Ну ты мужик или нет? Сборник рассказов

У Остапова была мечта – уехать учиться в Ленинград. Тогда на весь Союз был один институт, готовивший узкоспециализированные кадры (дикторов, телеоператоров) – ЛГИКМИК. Профессиональных операторов на нашей телестудии не было – или технари, или филологи, как Алеша. Он считал себя талантливым оператором, строил планы, делился идеями, но дальше «стройки» дело много лет не двигалось, постоянно что-то мешало. «Что-то» наполовину было пьянством, наполовину смесью инфантильности и страха потерять провинциальную комфортную зону. Здесь, Остапов считался талантливым, подающим надежды оператором, а там, кто знает? Мог ведь и не поступить, как тогда возвращаться «на щите», да и возраст уже обозначился ранними залысинами. Так что, проще было оправдываться не вовремя случившимся запоем, маминой болезнью, отсутствием денег – все чистое лукавство, если оно бывает чистым. С пьянкой он тогда еще справлялся, мама особо на здоровье не жаловалась, а на поездку мог нахалтурить, увековечив младенцев всего на одном утреннике в детском саду.

И все же, Остапов уехал в Ленинград, во времена Перестройки. Что он там делал, не знаю. Рассказывали, приезжал на родину, располневший, полысевший, значительный, трезвый. Толковал бывшим филфаковским сокурсникам о своем продюсерстве, каких-то проектах, шутил меньше, язвил и выпендривался больше. Еще через какое-то время общая знакомая мстительно говорила, что Остап, по-прежнему, трепач, работает охранником, с ним нельзя иметь дела. Но, похоже, объективность тут страдала – оказалось, Остапов предлагал её мужу участие в каком-то проекте, да подвел. У каждого своя правда. Много разных сплетен об одиозной фигуре Остапова еще ходило, значит, было в нем зерно неординарности, во все времена цепляющее завистников. Не знаю только, проросло ли, созрело ли, дало ли плоды?..

Криво

Автору положено изменять фамилии, имена, чтобы ныне живущие герои не обижались и не предъявляли претензий. Но как изменить фамилию, если именно она и есть отражение сути характера и судьбы героя? У одного моего знакомого фамилия Криворучко, если его переименовать в Кривоножко, образ полностью меняется. Именно ручки у него кривые, в переносном смысле, и результат любых манипуляций «кривыми» ручками соответственный. Я помучилась и решила рискнуть – оставить как есть. Не думаю, что такой человек, как Кривошеев, предъявил бы мне претензии. К тому же, история эта могла случиться в любом городе, с любым Кривошеевым.

Кривошеев стал подарком на 8-е марта моей подруге Люське, и, как потом выяснилось, всем нашей компании. Поздравлялки закончились поздно, общественный транспорт уже не ходил, такси праздничным вечером не поймать, таксисты вообще неохотно ездили в Рабочий посёлок, дороги там… не было там дорог. Ночная мартовская погодка в нашей полосе не подходила для мини юбки и капроновых колготок. Люся уже строила самый безопасный и короткий пеший маршрут до дома (и то, и другое из области фантастики), когда возле неё остановился темный, пустой рейсовый автобус не её маршрута. Люська поменьжевалась и впорхнула в салон. Свет зажегся и погас, как только дверь захлопнулась, но они с водителем успели рассмотреть друг друга.

Кривошеев был похож на молодого Бендера. Лукавый, самоуверенный взгляд, слегка развязные повадки, ироничная манера речи. И длинный шарф, обмотанный вокруг шеи. Я часто ловила себя на желании взглянуть на его ноги – есть ли там носки? Носки исправно были, но всё равно казалось, что щегольские ботинки надеты на босу ногу. Парень симпатичный: длинные, по моде, черные волосы до плеч, карие глаза, правильные черты лица, среднего роста, хорошо сложен, но с каким-то поселковым отпечатком, состоящим из смеси нагловатости, плутоватости, интуитивной, животной сметливости. Порода такая. Чем он отличался от детей рабочего поселка? Непосредственный, добрый, не циничный, не испорченный и любопытный, в хорошем смысле слова.

Когда через пару дней сияющая Люсинда нам его предъявила – подарила, он сразу всем понравился. Несмотря на несколько развязный тон, не напрягал и быстро ассимилировался. Кривошеев умел дружить. Еще, было в нем то, чего не хватало нашим интеллигентным мальчикам – практичность, хозяйственность. Смастерить, починить, организовать выезд на природу, купить пива без очереди. И никаких шоферских замашек в нашем присутствии – пошлых шуточек, мата. Однажды удивил меня. Прочитал Есенинское стихотворение, абсолютно в тему, по ситуации, очень ему подходящее: «Я одну мечту, скрывая, нежу, Что я сердцем чист, Но я кого-нибудь зарежу под осенний свист». Шла ему и дворовая песенка: «Я с детства был испорченным ребенком, на маму и на папу не похож. Снимали дамы шляпы, лишь услышат: «Жора! А ну-ка, подержи мой макинтош!»». Когда, блестя хмельными глазами чайного цвета, выводил он сентиментальное: «А свечи плачут о былом…», театральные девицы засматривались.

Кстати, о девицах, тут самое время вернуться к Люське и фамилии Кривошеева. Не туда – криво, поворачивалась его шея. Ладно бы, просто налево, как у всех мужчин, но на очень уж неудачное «лево». Весенний «подарок» сам, конечно, был не подарок, но и дамы попадались еще те. Ко времени нашего знакомства Кривошеев уже был женат и разведен. Ранний доармейский брак списывал на молодость и глупость. А с Люсиндой попал как кур в ощип. Поразительным пристрастием обладала наша рыжая от природы бестия – любила исключительно конфетно – букетный период, обожала быть невестой. Состояние невесты делало её красивой, счастливой, истерично-радостной. Но как только свадьба была на пороге – всё, резко сворачивала отношения. Причину могла состряпать самую пустячную, но переживать, как настоящую трагедию («он вышел ко мне из поезда в нечищеных ботинках»), с диким накалом страстей – актриса. Впрочем, жених Бендер обличен и отвергнут был по причине существенной и существующей – измена. Не в ту сторону во время пения повернул он свою кривую шею.

Новая птичка была серенькая. Выбирал-то он обычно девочек своего круга, вполне привыкших к пьянству и гулькам отцов, но с какими-то закидонами. Переделать бабы всегда мужиков хотят, надеются, что для них, любимых, они изменятся, но у этих еще круче выверты были. Одной – только бы невеститься, другой требовался собственный ручной Бендер.

Бендеров ручных не оказалось, не вывелась ещё такая порода. Шея поворачивала Кривошеева в сторону выпивок, компаний, рыбалки. Птичка терпела, ругалась, рожала. Он же, не только отлично водил машины, но и чинил их, так что, и пропивал, и зарабатывал прилично. Думаю, прожили бы благополучно, как большинство, если бы не Перестройка. Тут Птичка и выкинула номер не по программе – родила третьего ребенка. Время самое неподходящее выбрала. Пружина, видно, выскочила, отталкивая навалившееся: развал устоявшегося быта, социальную неразбериху, мужнину отстраненность. На общем фоне у них всё было неплохо, имелось с чего начать. Квартиру кооперативную, трехкомнатную, поменяли на дом в богатом шахтерском городе, пацаны старшие подросли, у супруга профессия востребованная, друзья хорошие. Удержать ребенком хотела Кривошеева – возле себя, от пьянства? Не вышло. Не всем дано было выдержать великий перелом, крушение привычной жизни, а может кривая дорожка уже завела моего героя туда, откуда не возвращаются. Бендер стал алкоголиком, бомжующим, опустившимся, пьющим и спящим, огражденный счастливым, хмельным неведением от непонятной, тяжелой жизни. Птичка, друзья, даже мать, сдались перед великим монстром всех времен и народов – водкой. Не повернуть в другую сторону шею и фамилию отцовскую не поменять. Ушел наш Подарок, как в своё время его папка, в пьяную смерть.

Господи! Даруй ему новую, счастливую, трезвую жизнь под новой, прямой, фамилией!

Кто ловит – тому и рыба

Ну, как человеку, у которого в одном месте шило, да еще и любое действие предполагает результат (лучше немедленно и максимальный), объяснить, зачем сидеть с удочкой, когда не клюёт?

– Вань! Ну, вот чего ты уже два часа тут сиднем сидишь, а ни одной рыбы не поймал?

– Не клюет, – спокойно отвечал Иван. (Он очень уравновешенный.)

– А если не клюёт, зачем сидеть? Рыбы же – нет.

– Рыба есть, но не клюет.

– Так сделай что-нибудь, чтобы клевала, – предлагаю практичное решение.

– Я делал, – так же ровно звучит в ответ, – прикармливал.

– Может, по-другому ловить – сетью, а не удочкой твоей, раз и все.

– Сетью – это не рыбалка, разбой, а мордушку я дома забыл.

– Ты ж говорил, что взял!

– Это я мормышку взял, а мордушку забыл.

– Так лови мормышкой!

– Мормышка – это наживка, а мордушка – сетка на палке.

– Может, бармаши, – блеснула я знанием рыбацкой терминологии.

Иван засмеялся.

– Чего ты смеешься? Я с дядей в детстве на рыбалку ездила, он ещё какими-то бармашами ловил, – пробурчала обиженно.

– Все. Всю рыбу распугала. Сворачиваемся.

– Это ты своим смехом рыбу распугал, – все еще делая вид, что сержусь, парировала я.

На самом деле, именно этого и добивалась. Давно уже было пора выпивать, закусывать, главное, песни петь у костра. А какие песни без Ивана. Но вопрос непродуктивности рыбалки без клева тоже волновал.

– В рыбалке главное не рыбу поймать, а сам процесс, – толковал Ваня. – Вот, сижу я на берегу, ни о чем не думаю, любуюсь природой – погодой, удовольствие получаю.

– Ага! Что ж тогда у Антонова нервный срыв случился, когда рыба сорвалась? Неделю ходил с растопыренными руками, всем показывал, какого размера зверюга ушла.

– Ну, рыба, конечно, тоже важно, – примирительно бубнит Ванюша.

Антонову не хватает Иванова философского спокойствия. Он рассказывает о рыбалке и зеленые глазищи фосфорически светятся, как у кота, почуявшего рыбу, так и кажется – сейчас заурчит, завоет утробно. Если долго не удается выбраться к ближайшему водоёму, Антонов ностальгирует, как поручик Голицын о родине.

– Сон видел, – рассказывает он мне во время романтической прогулки.

Как нормальная девушка я жду чего-то сентиментального.

– Рыба, – печально роняет он.

– Что рыба?

– Рыба снилась, много рыбы. Здоровенная такая, – оживляется Антон (прозвище его), – полная лодка. Я взял одну померять, она как забьется и хвостищем хлесть по руке! Проснулся – на коже засечка осталась и рыбой пахнет. Не веришь – посмотри!

Действительно виден какой-то старый шрам.

– Как думаешь, к чему это? – с надеждой вопрошает он.

– Тебе, как сценаристу, положено знать – рыба всегда снится к беременности. Не думаю, что в твоем случае это возможно, потому теряюсь в догадках, – мстительно заканчиваю я.

Одержимость рыбной ловлей несколько раз чуть не стоила ему жизни. Как-то летом, он в надувной резиновой лодке, уплыл вниз по течению на вечерний клев. Стемнело, все наши рыбаки собрались, только Антонова нет. Прошли по берегу, покричали, поаукали – нет. Выпили – закусили, стали планировать поисковую операцию. Вооружились фонарями и к реке. Тут-то он и появился. Мокрый, злой как черт, непривычно молчаливый. Только после третьей рюмки рассказал, что к чему. Не знаю, каким уж там мистическим образом лодка прохудилась, а он – на середине реки. Темно уже, плыть надо против течения. Оказался в воде, но снасти и лодку не бросает. Попал в водоворот, стало затягивать…

– Вся жизнь, за один миг перед глазами пробежала: я маленький, в белой рубашонке по траве бегу, мама, ты на меня укоризненно смотришь, – ерничал Антонов, но в глубине глаз еще темнел страх.

Из-за несоответствия тона и взгляда стало ясно, что ситуация была не шуточной. Я начала колотить Антона по груди кулаками и орать, что он, псих – ненормальный, когда-нибудь рыбам на корм попадет.

– Ну, чего ты? Все ж в порядке. Тонул я, а истерика у тебя.

Ночью пьяный Антон выкрикивал остатки страха: «Истопи ты мне баньку по белому…»

В другой раз он с инфантильным приятелем Мариком поехал на рыбалку. Дело было в марте, и лед на озере стоял непрочный, о чем все их предупреждали, но охота пуще неволи. Бедный Марик, он – то поехал за компанию, развлечься, а попал, как кур в ощип. Льдину оторвало и понесло на середину озера вместе с рыбаками, рыбой и воплями Марика. Короче, снимали с вертолетом. На вопрос: «А почему такие пьяные?» – резонно заметили: «Ты еще спасателей не видела!».

Самая замечательная рыбалка была с дядей в моем раннем детстве. Он, как Иван, млел от самого процесса, общество друг друга нас устраивало и радовало, отсутствие клева тогда меня ещё не беспокоило. Я перебирала рыбацкие побрякушки, позвякивала всевозможными колокольчиками, проводила филологические исследования: «бармаши» и «шармачи» – это одно и то же и если да, то, как они умудряются свистеть у нас вечерами под окнами, и как же дядька собирается использовать их в качестве наживки. Шармачами бабушка называла уличных хулиганов.