказать ей прямо, что это бессмысленно, Настасьи я не брошу и тем более не переключусь на Веронику), иногда она мне писала, мы обсуждали какие-то мелочи, вроде просмотренных фильмов или какой-нибудь еще ерунды. Я отдавал себе отчет в том, что тем самым бессознательно хочу вызвать ревность у Настеньки, но как раз она никаких сцен ревности не закатывала (это вообще было не в ее духе), просто однажды, нехорошо усмехнувшись, заметила, что “шансы этой дурочки-девственницы” стремятся даже не к нулю, а к минусовым величинам, и этим меня, конечно, слегка задела… тем не менее, Настя была права. Если Ника надеялась на взаимность с моей стороны, то совершенно зря.

Словом, все шло, как и раньше, даже лучше, чем раньше (ибо, повторюсь, Настёна перестала давать мне поводы думать, что она по-прежнему видится со своим папиком, который по возрасту ей как раз в отцы и годился, что, однако, ни ее, ни его не смущало.) Ну с ним-то все понятно, цинизм нынешних нуворишей превышает все пределы, для него ведь не имело значения, что за Настей активно ухлестывал его сынуля (едва не получив от меня в рожу, и получил бы точно, только этого мажорного “глиста” охранял спортивный детина из частного охранного агентства, и Настенька, опять же, меня останавливала, убеждая, что парень ей просто противен, несмотря на состояние его папеньки), ну а потом, когда вскрылось истинное положение вещей, кричать “Караул!” было уже поздно. Фигурально выражаясь, лошадь из конюшни уже увели, и какой смысл вешать на ворота новый замок? (Хотя, конечно, сравнивать Настасью с лошадью было бы в высшей степени нелепо, она была скорее кошкой или куницей, юркой, быстрой, лукавой и себе на уме. Кошкой, которая гуляет сама по себе. (Вы пытались когда-нибудь заставить кошку сделать что-нибудь силой? Верно, и не пытайтесь. Она затаит на вас злобу и если сразу не убежит, то непременно найдет способ отомстить.)

…Словом, все шло как обычно, но той ночью, когда она неожиданно встала с кровати и я обнаружил ее сидящей на кухне, с немного покрасневшими глазами, меня кольнуло нехорошее предчувствие. Точнее, не так. Не нехорошее предчувствие, а предчувствие чего-то нехорошего. Она сказала, что увидела плохой сон, что ей приснился покойник, и я тут же подумал, что она говорит о своем отце, который скончался полтора года назад, но тут же себя осадил – если б ей приснился профессор Воронцов, она сказала бы не “покойник”, конечно, она сказала бы – папа. Она очень любила своего отца, ни разу я не слышал, чтобы она отозвалась о нем неуважительно или пренебрежительно. Я пошутил (опять же, словами своей бабули), что “покойники снятся к перемене погоды и больше ни к чему”, но Настенька бросила на меня какой-то слишком уж мрачный взгляд, и дальше развивать эту тему мы не стали, а просто вернулись в постель.

А потом нехорошее стало сбываться. Началось с того, что мне предложил встретиться лучший школьный друг, Санька Коробейников, и огорошил заявлением о том, что они со своей Светкой (художницей) наконец женятся (по причине того, что Светка – на третьем месяце), и не соглашусь ли я стать его шафером (свидетелем). Я, разумеется, ответил – “Не вопрос”, а Санька вдруг, немного замявшись, сказал, что лучше мне прийти одному (или с той блондинкой, я не сразу понял, что он имеет в виду светловолосую Веронику), только не с Настасьей. Я, разумеется, с недоумением спросил, с чего вдруг такие условия мне выставляют, и оказалось, что Светка (то ли по причине беременности, то ли из капризов и вывертов своей “творческой натуры”) не желает видеть Настю на торжестве, не хочет – и всё. “Тогда вопрос закрыт”, – я почувствовал, что завожусь, а Санька неожиданно обозвал меня “слепцом”, который “не желает видеть очевидных вещей”, я, из последних сил сдерживаясь, поинтересовался, что именно он имеет в виду, а он так гаденько ухмыльнулся, что… словом, я ему все-таки врезал. А он врезал в ответ. И если б не появившаяся вовремя Светка, то “жених” вел бы свою беременную невесту под венец с расквашенной рожей, определенно. Хотя, минимум один синяк на его физиономии уже начал проявляться.

Короче, я понял, что лучшего друга у меня больше нет.

Но еще больше меня удивила реакция Насти, когда я ей обо всем рассказал (у меня, в отличие от нее, от любимого человека секретов не было). Она этак равнодушно пожала плечами (хоть и разозлилась, я это понял по ее побледневшему лицу и потемневшим глазам).

– Ни одна девушка, Дэн, не захочет видеть на своей свадьбе ту, кто… – немного замялась, подбирая слово, наконец подобрала, – Кто ярче. В конце концов, это – ее день. И ты бы мог преспокойно взять с собой Нику, они друг другая стоят, – Настенька еле заметно улыбнулась. Нехорошо улыбнулась. Разумеется, я понял, что она имеет в виду – ни та, ни другая не относилась к разряду даже хорошеньких, а уж на фоне Анастасии… на ее фоне они вообще были бы незаметны. Но вот это предложение – явиться на свадьбу друга вместе с Никой – меня действительно оскорбило. Она действительно так во мне уверена, что ничуточки не ревнует и даже готова меня уступить другой? Я ее так прямо и спросил – “Ты готова меня уступить?”, на что она пожала плечами. “Я тебе верю, Дэн”, – произнесла Настя, но так холодно, что меня едва ли не мороз пробрал. “Ты снова со своим финансистом?”– не удержался я спросить внезапно охрипшим голосом, а она неожиданно покраснела (опять же, от злости, не от смущения), бросила “Не мели чушь”, и ушла переодеваться, чтобы идти на прогулку со своей псиной. Лорд (ее дог) метнул на меня какой-то даже укоризненный взгляд, и я на секунду устыдился – не следовало Настёне вообще говорить об инциденте с Саньком (но она ведь по любому спросила бы у меня, откуда взялся синяк на скуле? На недостаток наблюдательности она не жаловалась).

В общем, целый вечер мы дулись друг на друга (в разных комнатах), даже ужинали без аппетита (точнее, я ужинал, она лишь слегка “поклевала” салата и выпила стакан ряженки), и спать улеглись, отвернувшись друг от друга, а когда я все-таки попытался привлечь ее к себе, она откровенно сердито меня оттолкнула и буркнула: “Не те дни”. При чем тут “дни”? Она даже невинно обнять себя не позволила, а потом я опять посреди ночи проснулся будто от толчка, и опять не обнаружил ее рядом с собой, зато увидел слабый свет из прихожей и кухни, конечно же, встал, поперся за ней, а она сидела за кухонным столом и плакала над кружкой с чаем, и на мой обеспокоенный вопрос, что опять случилось, отмахнулась от меня, как от мухи (“Ничего, иди спать, со мной все нормально”), а потом сама пошла в комнату, только другую, бывшую когда-то отцовским кабинетом, и улеглась на диван, натянув на себя плед.

А утром сама, первой, извинилась, сварила кофе, приготовила омлет и даже как-то пыталась приласкаться ко мне (точь-в-точь кошка, у нее даже разрез глаз немного “кошачий”, отметил я неожиданно, внешние уголки чуть приподняты к вискам). Я, конечно, ее простил (да и было за что прощать? За то, что плакала ночью? Отец приснился, наверняка…), в общем, помирились. Она даже сказала, чтобы я не слишком злился на Саньку, дружба такая штука, потерять легко, восстановить сложно.

Идеальная девушка, короче говоря. Мне даже на какой-то миг стало не по себе. Потом я вспомнил о пресловутых женских гормонах, которые усложняют жизнь не только самой женщине (это еще полбеды), но и окружающим, и окончательно успокоился.

А зря, как показали последующие события.

*        *         *

3.

…Оказаться во сне на том же самом месте, где и в начальном (первом) сновидении – уже патология. Во всяком случае, Настя не думала, что это нормально. Но, может, все можно было “списать” на выплеск гормонов и на то, что Дэн бессознательно нанес ей психическую травму, рассказав, что его друг (слегка дебиловатый раздолбай, по ее, личному, мнению) отнесся к ней, как к прокаженной, не пригласив на студенческую свадьбу. Гнев был настолько велик, что она даже подумала, не рассказать ли обо всем господину финансисту, который при желании легко мог изгадить жизнь этим самоуверенным дурням, но, конечно, отказалась от этой мысли, как от дикой, вот что значит завязать отношения с влиятельным человеком, невольно заражаешься снобизмом или чем там еще, таким же отвратительным. “Карма их настигнет”, подумала Настя угрюмо, да и потом Дэн ведь вступился за нее, врезал дружку (к счастью, уже бывшему) и наверняка хорошо врезал, он это умеет при желании.

В любом случае, спать она отправилась в отвратительном настроении, и ей опять приснился пригородный поселок, вот только не в золотистых солнечных бликах, а в какой-то серой, сумеречной декорации.

Она по-прежнему шла в направлении коттеджа, только он больше не казался ни светлым, ни уютным, ни заманивающим войти в него. Нет. Он выглядел пустым. Нежилым.