Только правда
Кстати, о кошках. Животных категорически нельзя держать в домах, где живет больной, которому требуется перитонеальный диализ, о чем мне и сообщила с удовольствием еще в больнице соседка по палате: «А кошечек-то твоих придется того, ликвидировать». – «Почему?» – «От них шерсть везде, инфекция! Пушистые они у тебя?». Да уж, моя любимица Леська отличается длиннющей красивой шерсткой. Но я сразу решила: кошки не виноваты, что им досталась такая дурацкая хозяйка, поэтому все они останутся дома, и будь что будет!
Да, совсем забыла. Работы-то у меня было две! И на второй, ближней к дому, работе мы провели концерт уже в декабре – всем чертям назло! Дело в том, что кто-то настучал начальству, что я на работу не хожу, а зарплату получаю (жалкие полставки в культуре). Позавидовали, что ли? Пришлось доказывать делом, что я еще жива и дееспособна, так как ходили самые зловещие слухи. Но вторая работа близко – пять минут ходьбы от дома. А вот что касается первой… Вставала утром, самочувствие – не то что на работу, а впору размышлять, куда в таком виде – в морг или сразу на кладбище. Неважно. Идти могу? Могу. Значит, надо на работу. Сдерживая рвотные позывы и хрипя про себя: «Что было – неважно, а важен лишь взорванный форт!», дотаскивалась до работы и даже умудрялась там работать. Надо сказать, сейчас иногда бывает не намного лучше. Просто научилась не обращать на это внимания.
Примерно раз в месяц надо было ездить в больницу, сдавать анализы и разговаривать с врачом. С врачихой своей я познакомилась еще в пору лежания в больнице, и мы сразу же испытали друг к другу взаимную «любовь». Это чувство обычно связывало меня с людьми, которые мне говорили: «Как ты со мной разговариваешь?», подразумевая, кто ты и кто я? «Я – начальник, ты – дурак.». Началось все с тетрадки, в которую мы с мамой записывали, сколько и каких растворов залили и сколько с них слилось:
– А где конечный итог – ультрафильтрация?
– Да вот же, смотрите!
– Ты еще будешь указывать мне, куда нужно смотреть?!
Ну, вот ЧТО можно на это ответить? Я вздохнула и подумала про себя: «Кажется, случай тяжелый, близок к безнадежному». Так же дело шло и после выписки. Она смотрела на меня и выдавала очередную пакость, вроде:
– Ты о чем думаешь? Хочешь долго такой оставаться? Тогда держи давление, а то со своим диабетом ослепнешь быстро.
Как держать? Давление было больным вопросом – держалось под 200 (иногда и за 200) и сбивалось только совершенно лошадиными дозами коринфара.
Не хотелось об этом писать, но из песни слова не выкинешь. Как я и думала, отношения с людьми у меня напрочь разладились. То есть не со всеми, а с самыми близкими (кроме мамы, конечно). Машка, которая незадолго до моего попадания в больницу постоянно звонила (у нее умирал отец, и мы, друзья и знакомые, помогали, как могли), теперь была все время занята. То есть действительно занята – работа в Москве каждый день времени на сантименты не оставляет. «Но хоть в выходные-то можно иногда позвонить?» – думала про себя я. Живет ведь в соседнем доме, я уже месяц как из больницы вышла, а она только вчера заскочила на пять минут на меня посмотреть. Не знаю, в чем тут дело. Вроде старалась не ныть, может, все-таки, ныла? Или сам мой вид был для людей живым напоминанием о «мементо мори», не знаю. Даже отец, который сразу дал мне тысячу евро на лечение без всяких просьб с моей стороны, не любил разговоры о моих проблемах, сразу старался перевести разговор на то, что у него зубы выпадают и, того гляди, желудок испортится, а вот какие он выключатели для ванной купил.
Косте я позвонила сразу после выписки. Он обрадовался:
– Какие люди!
– Вот, вышла. Живая.
– А в этом никто и не сомневался, – бодренько ответил он.
Да? У меня как раз были некоторые сомнения по этому поводу. Недели через две пришел:
– Мы хотели с Машей тебя навестить, но все никак не могли собраться, вот один пришел.
Ну, тут уже сразу все было понятно, но я так соскучилась, что бросилась ему на шею, вкратце рассказала ему о своих мытарствах.
– Да, досталось тебе.
Это были единственные слова сочувствия, которые я от него услышала. Тут же он начал разводить какие-то теории, что не надо было делать операцию, надо было немного потерпеть (куда ЕЩЕ было терпеть, он что, не видел, что со мной творилось?), и почки бы заработали. Переубедить его не было никакой возможности, у него выходило, что я сама во всем виновата – недотерпела. Виновата сама, конечно, но уж точно не в недостатке терпения, а, скорее, в его избытке. Когда я сказала, что мне пора сливаться, он заторопился:
– Ну, мне пора.
Боится, поняла я, не хочет этого видеть и знать. Все было ясно, как Божий день. Зачем я к нему потом приходила? Просто посмотреть на него и поговорить. Всем своим поведением давала понять, что на него больше не претендую, даже не подходила к нему близко. Письмо он мне отдал в первый же мой приход. Я залилась краской:
– Ты его читал?
– Нет, ты же сказала прочитать, если…
– Ты на редкость не любопытен.
– Конечно, зачем мне знать лишнее.
Но приходила я все реже, когда уж совсем тоскливо становилось. Потому что я видела, что мои посещения его не радуют. Не потому, что я жаловалась – ему я вообще не жаловалась. Сам мой вид напоминал о болезнях и смерти – видимо, так.
Чтобы не затосковать совсем, я придумывала себе развлечения. На первое апреля решила разыграть маму и ночью после слива с энергией, явно достойной лучшего применения, в течение часа проталкивала по длиннющей магистрали в пакет со слитым раствором моток черных ниток – получалось, словно это у меня из живота вышло. Утренний вопль моей несчастной матери был мне наградой. Я ее, конечно, сразу успокоила. Эх, не надо шутить с такими штуками, через пару дней у меня начался перитонит.
Вообще перитониты у меня были какие-то странные – никаких адских болей, о которых рассказывали другие. Может быть, они преувеличивали? Но ощущения рыбы, попавшей на крючок, я прочувствовала сполна, особенно во время процедуры. Днем было легче – садилась за пианино и заглушала боль тем, что наяривала что-нибудь погромче (помирать – так с музыкой!). Особенно хорошо шел «День Победы» – наш ансамбль как раз готовился к выступлению на 9 Мая. Вот в мае-то и начались новые пакости.
2005-й, май. 9 мая у меня было отличное настроение – давно такого не было. Ансамбль наш вполне успешно выступил на уличной сцене, после чего я пошла домой, передохнула, слилась (куда ж без этого!) и снова вышла на улицу с хорошей приятельницей и бутылочкой вина. Дождавшись хилого салюта (городок у нас маленький), разошлись по домам. На ночь глядя заявилась Машка (ну наконец-то, а то я начала забывать, как она выглядит). Разговор зашел о Косте. К тому времени я к нему заглядывала довольно редко, раз в три-четыре недели. «Козел твой Костя», – сказала Машка. Я ей ответила, что он, по крайней мере, никогда не говорит за глаза пакостей об отсутствующих. «Ты так думаешь?» – загадочно ответила она. Я сказала, что если она хочет продолжать в том же духе, то лучше я пойду посижу в своей комнате (с нами на кухне сидела еще и моя мама). А когда она выговорится, я снова к ним приду. Она не возражала. Минут через десять они меня позвали и мы продолжили сидеть, словно ничего не случилось. Когда Машка ушла, мама подошла ко мне и сказала:
– Наташа, даже не знаю, надо ли тебе это говорить.
– Раз начала, так уже давай.
– Машка рассказала, что Костя про тебя ей пакости говорил.
– Ну и какие же? – (Этот кусок я решила убрать, просто скажу, что было очень больно, обидно и несправедливо).
– А потом он начал приставать к Машке, и она убежала.
В это я поверила, Машке он никогда не нравился. И я понимала гораздо больше: что такое теперь я? А Машка здорова. Но зачем пакости-то про меня говорить? До меня, наконец-то дошло, что того человека, которого я любила, просто не было. Потому что он такого бы никогда не сделал.
После праздников, когда я вышла на работу, сказали, что со следующего года училище наше закрывают. Жизнь моя, не успев наладиться, опять пошла вразнос.
А я чувствовала полную апатию. Все надоело просто до чертиков. Особенно дурацкие пакеты – четыре штуки каждый день. И перитониты, которые в последнее время шли просто один за другим. Только один вылечишь, походишь неделю без антибиотика – и опять. В полном отчаянии решила попробовать один рецептик из книжки: 800 граммов петрушки надо было долго вываривать с молоком и потом в течение суток все это съесть – каждые полчаса по столовой ложке с верхом. В книжке было написано, что это варево прочищает почки в самых запущенных случаях. Умом я понимала, что это вряд ли поможет, но просто должна была что-то делать, чтобы не сойти с ума. Ничего более отвратительного на вкус я не пробовала за всю свою жизнь. Засуну ложку в рот, а проглотить никак не выходит – наружу просится. Но как-то в себя заталкивала, ела эту пакость с утра до ночи, но съела только две трети. Хотела уже всю ночь до утра есть, но при последнем ночном сливе увидела, что раствор из меня выходит ярко-зеленого цвета, вот уж не думала, что такое может быть. И почувствовала, что пора с этим делом заканчивать. Правильно почувствовала, ведь в петрушке много калия, а калий диализникам нельзя, может сердце остановиться. Но про калий я тогда вообще ничего не знала, никто же не сказал. То, что рассказала Машка про Костю, не давало покоя ни днем, ни ночью, особенно ночью. Дело в том, что мне поменяли антибиотик – старый уже не помогал, а у нового была куча побочных эффектов, в их числе и бессонница. Да еще началась какая-то фигня с ногами – по ночам не могла лежать спокойно, было просто-таки непреодолимое желание пошевелить ими. После того, как пошевелишь, желание это проходит минуты на две, а потом все снова. Вот лежала я так, ворочалась, и в голову лезли бредовые мысли. Самая бредовая была – достать пистолет, прийти к Косте и застрелиться на его глазах. Сейчас даже смешно вспоминать, но я серьезно это обдумывала. Или напоить его водкой с клофелином (причем я могла пить вместе с ним, и мне ничего бы не было, у меня-то давление практически ничем не сбивалось). Правда, зачем – непонятно, ведь грабить я его точно не собиралась. Еще я писала совершенно жуткие бредовые стихи, помню начало одного – «Я с радостью дикой приму тебя, смерть! Скажу: «Приходи поскорей, дорогая подруга!». Гм. Чего я только не проделывала. На самоубийство все же решиться не смогла, но ходила под строящимися зданиями (вдруг кирпич на голову?) или поздно вечером по городу (а вдруг маньяк?). Но ни маньяков, ни кирпичи я не интересовала решительно. Бедная моя мамочка, досталось ей тогда! Один раз я, что есть силы, шваркнула пакет со слитым раствором на пол, пакет лопнул, и все два с половиной литра оказались на полу.
Одна хорошая знакомая посоветовала мне обратиться к целительнице, вроде как ясновидящей. Мы с мамой поехали без всякой надежды. Я хотела хотя бы узнать, за что же меня лупят-то так? Сразу скажу, со здоровьем она мне не помогла. Зато загнала меня в церковь, за что я ей благодарна до сих пор.
С церковью было трудно. С тех пор, как попала на диализ, даже молиться не могла – считала, что это Бог подсунул мне такую подлянку, а тут каждый день акафисты читай. Я читала, плюясь от отвращения, про то, что я – грешнейшая из всех человек, о милосердности Бога. Ну, примерно можно представить, какие чувства все это у меня вызывало. Но я все равно читала, потому что надежды не было ни на что, кроме Бога. Вот читала с отвращением, а что-то все равно оставалось и давало плоды. Надо сказать, Бог меня не оставил.
Узнав про мои частые перитониты, врачиха из больницы сменила репертуар. К угрозам слепоты добавилось: «Что ты себе думаешь? Так у тебя скоро перитонеальный диализ подойдет к концу, а мест на гемодиализе нет. Ты думаешь, мы кого-нибудь выкинем с гемодиализа, его убьем, а тебя возьмем? Нет, мы тебя помирать оставим». Хотелось сказать: «Дайте уже мне яду». В очереди на прием было жутко. До сих пор помню девочку Свету – выглядела лет на пятнадцать, хотя на самом деле ей было уже за двадцать. Диабет, диализ, слепота, ходила еле-еле. При этом лицо симпатичное, и когда плелась от стула до кабинета врача, казалось, что это игра, что она так балуется, но сейчас распрямится и пойдет нормально. Если бы. Или мальчик Ваня – четыре года на ПД, вода уже везде, сидеть не может, дышать не может. Скорее всего, их уже и в живых нет. Я оттуда вылетала как пробка, удивляясь, как это я еще на работу бегаю. Иногда в этой очереди встречала и тех, с кем лежала. Узнавали друг у друга, как дела, обменивались опытом. Одна рассказала, как у нее хирург катетер отрезал:
– Загноилась у меня дырка, легла в больницу. Там мазали какой-то мазью, но толку никакого. Послали к хирургу, чтобы посмотрел. А он взял, чик ножницами – и перерезал трубку! Я так рыдала! Ну, меня на стол – и три часа возились, пока вынимали, пока новый ставили.
Я подумала, что где-нибудь в Америке она после этого была бы обеспечена до конца дней своих, по суду ей бы не меньше миллиона выплатили, а у нас – хорошо, хоть за операцию денег не потребовали.
2005-й, июль. Сессию на работе кое-как дотянула, начался отпуск, а мне становилось все хуже. От слабости почти не выходила из дома, слив плохой, снова начал вес прибавляться. Давление стало почему-то падать: 90/60, и это после обычных 180. От абактала, нового антибиотика, пришлось отказаться: мало того, что от него началась бессонница, так еще стало выворачивать наизнанку. Следующий назначенный антибиотик был гораздо лучше, но и намного дороже – 300 рублей за флакон, в день надо 3 флакона. Нашли еще один, тоже неплохой, подешевле, но его почти никогда не было в аптеке. 31-го числа у меня сломался катетер. Слилась, хотела залить очередную порцию раствора с антибиотиком – и никак. И трубка начала подтекать. Все.
Как я ругалась – на свою жизнь, на Бога! А ведь Бог меня спасал. Дело-то было плохо – не сломайся у меня катетер, неизвестно, чем бы все это закончилось. А тут волей-неволей пришлось тащиться в больницу. Звоним (как в методичке, которую нам выдали: звоните в нефроцентр!). Там отвечают: «А у нас нет катетеров». – «А что нам делать?» – «Приезжайте завтра». – «Она же до завтра не дотянет – перитонит, лекарство ввести не можем». – «Ну, если будет СОВСЕМ плохо, приезжайте. Только катетеров все равно нет». Вот так. Посовещавшись, решили ехать. Потому что ждать до завтра… Завтра вообще неизвестно, смогу ли я с кровати встать, а ехать далеко – электричка, метро, потом пешком. Везти некому, поехали. Народ как раз с дач возвращался, электричка – битком. Мама выпросила для меня место, я обычно этого не допускала, могла вообще в другой вагон уйти, но тут даже сопротивляться не стала, куда уж там. Живот с каждой минутой все сильнее болит, башка кружится, тошнит все время – уж как-нибудь бы доехать. Даже в метро не пошли, мама поймала «бомбилу». А народ кругом довольный идет – лето, погода хорошая. Господи, ну ПОЧЕМУ все так?
Дотащились. Дежурный врач:
– Ну и что вы приехали? У меня мест нет.
Заходим в палату – две койки свободны.
– Ну и что? Завтра понедельник, будет плановая госпитализация. А. придет, будет ругаться, что я вас взял.
– Какая плановая госпитализация? Вы что, не понимаете, человек с перитонитом и даже лекарство ввести не может?
– А я что могу сделать?
– Как что? Поменять катетер и дать антибиотик, дальше мы сами.
Гляжу я на эту перепалку, а желание только одно – лечь и свернуться клубком. Что я и делаю: ложусь на свободную койку и заявляю:
– Я отсюда никуда не пойду, просто сил на это нет. Можете ничего не делать, помру здесь – не страшно, вон морг за углом.
– Ладно, иди на рентген, посмотрим, нормально ли катетер стоит. Потом ко мне – поменяю и дам антибиотик.
Антибиотик дал – самый лучший, который по 300 рублей за флакон. Пошли заливаться. Может быть, самовнушение, но облегчение пришло сразу, как только залили раствор с антибиотиком. Вот так я попала в эту больницу, которой боялась, как не боялась до этого ничего в жизни, второй раз.
2005-й, август. В этот раз все оказалось не так уж страшно. Всех уже знала, порядки известные, да и состояние мое было не в пример лучше. Так что мама, дождавшись обхода и поговорив с А., отправилась домой. А мне назначили экзекуцию: пять двойных сливов. Если учесть, что и одинарный при перитоните здорово затягивается, в заливочной пришлось поселиться. Каждая процедура длилась часа два. Чего я только не делала: и читала, и СМС-ки писала (просадила кучу денег), и в змейку играла, но к вечеру раствор пошел чистый. На следующее утро я обрадовано сообщила об этом А. в надежде, что она отменит двойные сливы. Как бы не так:
– Молодец! Еще один день так же!
Чтобы не свалиться от такого известия, я ухватилась за стену, но все когда-нибудь кончается, и на третий день пять ОДИНАРНЫХ заливок показались мне манной небесной. В палате народ собрался колоритный. Прямо рядом со мной лежала Люба, вид у нее был…. Я сначала даже не поняла, что это женщина – ну, мужик и мужик. Тем не менее, с ней на одной кровати спал и за ней ухаживал ее малолетний, лет четырнадцати, сынок. Позже я узнала, что Люба – бывшая зэчка, за что сидела, так и не поняла. Ей сделали какое-то подобие перитонеального диализа – в боку торчала трубка, которая вставлялась в пакет с жидкостью. Она пасла стадо в какой-то деревне, в больницу попала только когда почки отказали совсем: «Мне только живот разрезали, а вода как хлынет! Всех хирургов окатила с ног до головы!» – так описывала она, видимо, процесс установки трубки. Но сей странный метод с трубкой ей не подошел, поэтому ее регулярно забирали на гемодиализ.
У окна лежала Альбина. Она была олицетворением всех моих тайных страхов: диабет, диализ, почти ничего не видела и не ходила (после перелома шейки бедра кость так и не срослась). С ней с утра до вечера сидел муж. Мы сначала думали, что это ее сын – она была старше его лет на десять, а если учесть разницу в состоянии здоровья… Коля – совсем еще крепкий мужик, Альбина же была полной развалиной. Колю вся палата уважала и называла хозяином: он следил, чтобы у всех были растворы, в выходные, когда некому было принести растворы из подвала, приносил не только Альбине, но и нам всем. Процедуру он освоил очень быстро, делал все четко и уверенно. Так как Альбина плохо видела, он приходил в шесть утра к первой заливке и уходил в десять вечера после последней.
Была и очередная мученица заливочной, у которой ПД не пошел сразу, а самой крепкой из нас была моя тезка Наташа. На ней полностью оправдалась пословица «Беда не приходит одна». В один год потерять мать (неожиданная смерть от инсульта), работу (сократили), отправить сына в армию и попасть на диализ. явный перебор. Она даже не могла выписаться из больницы, потому что дома ей было не на что жить: больничный выплачивать некому, а группу дают только после четырех месяцев пребывания на больничном. В общем, кроме меня, все были новенькие, поэтому мне пришлось работать «советником-консультантом». Мне даже кличку дали в палате – «профессор»: «Ну, если профессор не поможет, пойдем к врачу!». Надо сказать, помогала довольно часто, и чем только не приходилось заниматься – и катетер промывала, и гепарин вводила.
Припоминаю один просто вопиющий случай. Коля рассказал об одной женщине, которая вводит антибиотик, разводя его перед этим гепарином. Сначала я как-то не обратила внимания на его рассказ, решила, что он по неопытности что-то перепутал или это какая-то новая методика. И вот как-то сижу в заливочной, сливаюсь, а рядом сидит несчастного вида бабулька в красном халате и, охая от боли, колдует с какими-то пузырьками. Приглядываюсь – мама миа! Набирает полпузырька гепарина, разводит им антибиотик и собирается ввести эту адскую смесь в пакет! Я в ужасе кричу: «Что вы делаете? И потом – сначала же надо магистраль промыть, а потом лекарство вводить!» – «Да? – растерянно смотрит она на меня. – Ой, так живот болит, я ничего не соображаю. Я уже третий день (!) так делаю, а ничего не помогает». Покрывшись холодным потом, говорю как можно спокойнее: «Я сейчас сольюсь и принесу вам другое лекарство, подождите немного». Быстренько закончив, бегу к медсестре, докладываю: так и так. Реакция вялая: «А, это такая-то. Ну, вот ей еще пузырек с лекарством». Подойти и объяснить – не ее работа, конечно. Прихожу с лекарством, все ввожу и объясняю. Я бабульке явно понравилась – дня два она упорно дожидалась меня в заливочной и я вводила ей антибиотик и гепарин: «Сама я боюсь, уж лучше ты сделай!». В конце концов я поняла, что что-то надо с этим делать: наотрез отказавшись вводить ей очередной антибиотик, заставила ее под моим наблюдением сделать все самостоятельно. Руки у бедняжки изрядно тряслись, но она умудрилась-таки сделать все правильно. Несмотря на то, что медики не баловали нас своим вниманием, никто в тот раз не умер, даже, наоборот, почти все довольно быстро восстанавливались. Наш больной – самый живучий больной в мире! Я уже на третий день ракетой носилась по знаменитому длиннющему коридору.
Второе мое пребывание в больнице было самым легким и даже веселым. Погода была чудесная, мы ходили гулять по больничному парку и за его пределы. Ну, конечно, сначала стоило мне пройти метров сто, как была уже вся мокрая от слабости, но на такие мелочи я давно привыкла не обращать внимания, бегала в ближайший книжный и просто погулять. После обхода регулярно занималась «медицинским консультированием». Придет А., пробурчит что-то быстро вроде: «Раствор мутный? Четыре двойных, из них два желтых, два зеленых, два гепарина, три антибиотика», – и убежит. Только она за дверь – народ ко мне: «Наташ, переведи!». Переводила – ходили за мной с тетрадками и записывали каждое слово, никогда себя такой умной не чувствовала (шучу)! По вечерам рассказывали ужастики о больничной жизни: про два ведра воды в животе, про перерезанный катетер, про загубленный Альбиной импортный глюкометр (сахар был такой высокий, что глюкометр зашипел и сгорел!), а в последний выходной перед выпиской я даже сбежала с отцом в парк Победы на аттракционы, из дома-то никуда не успевала – только выйдешь, уже пора сливаться. Медсестры больше не орали, я была уже своя. Да и жизнь вроде как стала получше: училище от закрытия отстояли, обида на Костю стала забываться – в конце концов, он ведь меня не обманывал, не говорил, что любит, ничего не обещал, а если я сама что-то напридумывала, так это мои проблемы, мне их и разгребать. Так что из больницы я вышла с неплохим самочувствием и настроением. Только вот ненадолго: две недели продержалась без антибиотика – и опять раствор мутный.
Как я теперь понимаю, у меня было какое-то хроническое воспаление кишечника, и мне перитонеальный диализ как метод лечения вообще не подходил. По крайней мере, после года на ПД точно надо было переходить на гемодиализ, но – мест нет, и все. Делай, что хочешь, крутись, как хочешь. Потихоньку дело пошло хуже, во время перитонитов начиналась ужасающая рвота. Это было что-то страшное, выворачивало каждые минут пятнадцать, и так – целую неделю. Иногда, уколов бешеную дозу церукала (противорвотное), удавалось часок поспать, после чего все начиналось снова. За неделю могла похудеть килограммов на пять, но потом из-за плохого слива все набирала обратно. На работе сочувственно кивала головой на жалобы коллеги: «У меня опять давление 180», – думая про себя: «А у меня с утра было 220, три таблетки коринфара под язык разом – и вперед». Как-то в Москве в метро увидела: шел мужчина – и вдруг упал с громким стуком. Вот так и я когда-нибудь, хорошо, если сразу насмерть. К врачу попасть не удавалось. Поездка к врачу – целая эпопея: надо часов в шесть утра слиться, потом ехать в битком набитой утренней электричке в Москву, потом в дикой толпе на метро. Иногда собиралась в назначенный день, вставала и чувствовала, что не доеду. Ну, не доеду – и все тут. Звонили, выслушивали недовольное ворчание, переносили, снова не приезжали. Когда давление поднималось выше, чем 220, вызывали скорую, но толку было мало, у скорой для снижения давления была только магнезия, которая мне его и снижала: например, было 240 – стало 230. «Стойкая гипертония, – с умным видом вещал „ „скоропомощной“ врач. – Теперь так всегда будет». Ага, как бы не так! Недодиализ и скопление воды, вот что это было. К этому еще прибавилась ужасающая бессонница. Не только ноги дергало, но уже и все тело. Ворочалась по ночам как волчок до семи утра, до восьми, иногда вообще не спала по три дня, но при этом умудрялась тянуть обе работы. Порой казалось, что еще немного – и просто спячу, но, по-видимому, мозги – как раз одна из самых здоровых частей моего организма. Каким образом я протянула так год – не имею понятия. Да еще и не оглохла от постоянного введения антибиотиков! Не судьба.
2006-й, июнь-сентябрь. Очередную сессию в училище пережила с трудом, первому курсу так и не смогла сыграть, опять рвота началась. Хорошо хоть к экзамену у второго и третьего курса удалось как-то привести себя в порядок, а то иногда после недели перитонита и рвоты еле-еле до кухни доползала, куда уж тут на работу. Начала подумывать, а не уволиться ли, чтобы не подводить других.