Маяк Чудес

– А? Что?

– У тебя еще пять минут.

Ее ровный голос отрезвляет меня. Реальный мир становится похожим на сон – верный признак того, что ты вот-вот застрянешь в Меркабуре.

– Хорошо, – говорю я. – Забирай открытку.

Ты можешь считать себя трусом или героем, но все это не имеет никакого смысла, пока не окажешься в горящем доме. Никто не знает заранее, как он поведет себя в такой ситуации. Мне все становится ясно в один миг. Не было у меня никакого выбора с самого начала. Ну не могу я остаться в Меркабуре! Не могу – и все тут!

Меня накрывает волна двойного облегчения. Ужасно неприятно признаться себе, но я рада избавиться от этой чертовой открытки. Одновременно просыпается тревожное чувство, будто я бросила подругу одну в темном переулке наедине с хулиганами.

– Не переживай. Он не возражает, – говорит Эльза.

– Кто – он? Твой отец?

В ответ она лишь щелкает пальцами, и спустя секунду ее уже нет на поляне. Я закрываю глаза, а изнутри меня тихонько щекочет страх: вдруг опять не получится? Ожидание заставляет сердце замереть. Не знаю, сколько проходит времени, прежде чем мир откликается привычным головокружением. Может быть, ощущение потери пространства длится чуть дольше обычного, но только и всего. Я открываю глаза в своей комнате, заранее зная, что там увижу.

На полу валяются конверт и наполовину выпавший из него диск. Зеленые буквы на конверте складываются в слово «Амаркорд». Инга мне говорила, как оно переводится с итальянского, но я отчего-то не могу вспомнить. Надо будет посмотреть в словаре. Хотя, какая, к черту, разница?! Чего мне этот «Амаркорд» сдался? Как все-таки по-дурацки устроен наш ум: готов думать о всякой ерунде – лишь бы не о важном, только бы не о больном.

Елки-палки, Магрин меня убьет! Да я со стыда провалюсь, если придется с ним после такого встретиться лицом к лицу! И ведь не объяснишь ему, что не могла поступить иначе. Назовет махровой эгоисткой – и будет прав.

Я поднимаю конверт, на нем написано карандашом:

«Со мной все будет в порядке. Эльза».

Эта маленькая ведьма читает мои мысли. Вот откуда, спрашивается, она узнала, что открытка именно там, в «Амаркорде»? Она всего один раз была у меня дома, и то случайно, когда однажды в мастерской отключили свет, и мы занимались в моей квартире. Окно распахнуто, а когда я отправлялась на встречу в визитку, оставляла его на вертикальном проветривании. Как она влезла на второй этаж? И когда успела добраться до моего дома? Наверное, входила в визитку откуда-то поблизости. Заранее все продумала.

Ладно, пусть я отдала открытку, но кто-то ведь должен знать, что вообще происходит? Приходится перебирать по новой все визитки, все номера телефонов. Глухое молчание, «абонент недоступен», длинные гудки, мертвые карточки… «Мертвые» – ну как я могла такое подумать?! Просто их владельцы не хотят сейчас никому отвечать. Скрапбукеры – люди тонкие, интуиция у них работает на порядок лучше, чем у всех остальных, значит, затаились и ждут развития событий. Представляю, какие сейчас ходят слухи в городе! «Открытка-убийца» – отличный повод вообще забыть о том, что ты v.s. скрапбукер.

Но я-то еще не забыла. И забывать не собираюсь. Остается только одно: достаю свой альбом скрапбукера. Квадратные листы, заключенные в плотную обложку, соединяют большие кольца из тусклого металла – их украшают такие же крохотные бабочки, как мои ножницы (я делала их на заказ). В этом альбоме мало страниц. Я открываю его с конца и разъединяю кольца.

Впечатления последних двух дней накладываются одно на другое, и за каких-нибудь пятнадцать минут рождается новая страница. Фоном служат наклеенные как попало вырезки из газеты, которые я замазываю сверху белым акрилом так, что прочесть текст нельзя, хоть и видны строчки. Сушу страницу феном и добавляю в правую нижнюю четверть несколько элементов: деталь пазла, нарисованную доминошку, символический кроссворд с крохотными клеточками, ребус, и поверх всего этого рисую матрешку черной гелевой ручкой с тонким стержнем. Чего-то не хватает. Руки тянутся к коробке с алфавитными штампами. В противоположном углу сама появляется надпись из четырех букв:

«GAME»[8 - Игра (англ.).]

Игра. Это мое ощущение того, что происходит? Или поток хочет мне что-то подсказать? Вот попробую сейчас войти в альбом – и наверняка опять ничего толком не узнаю.

Впору счесть себя мазохисткой, если я снова и снова берусь делать новые страницы. Из-за альбома иногда чувствую себя неполноценным скрапбукером. Как-то раз я пыталась пожаловаться на это Магрину, но без особого успеха. Он сказал, что, во-первых, альбом – это очень личное, и не надо никому об этом рассказывать, даже ему, а во-вторых, Меркабуру виднее, у кого и что должно быть в альбоме.

Многие из скраперов никому не рассказывают о своих хранителях. Каждый был бы рад похвастаться, что в альбоме у него хранителем работает ушедший на покой Сальвадор Дали, но большинству достаются субъекты не менее странные, однако не настолько привлекательные в своем безумии. Инга вот, например, никогда и словом не обмолвится о своем, а спросишь – переводит разговор на другую тему. У меня же дела обстоят еще интереснее.

Мой альбом пуст.

Каждый раз, открывая новую страницу, я надеюсь, что встречу там наконец-то своего хранителя. И каждый раз надежда оказывается напрасной.

Альбом – это и азбука, и дневник, и кабинет психотерапевта, и первая помощь для v.s. скрапбукера, а хранитель – его главный советчик. Когда-то, еще в моем первом альбоме, хранителями у меня были Надежда Петровна и ее муж, и они меня многому научили. Я скучаю по тем временам, хотя, конечно, рада, что эти милые люди вернулись в реальный мир.

Может быть, сегодня у меня наконец-то появится новый хранитель? Сейчас мне больше не у кого попросить помощи или совета.

Я вставляю страницу в альбом, защелкиваю кольца и закрашиваю карандашом бок нарисованной матрешки. Штриховка – мой любимый способ входа в альбом, но место закрашивания всегда выглядит по-разному – как придет в голову. В одно мгновение все вокруг неуловимо меняется. Теперь я нахожусь одновременно в потоке и в реальном мире. Я не проваливаюсь ни в один из миров Меркабура, как это было с прежним альбомом и как это бывает у других скрапбукеров, но пространство вокруг меня преображается. Словно я смотрю сквозь волшебные очки, которые во много раз усиливают мои способности видеть поток в реальном мире.

Вокруг моего рабочего стола светится разноцветная аура. Ровный золотой свет излучает мой маленький «музей» – стеклянный шкафчик, где я храню дорогие мне вещи. Пылесос источает темно-синее свечение – это в нем обрезки скопились, наверное. Новенький коврик возле балкона не светится совсем – сделан на заводе, без всякого участия потока. Но если я буду работать с открытками, сидя на нем, у него тоже появится цветная аура. Вот, к примеру, столешница сияет вся целиком – я сделала за этим столом столько открыток, что не осталось ни миллиметра неиспользованной поверхности.

Осматриваю комнату сверху донизу и заглядываю во все углы, но не вижу вокруг ничего нового и никого нового. Только пространство продолжает играть светом. Правда, есть одна вещь, которую я всегда обхожу стороной, когда работаю с альбомом, – это зеркало.

В альбоме, на границе двух миров, мое тело выглядит весьма странно. Когда я первый раз вошла в альбом и увидела свои руки, то жутко испугалась. Наверное, не удивилась бы, стань они полупрозрачными, как у привидения, или светящимися в потоке, словно моя коллекция цветных карандашей. Но все обстоит иначе. У людей в реальном мире не бывает такого цвета кожи, как у меня сейчас, к какой бы расе они ни принадлежали.

Я напоминаю себе тролля, который обратился в камень, встретив рассвет. Мои кисти, пальцы и ногти словно сделаны из плотной серой тени, а прожилки вен и линии на ладонях выточены из мрамора. Такого же цвета и вся одежда, что на мне надета, сохранились только фактура ткани и ощущение от ее прикосновения. Мне странно видеть, как двигаются эти руки – ненастоящие, не похожие на руки живого человека, и не просто двигаются, а слушаются меня. Со временем я привыкла, но ни разу не смотрелась в зеркало будучи в альбоме. Меньше всего на свете мне хочется увидеть в таком цвете собственное лицо.

Но сегодня что-то не так, как обычно. Что-то изменилось. В кончиках пальцев чувствую покалывание, какое бывает, если очень замерзшие руки опустить в горячую воду. Я некоторое время разглядываю оттенки темноты на ладонях, а потом, повинуясь внутреннему импульсу, провожу рукой по стене. Поток оставляет на обоях такой же след, как самолет в небе, только не белый на голубом, а золотистый на белом. На кончиках пальцев остается золотистая пыль, словно я окунула их в пудру. Я отряхиваю руки, но пыль не исчезает. Кажется, что светится сама кожа.

След на стене напоминает мне стрелку. Там, чуть дальше, над туалетным столиком, висит зеркало. В нем отражается стул, и баночки с кремом, и футболка, висящая на стуле. А что случится, если я взгляну на себя? Что в этом страшного?

В детстве, когда родители смотрели детективы, я всегда зажмуривалась и закрывала лицо руками, если показывали покойника. «Впечатлительная натура», – говорила мама. «По крайней мере не захочет стать врачом», – довольно замечал отец.

Но я же не покойника в зеркале увижу! Ну, подумаешь, лицо цвета памятника Ленину, что в этом такого?

Я собираюсь сделать шаг к зеркалу, но вместо этого закрываю глаза и выхожу из альбома.

Когда открываю их снова, комната обретает свои привычные цвета. Стол залит солнцем, руки выглядят как самые обычные руки, кожа снова стала светлой, не считая дорожки рыжих веснушек, рассыпавшихся вверх от запястий.

Белые обои кажутся совершенно чистыми. Я снова провожу рукой по стене, и на коже остается золотистый солнечный след. Что это значит? Подсказка потока? Тогда что он хотел мне сказать? Я прикладываю к стене лист бумаги, но он остается прежним. Прислоняю обе ладони и смотрю на них – никаких надписей, только едва заметные золотистые блестки. Легче мне от этого не становится. Хватит с меня на сегодня Меркабура – так недолго и с ума сойти.

Я захлопываю альбом, переодеваюсь и выхожу на улицу. По дороге срываю несколько травинок с газона и растираю их в ладонях. Я вдыхаю запах травы – пыльной, городской, вобравшей в себя выхлопы. Для меня важно, что она настоящая, что в ней нет того одурманивающего чайного аромата, какой источает трава в лабиринте Меркабура.

Есть два адреса, по которым, возможно, меня ждут. В дом Инги я даже не захожу – почерневшие от пожара стены и разбитые окна видны издалека. Бабки у подъезда охотно докладывают мне, что их соседка жива и здорова, и даже кошаков спасли обоих, а вот квартира сгорела дотла – «наверное, утюг забыла выключить или ейный хахаль сигарету в постели оставил». Интересно, что еще за хахаль? Не припомню, чтобы Инга в последнее время с кем-то встречалась. Больше всего беспокоюсь, уцелела ли картина с Мартой.

Я мчусь по последнему адресу, где бываю очень редко, но всегда с удовольствием. Слава богу, хоть здесь нет никаких следов пожара. На мои долгие звонки в дверь никто не отвечает – ни Надежда Петровна, ни ее муж и отец Инги – Иннокентий Семенович, хотя он работает дома и почти никуда не выходит.

Когда я возвращаюсь домой, то обнаруживаю на своей двери записку, вокруг которой струится поток. Листок бумаги скрепляет знакомый вензель из состаренной бумаги в виде двух сплетенных букв «И» и «С» – наша с Ингой защита от чужих глаз и рук. Я отрываю вензель, разворачиваю записку и сразу узнаю почерк Инги – крупный, с ровными круглыми буквами и завитками.

«Наша Марта в огне не горит и в воде не тонет».

Уф, спасибо Меркабуру! Мне сразу становится легче. Ладно, про «нашу Марту» все понятно, а вот вторая фраза оказалось столь чудной, что я так и застыла на пороге с запиской в руках:

«Берегись советских грузчиков, даже если они женщины».

Инга – самая приземленная из всех моих знакомых скрапбукеров, насколько вообще может быть приземленным человек, который имеет дело с потоком. У нее всегда все логично, практично и разложено по полочкам. Она выражается очень конкретно и всему дает четкие определения. Я бы ни в жизни не поверила, что она написала это сама, но поток не ошибается – не только почерк и защита говорят мне о том, что это записка Инги. След потока очень знакомый, почти родной. Инга мне – как сестра, которой у меня никогда не было.

Кто такие «советские грузчики» и что в них страшного? Может быть, это именно они делают открытки с Тварью?

Я хлопаю себя по лбу. Кто сказал, что открытка самоубийцы – единственная?

Я иду в ларек и скупаю все местные газеты за последнюю неделю. Включаю компьютер и открываю сайты всех городских сообществ и форумов. Просматриваю новостные ленты, потом вдруг вспоминаю, что на моей магнитоле есть радио, и ловлю первую попавшуюся радиостанцию. Просматриваю заголовки криминальной хроники, стараясь особо не вдумываться в их смысл, иначе меня начнет тошнить.

Я нахожу то, что искала, на последней странице «вечерки». С фотографии на меня смотрит знакомое лицо.

«25 мая в лесопарковой зоне обнаружена женщина без документов, которая не помнит своего имени и адреса. На вид около пятидесяти лет, полного телосложения, волосы рыжие. Особые приметы: отсутствуют два верхних передних зуба, слегка шепелявит. Была одета в вязаную зеленую жилетку и черную юбку. Женщина спрашивала прохожих, где найти ножницы. Если вы знаете ее, просим позвонить по телефону…»