ездил искать для жизни себе города.
опять застревал в петрограде и амстердаме –
в одном до больного здоров, во втором – бессердечно ранен.
снова казался своим всюду, где побывал:
спокойно ходил в гранд отель и подвал,
дымил, выпивал, оставался печален.
в ботсване кормил крокодилов, а в хельсинки – чаек.
и всюду носил тебя прямо под грудью –
такая любовь не убьёт, так загубит.
промч любит машины, но в каждом прокате
он брал чёрный опель, хотя мог мазерати.
спал вечно одетым, ложась на рассвете,
себя, как и деньги, бросая на ветер.
но всё же вернулся, судьбе на поруки.
не думал, что ты не заметишь разлуки…
фекан
моя сказка, с холодного полденя до колючей мглы
в твоём городе Бог ставит пластинку пиаф, но не может нащупать иглы.
беспокойный прибой облизал все скелеты скал.
вот наконец-то я здесь, где тебя нет, паскаль.
море теряет дням и камням бесполезный счёт.
казалось, меня здесь забудет ангел. а вышло – чёрт.
и вроде довольно масла в огонь – без того горячо.
но кто-то подначивает: ещё.
оставляю свой запах берегу без имён.
кожа по-прежнему шёлк. ну а волосы – лён.
и кто-то смотрит в меня в запотевшее сплошь окно:
здесь когда-то любили. но, впрочем, уже давно.
если вдруг слышишь меня – утащи за собой.
на дно.
norge
это снова север, но только промозглее и больнее.
это снова щепки, но больше не колют дров.
и опять эта самая клейкая из твоих основ
проникает сквозь щели в моё нутро.
и я снова не знаю, что делать с нею.
после стольких дней в заложниках на кавказе
я едва не жалею, что всё же выжил.
и одни писали бы сотню книжек,
а другие устраивались в париже.
ну а я понимаю, что дьявол сглазил.
мне теперь бежать, а тебе – следить
за солёной струйкой на водолазке.
ничего – это то, что носишь под яркой маской.
и в яйце в сундуке под дубом, как в старой сказке,
острый меч, что уже не разрубит меж нами нить.
впереди
комар не подточит носу,
пёс ухом не поведёт,
понтий пилат не задаст вопроса –