Сумерки в лабиринте

Сонька расхохоталась.

– Да уж! Если случится такое чудо, наш памятник точно превратят во что-нибудь несуразное.

– Сонь, тебе не надоело всю жизнь там сидеть, одно и тоже делать?

Подруга задумалась.

– Так я не умею больше ничего. Это ты у нас талантами обременена. А я …

– Но ты же и не пыталась.

– На базаре торговать? – желчно поинтересовалась Сонька.

– Зачем, на базаре? Неужели тебе что-то новое не хотелось попробовать. Научилась бы.

– Эх, если бы, да кабы, я бы еще пару раз замуж сбегала. Но ко мне, в отличие от тебя, в очередь не стоят. Приходится куковать.

– Я, несмотря на очередь, тоже кукую, – мрачно заметила Настя.

– Да, ладно, чего ты? Не депрессуй, – подхватилась подружка. – И потом, кто тебя от культ-придурков прикрывать будет? А так у тебя…

– … «там» свои люди, – договорила за неё Настя. – Знаю – знаю, на днях кислоглазый неуч, Иван Ильич, попрекал.

И Настя со злым юморком поведала о заседании кафедры, стычке с Тамаркой и других местечковых новостях. Сонька для кулуарных сплетен самый подходящий человек. А про сны, звонки, разве с ней поговоришь. Попробовала сегодня, вон, что вышло – обидела.

11 Глава

Про сны ни с кем не поговоришь. Только с Митей получалось. Но Митя далеко, не там, где Юра с бабулей, чуть ближе – за океаном, – но все равно недоступен. «Ебанент временно недоступен», – вспомнилась шутка из дурацкого анекдота. Как выяснилось, не временно, навсегда. Он то, как раз, брал её с собой, да она не поехала. Правда, до отъезда Митя успел сделать ребенка какой-то старой деве из музучилок, а Настена выйти замуж за Андрея, но такие условности им некогда не мешали. Просто ей и в голову не приходило с ним поехать, и, главное, что он может этого хотеть. Как выяснилось, он был уверен, что где бы и с кем оба не фестивалили, – все равно они пара, предназначены друг другу. Каждый раз удивлял её детской непосредственностью в своей уверенности.

Проболтавшись в Питере год, готовясь к эмиграции, изучая на тайных явках Иврит, и что там у них еще положено, вдруг явился. И страшно удивился, что она замужем. Особенно его задела фантастическая красота Настиного избранника. Напрягся, стушевался на себя непохожий. Потом спросил в коридорчике: «Зачем ты вышла за него? Нам же надо уезжать?» «Первый раз слышу. Кому – нам? Куда? Кто мне об этом сказал?», – искренне изумилась Настя.

Митя всегда был уверен, что она его понимает без лишних слов, с ней не нужны специальные договоренности. Настя не понимала или делала вид, или все же обижалась на него за свободное дрейфование. А он верил, что они одинаковые.

– Мить, мне сон приснился.

Митя взгромоздил её на холодильник, и, обняв коленки, заглядывал снизу в глаза. Он все время ставил её на какой-нибудь пьедестал – на стул, на диван, на парапет – и поклонялся. Сейчас стянул в прихожей пальтишко, утащил на кухню, усадил на холодильник и стосковавшимися глазами разглядывал свое божество.

– Мить!

– Да…

Она провела пальцем по его смуглой щеке, скользнула на шею, на грудь. Бездумно, привычно, пытаясь точнее сформулировать свое ночное переживание. А он залился краской от возбуждения и с силой сжал её ноги. Совсем не ожидала такой бурной реакции – он, оказывается, на самом деле скучал и хотел её до одури.

Для Настены его проявления чувств всегда были неожиданностью. Вот он стоит на пороге ранним утром восьмого марта, смущенно перетаптывается, вынимает из-за пазухи цветок, а на улице мороз двадцатиградусный. Или вдруг приходит к ней в больницу, в палату для тяжелых и обосновывается, как у себя дома. Таскает на руках в сортир, причесывает, веселит соседок, привозит телевизор, торт, заводного цыпленка. Несет Настю в коридор, подальше от любопытных глаз, усаживает на колени, приглаживает непослушные волосы, баюкает как ребенка, выслушивает её дикие сны.