Зима отчаяния

– Совершенно с вами согласен. Что вы хотели сказать?

Литовцева взглянула прямо на него: «Я уверена, что Марию убили, господин следователь».

Превратности столичной погоды не помешали купленному третьего дня творожному пирогу сохранитьсвежесть. На зубах Сабуровахрустели льдинки. Немецкая булочная на углу славилась выпечкой на все Пески.

– Немецкая, – он нахмурился, – нет, это потом…

Перед ним стоял прихваченный с Офицерской пробковый щит. Вернувшись в контору после якобы отдыха, Сабуров услышал, что патрули явились из Коломны ни с чем. Демон или призрак словно растворился в захламленных переулках разночинной части города. Протоиерей Добровольский пока пребывал в лекарственном забытье. Путилин недовольно подергал себя за бакенбарды.

– Врачи считают, что у него сломан позвоночник, – забыв о правилах приличия, Сабуров присвистнул, – он навсегда останется калекой, – Путилин помялся.

– Насчёт Коломны. Добровольский священник, а ты знаешь, кто живет в тех краях. Пока инцидент считается несчастным случаем, но я говорил с его превосходительством, – Путилин со значением подвигал бровями, – у него побывал митрополит Исидор, – Сабуров отхлебнул хорошо заваренного чая.

– Что, Иван Дмитриевич, раз митрополиту не удалось сослать профессора Сеченова на Соловки, он нашел себе новую жертву, то есть жертв? – Путилин отозвался:

– Я этого не слышал. Однако митрополит действительно намекнул его превосходительству, – так они приватно называли петербургского обер- полицмейстера Трепова, – что иудеи виновны в покушении на Добровольского, – Сабуров невежливо фыркнул:

– Пасха прошла, на дворе ноябрь. Или митрополит считает, что они заготавливают кровь загодя? – Путилин заметил:

– Нельзя не признать, что убийства действительно связаны с Ветхим Заветом. Что если, кто- то из них, – начальник повел рукой за окно, – свихнулся на почве учебы? Говорят, они днями и ночами сидят над их талмудами, – Сабуров кивнул: «Я принимаю эту версию».

Рядом со щитом с уликами они воздрузили второй, снабдив его свежей чертежной бумагой. Путилин написал своим каллиграфическим почерком: «Иудеи». Они получили цифру один.

Сабуров добавилцифру два. Его письмо никогда не отличалось аккуратностью. «Семинаристы». Путилин выпятил губу, следователь развел руками.

– Они тоже корпят над Ветхим Заветом. Добровольский преподавал в Лавре и мог вызвать ненависть какого- нибудь учащегося. Однако это не объясняет убийств Катасонова и Грюнау, как не объясняет их версия с иудеями, – Путилин снял чайник со спиртовки.

– И обе версии не проливают света на номера. Я боюсь, что их появится больше, – Сабуров боялся того же самого.

– Есть еще один вариант, он приписал цифру три, –все жертвы в одно и то же время побывали за границей, – он добавил: «Декабрь 1865, Берлин». Грюнау защищал докторат и ухаживал за фрейлейн Якоби, Катасонов направлялся на карлсбадские воды, а протоиерей Добровольский работал в университетской библиотеке, переводя на русский язык труды Оригена…

Посланником в Берлине в то время служил покойный князь Аркадий Петрович Литовцев.

– Скончавшийся в мае следуюшего года, – Сабуров устроился в покойном кресле, – в начале апреля пропала девица Дорио, работавшая у Катасонова, – ему все больше что- то не нравилось, – а Литовцева считает, что ее молочную сестру убили, – Путилин пока не знал о разговоре Сабурова с княжной.

– Она даже якобы знает, кто, – достав записную книжку в черном калико, следователь вгляделся в свой небрежный почерк.

– Коллежский ассесор Завалишин, – пробормотал он, – выпускник восточного факультета университета и подчиненный его сиятельства князя Дмитрия Аркадьевича Литовцева.

Над серой водой Фонтанки кружился крупный снег. Твидовое кепи Сабурова промокло. Направляясь к дому, где квартировал господин Завалишин, следователь пожалел об оставшейся на Песках форменной фуражке. Максим Михайлович не хотел появляться у Завалишина в казенной шинели. Пока имя коллежского асссесора и сведения княжны Литовцевой не попали ни в какие официальные документы.

Кроме доски с уликами и доски с версиями в кабинете Путилина на Офицерской появилась и третья пробковая доска. Следуя принципу cui prodest, они с начальником составили подробную таблицу. Кроме протоиерея Добровольского, медленно приходящего себя в Максимилиановской лечебнице, остальные жертвы Призрака, как с легкой руки городового стали звать Штиблеты, озаботились своими завещаниями.

– Но отцу протоиерею и не полагается имущество, – хохотнул Путилин, – посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут…

Сабуров скептически отозвался: «Полевые лилии, Иван Дмитриевич, не расхаживают в шелковых рясах с золотыми наперсными крестами. Он даже ночью его нацепил». КрестПризрак оставил нетронутым.

– Он не грабитель, – задумчиво сказал Путилин, – у Катасонова в кабинете лежали казначейские билеты и червонцы, но Призрак ими не заинтересовался. Либо он сумасшедший, либо мститель, либо и то и другое. Но за что мстить уважаемым людям, столпам общества? – Сабуров покачал ногой в потрепанном ботинке.

– Не за что, Иван Дмитриевич. Я склонен согласиться с версией сумасшествия. Иван Дмитриевич, – следователь оживился, – он составляет коллекцию. Катасонов старообрядец, Добровольский православный, Грюнау лютеранин, – начальник потер подбородок.

– Тогда он забирал бы сувениры, – хмыкнул Путилин, – он отрезает определенную часть тела, однако не уносит ее, а оставляет на месте преступления, – Сабуров выпятил губу.

– В кишках Катасонова или во рту Грюнау. У него есть какие- то проблемы с этой областью жизни, – следователь задумался, – может быть, он содомит?

Содомиты стали четвертой строкой на доске с версиями, но Сабуров не возлагал на них особых надежд. Свернув с набережной рядом с цирком Чинизелли, он сверился с блокнотом. Завалишин жил неподалеку от любимой Сабуровым грустной церкви Симеона и Анны, в доходном доме Есакова.

– Хотя Катасонов был холост, – в арке Сабуров отряхнул кепи, – а среди священства такое распространено.

Завещания погибших не представляли ничего интересного.Катасонови Грюнау оставили крупные суммы на благотворительность. Состояние Катасонова отходило его московскому дядюшке, тоже миллионеру и столпу старообрядческой общины. Сабуров сомневался, что отец семейства и потомственный почетный гражданин приехал бы в столицу, чтобы вонзить пожарный багор в живот племянника.

– И он, наверняка, грузный купчина, а Призрак изящный парень, вроде меня, – Сабуров чувствовал какую- то близость к преступнику.

– Хорошо, – следователь присел на подоконник с пахитоской, – значит, я начинаю его понимать.

До рандеву с Завалишиным, назначенного городским письмом, у него оставалось пять минут. Грюнау завещал квартиру на Большой Подъяческой лютеранской общине. Инженер предписыывал продать апартаменты и на вырученные деньги установить стипендию для одаренных детей.

– Каким был он сам, – Сабуров выпустил дым к аккуратно побеленному потолку, – наверное, он хотел изменить завещание после свадьбы.

Максим Михайлович отчего- то пожалел оставшуюся на бобах фрейлейн Якоби. Следователь напомнил себе навести справки о барышне.

– И вообще о Берлине, – он неслышно спустился к квартире Завалишина, – что, если все жертвы каким- то образом перешли дорогу Призраку именно там? – на площадке пахло чем- то сладковатым. Сабуров наклонился к замочной скважине. Из полутьмы передней на него воззрился бесстрастный бронзовый лик.

– Только буддистов нам в деле не хватает, – Максим Михайлович покрутил ручку дверного звонка.

Сабуров пока не разобрался в деловых качествах его высокоблагородия Адриана Николаевича Завалишина, однако молодой человек несомненно думал о красе ногтей. Холеная рука хозяина комнат перебирала оправленные в серебро коралловые четки. Со шкапа красного дерева на следователя смотрел еще один Будда. Медное лицо идола было спокойным. В сумраке ненастного петербургского полудня переливалась зеленая яшма глаз. Глаза Завалишина тоже оказались зелеными.

– Скорее цвета лесного мха, – пригляделся Сабуров, – кажется, у него есть азиатская кровь…

Коллежский асессор, раскинувшийся в резном кресле, закутался в шелковый халат с хризантемами и журавлями. Адриан Николаевич совсем не напоминал столоначальника в министерстве иностранных дел.

– Словно он какой- то принциз экзотической страны, – Сабуров отпил предложенного хозяином чая.

Адриан Николаевич попыхивал пахитоской в мундштуке слоновой кости, однако Сабуров чувствовал тот же сладковатый аромат. Максим Михайлович списал запах на курительную палочку, дымящуюся на столе. Чай оказался не привычным кяхтинским и даже не английским.

– Белый чай, господин Сабуров, – объяснил Адриан Николаевич, – я заказываю его в Китае. В Россию такой не возят, – молодой человек тонко улыбнулся, – это штучный товар. Простите, что принимаю вас в таком виде, – Завалишин прижал к изящному носу вышитый платок, – однако у меня осенняя простуда…

Сабуров познакомился со служебным формуляром коллежского асессора. Адриан Николаевич числился столоначальником по неизвестному следователю департаменту министерства внутренних дел. Князь Литовцев возглавлял канцелярию, именуемую в документах Особой.

Сабуров решил, что речь идет об агентурной работе за рубежом. Ранее сбором сведений об отношении к России за границей занималась Первая Экспедиция Третьего Отделения.

Сабуров был уверен, что Литовцев нажал, как выражались в казенных коридорах, на канцлера Горчакова. Третьим Отделением управлял граф Петр Андреевич Шувалов, которого за глаза называли «вице- императором».

– Однако Петр Четвертый не дипломат, – хмыкнул Сабуров, – ему не тягаться с Горчаковым и Литовцевым…

Шувалов несколько лет провел на посту столичного обер- полицмейстера. Десять лет назад Сабуров начал свою карьеру именно при нем. Той порой сыскного отдела еще не существовало, однакоШувалов и прозвал Максима Михайловича Англичанином. Сабуров хорошо знал бывшего начальника. Шувалов скверно разбирался в политике. Граф Петр Андреевич был отменным исполнителем, однако инициативы ихитростиот него ждать не стоило.

– Литовцев молодец, – признал Максим Михайлович, – он получил обширный бюджет и внимание Его Императорского Величества, – следователь откашлялся.