Принц полуночи. Книга 1

– Ну да, ну да, разумеется. Надеюсь, вы простите мой неуместный вопрос? – Молодое, с резкими чертами лицо в первый раз отразило какие-то чувства, кроме мягкого внимания к гостям. – Видите ли, сношения мира живых с инфернальными сферами представляют для нас, смертных, интерес куда больший, чем принято думать. Но с тех пор как факультет демонологии и некромантии в институте Вотаншилла был закрыт, а все результаты его работы уничтожены, церковь вновь оказалась в положении вооружённого слепца. Кое-что мы знаем, но по преимуществу располагаем лишь сказками да суевериями – плохим подспорьем в борьбе с Врагом.

Он замолчал, ненадолго погрузившись в невесёлые размышления. Тир подумал, что им с Казимиром довелось наблюдать редкий экземпляр священника, признающего необходимость научного подхода к вопросам веры.

– Однако, возвращаясь к Моюму, – вновь заговорил отец Грэй, – должен заметить, что вы совершили благое дело, возможно, и не желая того. Убей этого человека простой смертный, и убийство легло бы тяжким грехом на бессмертную душу, в вашем же лице мы в определённой степени имеем дело с промыслом Божьим. И я рад, что Господь вершит справедливость, не искушая при этом своих детей. Но, с другой стороны, этим убийством вы поставили себя в крайне сложное положение. Да и господину Мелецкому, хоть он виновен лишь косвенно, тоже грозит опасность. Моюм Назар был высшим чином в иерархии раиминов, секты, отрицающей Бога. Они не поклоняются дьяволу в том смысле, какой привыкли вкладывать в эти слова христиане, скорее уж они склоняются перед знанием. Не наукой, заметьте, а знанием, путь к нему не имеет значения. Если наши сатанисты, как бы они не заблуждались, всё же признают власть Господа, то секта, которую возглавлял Моюм, вообще не оставляет в душах места ни для Творца, ни для его Врага. – Отец Грэй не то удивлённо, не то укоризненно покачал головой. – Впрочем, для вас из всего, что мне известно об этом, интерес представляет лишь тот факт, что раимины известны как некроманты, шпионы и убийцы, а за покушения на себя они платят сторицей. И, разумеется, в их распоряжении более чем достаточно колдунов, способных выяснить ваше местонахождение. Прийти сюда они не посмеют, но за пределами моей скромной… – хмыкнув, отец Грэй оглядел высокие своды, украшенные резьбой потолочные балки, старые, но роскошные гобелены на стенах, – скромной обители, – продолжил священник с лёгким сомнением, – они вновь встанут на ваш след.

Тяжело вздохнув, он задумался снова. Озирока, всё время ужина висевший под потолком, спланировал вниз, встал на хвост поодаль от стола.

Тир молчал. Молчал и Казимир.

Последний, по всему судя, был нимало не встревожен открывшимися перспективами. Его не пугали ни магия, ни колдовство, ни живые враги. И в том, и в другом, и в третьем светлый князь на голову превосходил любых противников. По крайней мере, он был в этом уверен.

Тир поморщился от зависти: когда-то и он мог похвастаться подобной уверенностью. Куда что делось? Не выдержало столкновения с действительностью?

– Ну что же, господа, – снова заговорил отец Грэй, – нам остаётся полагаться на Всевышнего. Пока я не вижу для вас выхода, но непременно постараюсь его отыскать. Ночь пройдёт, утро присоветует, как говорят в Радзиме. А посему могу лишь пожелать вам спокойного сна. Вам же, господин Мелецкий, снова советую покаяться. Возможность очиститься от греха – драгоценный дар Творца. Тир наверняка может подтвердить это.

– Но не хочет, – Тир встал, – спасибо, господин И'Слэх.

…В спальню он не пошёл – отдохнул, пока летели. Выспался с запасом. Шутка ли – тридцать часов в одну сторону да восемь (пока не встретились с раиминами) – в другую.

Портьера, занавешивающая вход в столовую, с шорохом опустилась за спиной. Сунув руки в карманы, Тир направился к выходу. Он сутулился, рассеяно поддавал носком ботинка подвернувшуюся под ноги длинную пробку от винной бутылки и ничуть не походил на того себя, самоуверенного и обаятельного, какого успешно изображал для Казимира уже в течение трех дней.

Надоело! Сколько, в самом деле, можно изображать? Сегодняшняя встряска – не полёт – три часа воздушной чехарды, скорее, удовольствие, чем напряжение нервов, а прыжок с «Хаттыя» вниз головой, в какой-то несерьёзный куст (сейчас – в памяти – куст этот казался ещё менее серьёзным, чем в действительности), – вымотала донельзя. Да, спать не хотелось. Но не хотелось и ничего другого.

Тир поднялся на стену, уселся между зубцами, спиной упёршись в один, ногами – в другой. Подумал равнодушно, что для полноты картины недостаёт ему сейчас флейты или лютни и берета с пером белой цапли. Всего пара деталей – и готово полотно «Грустящий трубадур».

Трубадура этого можно пристрелить, даже не целясь. Но болиды дадут знать о себе раньше, чем подлетят на расстояние выстрела. А снизу никто не подберётся, внизу шумит и плещется море. Только голову повернуть, и вот они – серые волны без конца, и стекает в них фиолетовое небо.

Чёрный? Ну и пусть. Сейчас – всё равно. Отец Грей прав: стоит подождать утра, хотя бы одну ночь прожить спокойно. Не убегая и никого не боясь.

Озирока блестящей лентой скользнул сверху и застыл в отдалении. В пасти змей сжимал летучую мышь. Глядел на Тира. А Тир – на него. Помедлив, Озирока двинул челюстями, сглотнул мышь и несколькими судорожными телодвижениями протолкнул её в желудок.

Тир поневоле улыбнулся. С одной стороны, змей странным образом напомнил ему кормящегося страуса, с другой – Озирока был слишком красив, чтобы казаться смешным.

– Возможно ли предположить, – произнёс отец Грэй, указывая на неподвижно застывшего змея, – что такое красивое существо создано было, чтобы убивать?

Тир умудрился не вздрогнуть и не вывалился из бойницы – и вообще сумел сделать вид, что давно услышал приближение отца Грея, а посему в его появлении на стене нет ничего неожиданного.

– А ведь таких, как Озирока, выводили специально для войны, – продолжил священник, – ничуть не задумываясь о том, что истинное назначение этих прекраснейших созданий – радовать взгляд и душу своим совершенством. Вы нигде не найдёте убежища, Тир. Я взвесил все варианты… Господин Мелецкий мог бы скрыться в Саронте: на землю герцогства не ступит нога ни единого сатаниста, но, к сожалению, к таким, как вы, Тир это тоже относится. Герцог Саронтский – чистокровный халха, а халха называют подобных вам «грязью» и относятся соответственно. Грязи не должно быть. Все другие города недостаточно надёжны. Против совокупной мощи колдунов-раиминов – нет. Остаётся Лонгви, почти верная смерть, если только… – фосфоресцирующие глаза священника вновь остановились на Озироке, – если только барон не разглядит в вас света.

Интересно, это он о чём? Какой ещё свет? Чёрный есть Чёрный, и весь разговор.

– Всё же я задел вас, хоть и всей душой не желал этого, – отец Грей развёл руками, – простите, я должен был понять, что вы не привыкли к подобному отношению. К тому, что вас считают нечистым. Я должен сказать вам ещё кое-что, и, мне кажется, князю Мелецкому слышать это ни к чему. Какой бы чёрной ни была ваша душа, вы несёте в себе нечто большее, чем чистое зло. Тот самый свет, который ослепил меня, когда я смотрел, как летит над скалами ваш шлиссдарк. Как я уже сказал: это тема для долгих размышлений. Однако барона Лонгвийского я постараюсь убедить. Он… тяжёлый человек, но иногда прислушивается ко мне.

…Рано утром отец Грэй вывел из высокого каменного сарая – то ли конюшни в прошлом, то ли ещё какой хозяйственной постройки – спарку нескромной бело-золотой расцветки. Озирока нырнул в кабину, не дожидаясь приглашения. Уверенно свернул кольца в пассажирском кресле, а хвост расположил почти во всём салоне, оставив ровно столько места, чтобы втиснуться его немаленькому хозяину.

– Я надеюсь вернуться к вечеру, – сообщил отец Грэй Тиру, зачарованно взирающему на машину, – но если даже и задержусь, это не повод для беспокойства. В Лонгви, увы, даже для смиренного отшельника находится много дел. А вы чувствуйте себя как дома. И господину Мелецкому, когда он проснётся, передайте, что замок, в том числе и часовня, в полном его распоряжении. Всего доброго, Тир.

– До свидания.

Когда колпак кабины захлопнулся, Озирока, нетерпеливо дёргающий кончиком хвоста, весь подобрался и даже пасть приоткрыл в ожидании взлёта. Зубы впечатляли, и Тир от души позавидовал. Не зубам, разумеется. Просто он и сам много дал бы, чтоб хоть попробовать, каково это – летать на лёгкой машине, оснащённой антигравитационными установками.

Болид стремительно и бесшумно взмыл в светлое, в утренней дымке, небо.

Итак, целый, хочется верить, что спокойный день впереди.

Казимир, проснувшись, изволил выразить сдержанное недовольство:

– Я что-то не понимаю нашего дорого хозяина: то он говорит, что в Лонгви нельзя, то выясняется, что только туда и можно. А тебя я не понимаю вдвойне. С твоей-то профессией можно ли верить совершенно незнакомому человеку? У тебя есть гарантии, что он не направился в ближайший офис раиминов, чтобы выдать нас за скромное вознаграждение?

Гарантий не было. Выбора не было тоже. К тому же не настолько плохо знал Тир людей, чтобы не понимать: Казимир недоволен, скорее, тем, что впереди много часов бездействия. Опасность же предательства со стороны отца Грэя была не более чем предлогом, хоть сколько-нибудь приемлемым с точки зрения логики поводом заявить о своём недовольстве.

Есть над чем подумать.

Тир оставил светлого князя и направился в ангар посмотреть, в каких условиях обитают болиды в этом престранном мире.

Люди такие разные, вот и с Казимиром всё непонятно или слишком понятно. Слишком просто для такого, как он. Незамысловатый коктейль, действительно незамысловатый. Но ведь это же неправильно. Казимир просто обязан быть сложнее. Как получилось, что сверхъестественный боец не умеет терпеливо и спокойно ждать, ждать, получая удовлетворение от каждой секунды покоя? Куда он спешит? Каких таких приключений ищет на свою задницу, неужели мало того, что уже наскрёб?

Вчерашнее уважение к светлому князю смешивалось сейчас с вежливым удивлением. Целый день впереди, минимум двенадцать часов относительной безопасности, когда можно ослабить натянутые струны осторожности и положиться на обычные внимательность и чуткость. Радоваться надо такой передышке. Особенно после вчерашнего прыжка.

Хотя для Казимира прыжок как раз таки прошёл незаметно.

А в ангаре и точно была когда-то конюшня, правда, давно уже переоборудованная и перестроенная изнутри до полной неузнаваемости. Запах за много лет выветрился почти полностью, но чуткие ноздри Тира уловили резковатый осадок. Кроме запаха были выбоины от подков на каменном полу. И труднообъяснимое ощущение, какое всегда бывает в месте, где содержится или содержалось много животных. В цирковом ли зверинце, в зоопарке или вот в большой конюшне.

Ещё псарни бывают. Но туда не дай бог забрести.

Никаких специальных приспособлений для обслуживания и мелкого ремонта машин Тир в ангаре не обнаружил. Не было там даже обычного набора инструментов, тех, что от века не менялись на Земле, становясь разве что чуть более удобными. Ничего не было, что ожидаешь увидеть в ангаре ли, гараже, да даже в обычной кладовой у любого мужика. Только стойка для болида типа «козлы», выполненная в несколько неожиданной для столь простого приспособления манере: в цвет машины, со вкусом украшенная позолоченными накладками.

«Мастерские Юлиуса Цуммера. Лонгви» – прочёл Тир на маленькой медной табличке.

Красиво. У работников Юлиуса Цуммера, по всему видно, и руки откуда надо растут, и чувство прекрасного наличествует.

Глава 7

Великое искусство – выжидать.

Кто может в нем со мною состязаться?

Ведь я умею только убивать,

Я совершенно не умею драться.

    Светлана Покатилова

Барон де Лонгви изволил гневаться. Он принял отца Грэя в своей резиденции, в одной из непарадных гостиных, что было признаком особой баронской милости, но на этом милость и закончилась. Выслушав просьбу священника, барон удивлённо взрыкнул и уточнил:

– Вы это всерьёз?

– Разумеется, ваша милость, – отец Грэй смело встретил взгляд правителя, – этим молодым людям нужна защита, предоставить которую может только Лонгви.