Любовь в холодном климате

– Так лорд Алконли ваш дядя? Разве он не абсолютно помешанный? Разве он не охотится на людей с гончими в полнолуние?

Я все еще оставалась в большой степени ребенком, который безоговорочно принимает взрослых из своей семьи и полагает, что каждый из них на свой лад более или менее совершенен, поэтому для меня было шоком услышать, что этот незнакомец считает моего дядю «абсолютно помешенным».

– О, но мы это обожаем, – начала я, – вы не представляете, как весело… – Бесполезно. Даже говоря, я опять сделалась невидимой.

– Нет, нет, Вероника, вся суть в том, что он принес микроскоп, чтобы посмотреть на свой собственный…

– Ну, давай, произнеси это слово за обедом, – подзадорила Вероника. – Даже если ты знаешь, как оно произносится, в чем я сомневаюсь, это совсем не застольная тема… – И так они продолжали до бесконечности.

– Вероника такая забавная, не правда ли?

На концах стола было тише. На одном леди Монтдор разговаривала с герцогом Советером, который вежливо слушал ее речи, изредка поводя по сторонам блестящими, добродушными маленькими черными глазками. А на другом расположились лорд Монтдор с Рассказчиком, беседуя на безупречном французском по обе стороны от герцогини Советер. Я находилась достаточно близко от них и могла слушать их разговор, что и делала, пока оставалась невидимой, и хотя, возможно, их беседа была не так остроумна, как разговоры вокруг Вероники, она имела для меня то достоинство, что была более понятной. Вся она заключалась в этих строчках:

Монтдор: Alors le Duc de Maine еtait le fils de qui?[17 - Так чьим сыном был герцог Мэн? (фр.)]

Малыш: Mais, dites donc mon vieux, de Louis XIV[18 - Ну, конечно, Людовика Четырнадцатого (фр.).].

Монтдор: Bien entendu, mais sa m?re?[19 - Разумеется, а его мать? (фр.)]

Малыш: Монтеспан.

В этом месте герцогиня, которая молча жевала и вроде бы к ним не прислушивалась, произнесла громким и очень неодобрительным голосом:

– Мадам де Монтеспан.

Малыш: Oui – oui – oui, parfaitement, Madame la Duchesse[20 - Да-да-да, совершенно верно, мадам герцогиня (фр.).]. (Затем по-английски, обращаясь к своему шурину: «Маркиза де Монтеспан была аристократкой, как вы знаете, они никогда об этом не забывают».)

– Elle avait deux fils d’ailleurs, le Duc de Maine et le Comte de Toulouse et Louis XIV les avait tous deux lеgitimеs. Et sa fille a еpousе le Rеgent. Tout cela est exacte, n’est-ce pas, Madame la Duchesse?[21 - Между прочим, у нее было два сына, герцог Мэн и граф Тулузский, и Людовик Четырнадцатый их узаконил. А его дочь вышла замуж за регента. Все это правильно, не правда ли, мадам герцогиня? (фр.)]

Но старая леди, в чьих интересах было предположительно поставлено это лингвистическое представление, совершенно им не интересовалась. Она ела со всем возможным усердием, прерываясь лишь для того, чтобы попросить у лакея еще хлеба. На прямое обращение она ответила:

– Полагаю, что так.

– Все это описано у Сен-Симона[22 - Анри Сен-Симон (1760–1825) – французский философ и социолог, основатель школы утопического социализма.], – сказал Малыш. – Я снова его перечитывал и вам советую, Монтдор, это просто очаровательно. – Малыш был сведущ во всех дворцовых мемуарах, когда-либо написанных, снискав себе, таким образом, репутацию знатока истории.

«Вам может не нравиться Малыш, но он действительно много знает из истории, нет такого, чего бы он не мог вам рассказать». Однако все зависело от того, что вы хотели выяснить. Если о бегстве императрицы Евгении из Тюильри – да, если о мучениках Толпаддла[23 - Мученики Толпаддла – шесть сельскохозяйственных рабочих из деревни Толпаддл в Дорсете, в 1834 году осужденные за принесение тайной присяги как члены Дружественного общества сельскохозяйственных рабочих.] – нет. Исторические знания Рассказчика были сублимацией снобизма.

Но вот леди Монтдор повернулась к другому соседу по столу, и все последовали ее примеру. Я получила Рори вместо Роли, но в результате ничего не изменилось, так как оба к этому времени были поглощены тем, что происходило на противоположной стороне стола, и Рассказчик был оставлен в одиночку биться с герцогиней. Я слышала, как он спросил:

– Dans le temps j’еtais tr?s liе avec le Duc de Souppes, qu’est-ce qu’il est devenu, Madame la Duchesse?[24 - Когда-то я был очень близок к герцогу де Суппу, что с ним стало, мадам герцогиня? (фр.)]

– Как, вы друг этого бедного Суппа? – поинтересовалась она. – Он такой надоедливый мальчик.

У нее был очень странный акцент, смесь французского и кокни.

– Il habite toujours ce ravissant h?tel dans la rue du Bac?[25 - Он все еще живет в этом прекрасном отеле на улице дю Бак? (фр.)]

– Полагаю, что так.

– Et la vieille duchesse est toujours en vie?[26 - И старая герцогиня еще жива? (фр.)]

Но его соседка целиком посвятила себя еде, и он не добился от нее больше ни слова. Она читала и перечитывала меню, а потом вытянула шею, чтобы получше рассмотреть, как выглядит следующее блюдо. Когда после пудинга гостям заменили тарелки, она дотронулась до своей и удовлетворенно произнесла, обращаясь к самой себе:

– Еще одна теплая тарелка. Очень, очень хорошо.

Она наслаждалась едой.

Я тоже наслаждалась, особенно сейчас, когда защитная окраска опять была в полном порядке и весь остаток вечера продолжала работать практически без помех.

Я подумала, как жаль, что Дэви не может оказаться здесь в один из своих обжорных дней. Он всегда жаловался, что тетя Эмили не в состоянии предоставить ему по такому случаю достаточное количество разнообразных блюд, чтобы устроить его метаболизму достойную встряску.

– Уверен, ты совсем не понимаешь, что мне требуется, – говорил он с несвойственным ему раздражением. – Чтобы извлечь какую-то пользу, я должен быть до головокружения изнурен перееданием – нужно стремиться к тому ощущению, которое возникает после трапезы в парижском ресторане, когда ты переполнен и способен лишь часами лежать на кровати, словно кобра, переполнен настолько, что даже не можешь спать. Так вот для этого должно быть великое множество разных кушаний, чтобы выманить мой аппетит, дорогая Эмили. Добавки не считаются, их я должен съедать в любом случае – великое множество блюд из по-настоящему питательных продуктов. Естественно, если ты предпочитаешь, чтобы я забросил лечение… но жаль это делать, когда оно так благотворно на меня влияет. Если же тебя беспокоят расходные книги, ты должна вспомнить, что есть дни, когда я голодаю. Похоже, ты совсем не принимаешь их в расчет.

Но тетя Эмили сказала, что дни голодания не имеют абсолютно никакого значения для расходных книг. Он, конечно, может называть это голоданием, но любой другой назовет это четырьмя плотными трапезами в день.

Я подумала, что в процессе обеда десятка два метаболизмов за этим столом получат отличную встряску. Суп, рыба, фазан, бифштекс, спаржа, пудинг, десерт, фрукты. «Хэмптоновская еда» – так называла ее тетя Сэди. И в самом деле, у этой еды был собственный характер, который лучше всего можно описать, сказав, что она походила на горы той вкуснейшей, какую только можно себе представить, пищи, которой нас кормили в детстве, – простой и здоровой, приготовленной из первоклассных продуктов, где каждый компонент имеет свой, ярко выраженный вкус. Но, как и все остальное в Хэмптоне, еда эта была чрезмерной, подобно тому, как леди Монтдор была немножко чересчур графиней, лорд Монтдор – слишком сильно похож на пожилого государственного мужа, слуги – слишком совершенными и слишком почтительными, постели – слишком мягкими, постельное белье – слишком высококачественным, автомобили – слишком новыми и слишком сияющими, а все остальное – в слишком идеальном порядке, так что даже тамошние персики были слишком похожими на персики. В детстве мне казалось, что из-за всего этого совершенства Хэмптон выглядит нереальным по сравнению с теми домами, которые я знала, – Алконли и маленьким домиком тети Эмили. Это было дворянское гнездо из книги или пьесы, непохожее на чей-нибудь дом, и точно так же Монтдоры и даже Полли никогда не казались мне по-настоящему реальными людьми из плоти и крови.

К тому времени, как я приступила к слишком похожему на персик персику, у меня исчезло всякое чувство страха, если не внешнего приличия. Я сидела в ленивой позе, на какую никогда бы не отважилась в начале обеда, дерзко поглядывая по сторонам. Дело было не в вине, я выпила только бокал кларета, а все остальные мои бокалы были полны (лакей не обращал внимания на мои мотания головой) и нетронуты. Виной всему еда, я опьянела от еды. Мне стало ясно, что имел в виду Дэви, говоря о кобре: желудок растянулся до предела, и я чувствовала себя так, будто проглотила козу. Я знала, что лицо у меня раскраснелось, и, оглянувшись кругом, увидела, что и у всех остальных, кроме Полли, такие же лица.

Полли, сидевшая между такой же парочкой, как Рори и Роли, не делала ни малейших усилий, чтобы им понравиться, хотя они прилагали гораздо больше усилий по отношению к ней, чем мои соседи по отношению ко мне. И она не наслаждалась едой. Она ковыряла ее вилкой, оставляя бо?льшую часть на тарелке, и казалась совершенно отстраненной, а ее пустой взгляд светил, словно луч синей лампы, в направлении Малыша, но вряд ли она действительно его видела или слушала его пугающе безупречный французский. Леди Монтдор время от времени посматривала на нее недовольно, но Полли ничего не замечала. Мыслями она явно была далеко от обеденного стола матери, и через некоторое время ее соседи оставили борьбу за получение от нее односложных ответов и в один голос с моими принялись дерзко выкрикивать что-то, обращаясь к леди по имени Вероника.

Эта Вероника была маленькая, худая и искрящаяся. Ее блестящие золотые волосы лежали на голове шапочкой, идеально гладкие, с несколькими плоскими кудряшками надо лбом. У нее был вздернутый костлявый нос, бледно-голубые, немного навыкате глаза и почти отсутствовал подбородок. Я подумала, что у нее декадентский вид – несомненно, это опьянение вложило мне в голову такое взрослое слово, – но все равно нельзя было отрицать, что она очень, очень хорошенькая, а ее одежда, драгоценности, макияж и вся внешность являются верхом шика. Она, несомненно, считалась большой остроумницей, и как только вечер начал разогреваться после зябкого начала, он тут же звертелся исключительно вокруг нее. Она перебрасывалась остротами с разнообразными Рори и Роли, а другие женщины ее возраста только вовсю хихикали над этими шутками, но не принимали в них активного участия, словно понимая, что было бы бесполезно пытаться отобрать у нее хоть толику всеобщего внимания. И даже более пожилые люди, окружавшие Монтдоров по обоим концам стола, поддерживая равномерное течение серьезной беседы, время от времени бросали на Веронику снисходительный взгляд.

Теперь, осмелев, я попросила одного из моих соседей назвать мне ее фамилию, но он был так изумлен моим неведением, что совершенно забыл ответить на вопрос.

– Вероники? – опешил он. – Но вы, конечно же, знаете Веронику.

Это прозвучало так, как если бы я никогда не слышала о Везувии. Потом я выяснила, что ее звали миссис Чэддсли-Корбетт, и мне показалось странным, что леди Монтдор, которая, как мне часто говорили, была снобом, пригласила погостить какую-то миссис, даже не достопочтенную, и обходится с ней с определенным пиететом. Это показывает, какой невинной в социальном смысле я была в то время, поскольку каждый школьник (точнее, всякий итонец) знал о миссис Чэддсли-Корбетт все. Для других шикарных женщин своего времени она была словно звезда сцены для кордебалета и изобрела тип облика, а также манеру говорить, ходить и вести себя, которые рабски копировались приверженцами моды в Англии по меньшей мере лет десять. Без сомнения, причина, по которой я никогда прежде не слышала ее имени, состояла в том, что она в своей шикарности находилась гораздо выше неискушенного юного мира, меня окружавшего.

Было уже очень поздно, когда леди Монтдор встала из-за стола. Мои тетки никогда не позволяли засиживаться в столовой так долго, чтобы не задерживать слуг, которым прежде чем лечь спать предстояло вымыть посуду, но такого рода вещи в Хэмптоне попросту не принимали во внимание. И точно так же леди Монтдор не обращалась к своему мужу, как это всегда делала тетя Сэди, с умоляющим взглядом и словами: «Не слишком долго, хорошо, дорогой?» – когда уходила, оставляя мужчин за их портвейном, бренди, сигарами и традиционными непристойными историями, которые, как мне казалось, едва ли могли быть сколько-нибудь непристойнее, чем стал за последние полчаса или около того разговор Вероники.

Оказавшись снова в Длинной галерее, некоторые женщины отправились наверх «попудрить носики». Леди Монтдор недовольно поморщилась.

– Я хожу утром, – заявила она, – и на этом все. Меня, слава богу, не нужно то и дело выпускать, как собаку, – на мой взгляд, нет ничего более вульгарного.

Если леди Монтдор действительно надеялась, что Советер обратит свой шарм на Полли и настроит ее на мысли о любви, ее ждало разочарование. Как только мужчины вышли из столовой, просидев там целый час (я слышала, слова Советера: «Эта английская привычка ужасна»), его окружили Вероника и ее кордебалет, лишив всякой возможности поговорить с кем-то еще. Все они, похоже, были давным-давно знакомы с ним, называли его по-дружески Фабрисом и засыпа?ли тысячей вопросов об общих знакомых в Париже и шикарных иностранках с незатейливыми английскими именами – Нора, Кора, Дженни, Дэйзи, Мэй и Нелли.

– Неужели всех француженок зовут как английских горничных? – фыркнула леди Монтдор, довольствуясь болтовней со старой герцогиней, поскольку пространство вокруг Советера было явно занято надолго. Он же, похоже, наслаждался собой, словно радуясь какой-то ему одному ведомой шутке, и его мерцающие глаза останавливались, скорее с беззаботностью, чем с желанием, на каждом ощипанном и раскрашенном личике по очереди, пока те, тоже по очереди и с почти очевидной неискренностью, расспрашивали о своих дорогих Нелли и Дэйзи. Между тем мужья этих щебечущих дам испытывали явное облегчение, как всегда бывает с англичанами, когда есть возможность отдохнуть от женской компании. Они играли в карты на другом конце Длинной галереи, делая, несомненно, гораздо более крупные ставки, чем разрешили бы им их жены, с тяжеловесной мужской сосредоточенностью на игре, не отвлекаясь ни на какие посторонние раздражители со стороны противоположного пола. Леди Патриция отправилась спать. Малыш Дугдейл начал с того, что сунулся в группу, окружавшую Советера, но, обнаружив, что никто там не обращает на него ни малейшего внимания, а Советер даже не отвечает на его вопрос о герцоге де Суппе, если не считать уклончивой реплики: «Я иногда вижу бедную Нину де Супп», – с обиженной усмешкой на лице оставил свои усилия. Он подошел к нам с Полли и, усевшись рядом, стал показывать, как играть в триктрак, поддерживая наши руки, когда мы встряхивали кубик, и поглаживая наши коленки, то есть ведя себя, на мой взгляд, в своей дур-р-рацкой и распутной манере. Лорд Монтдор в компании пары глубоких стариков ушел играть в бильярд. Говорили, что он лучший бильярдист на Британских островах.

А тем временем бедная леди Монтдор подвергалась грандиозному допросу со стороны герцогини, которая, возможно, из духа противоречия, перешла на свой родной язык. Французский язык леди Монтдор был неплох, но вовсе не так пугающе безупречен, как у ее мужа и зятя, и она вскоре стала испытывать затруднения, отвечая на вопросы о мерах и весах. Сколько гектаров занимает парк в Хэмптоне, какой высоты башня, сколько будет стоить во франках нанять плавучий дом до Хенли, сколько километров от них до Шеффилда? Она была вынуждена все время обращаться за помощью к Малышу, который, конечно, ни разу ее не подвел, но герцогиня на самом деле не очень-то интересовалась ответами, она была слишком занята, стряпая новый вопрос. Вопросы эти изливались неослабевающим потоком, не давая леди Монтдор возможности улизнуть к карточному столу, как ей страстно хотелось. Какого типа электрогенератор в Хэмптоне, каков средний вес шотландского оленя, как долго лорд и леди Монтдор женаты («ну и ну!»), как нагревается вода для ванны, сколько собак в своре английских гончих, где сейчас находится королевская семья? Леди Монтдор претерпевала новое для себя ощущение кролика перед удавом. Наконец она не выдержала и прекратила вечеринку, уведя женщин спать наверх гораздо раньше, чем было принято в Хэмптоне.

5

Так как я впервые гостила в такой большой и важной взрослой компании, то пребывала в неведении относительно того, когда будет завтрак, поэтому, прежде чем мы пожелали друг другу спокойной ночи, спросила об этом Полли.

– О, – как-то туманно ответила она, – приблизительно в девять. – И я решила, что это должно означать, как означало у нас дома, между пятью и пятнадцатью минутами десятого. Утром я была разбужена в восемь часов горничной, которая принесла мне чай с тонкими, как бумага, ломтиками хлеба с маслом и спросила: «Это ваши перчатки, мисс? Их нашли в машине». А затем, наполнив мне ванну, забрала в чистку все попавшиеся на глаза предметы одежды, составив коллекцию из вчерашнего твидового костюма, трикотажной кофточки, туфель, чулок и нижнего белья. Я опасалась, как бы мне не пришлось появиться внизу в одних перчатках.

Тетя Эмили никогда не разрешала мне брать с собой в гости ее горничную, говоря, что это меня избалует. А вдруг я потом выйду замуж за человека бедного и мне придется справляться самостоятельно? Поэтому всякий раз, когда я уезжала из дома, меня отдавали на милость чужих горничных. Итак, к девяти часам я была вымыта, одета и совершенно готова к принятию пищи. Любопытно, что непомерный обед вчерашнего вечера, которого мне должно было хватить на неделю, похоже, сделал меня голоднее обычного. Не желая быть первой, я выждала несколько минут после того, как часы на башне пробили девять, и затем решилась сойти вниз. Но в столовой, к моему величайшему изумлению, стол все еще был покрыт зеленым сукном, дверь в буфетную широко раскрыта, и лакеи в полосатых безрукавках поверх рубашек, заняты работами, не имеющими ничего общего с приближающейся трапезой, а именно сортировкой писем и складыванием утренних газет. Они смотрели на меня, как мне показалось, с удивлением и неприязнью. Я нашла их даже более устрашающими, чем мои собратья-гости, и уже собралась как можно скорее вернуться в спальню, когда за спиной у меня послышался голос: