я к чему это всё веду:
не тревожь умирающих, не трогай осиного гнезда.
если ты и чуешь издалека беду,
то она-то тебя не всегда.
видишь поезд – залегай глубоко между рельсов.
встречаешь одушевлённых – избегай повторений встреч.
чувствуешь холод – грейся.
не стоишь на ногах – постарайся лечь.
только так, вероятно, тебе удастся
сжиться с миром, с его разномастной толпой.
иначе станешь как я – заюзанная доска для дартса –
так что дротик не вставить даже Господней рукой.
на марс
я возлагаю большие надежды на
экспедицию к марсу или юпитеру.
переехав туда, я буду, скорее всего, лишена
бесконечной тяги к покупке билета до питера.
да и вопрос встанет в совершенно иные деньги.
тебе нечего-нечего-нечего опасаться.
я перееду сразу, как только какой-нибудь гений
сократит между нами и марсом дистанцию.
а пока что на площади трёх вокзалов
каждые 10 минут происходит какое-то преступление.
и я шляюсь по пустующим пыльным залам,
испытывая своё, и твоё, и божественное терпение.
брассом
мои ритмичные сны, отснятые тинто брассом
под звуки самбы бразильского карнавала –
наглядное руководство всей кама-сутры разом
или изобретения карданного вала.
мыслями я с тобой, если в это верить,
с трёх, приблизительно, до шести утра.
мои сны – невесомые акварели,
карикатуры на жёсткий трах.
слушай стук барабана, большой аорты,
сглатывай не слюну – кадык.
каждый во сне как мёртвый,
безвольный, что первый крик.
так рыбакам чаще снится не море,
а шумный портовый притон.
так вот слагается наша история.
сон. сон. сон. полутон.
зато на утро не с кем смущаться,
некому жарить омлет.
и я думаю – это счастье.
вот уже несколько сонных лет.
явнозря
а я, знаешь, скучаю бесцельным фоном,
как по свежим усопшим – сырая земля.
такое не говорится по телефону,