Водонапорная башня

– “Как тут забудешь, когда все тело горит, будто только что из жаровни?”, – мысленно злилась я на него и на свои солнечные ожоги.

– А, ерунда, – соврала я, – я сама все починила, – опять соврала я.

– Отцу нужна была моя помощь, и мы ездили в город, там у тетки и заночевали, – торопливо постарался объяснить мне Антон.

– Ладно, забыли.

– Правда?

Антон присел и заглянул в мои опущенные глаза.

– Конечно, правда. Я никогда не вру!

Он улыбался и продолжал смотреть на меня. Я почувствовала, как земля начала уплывать у меня из-под ног, и как опутанная мягкой прохладной тиной я уже опускалась глубоко на дно пруда, куда солнце не могло дотянуть свои длинные обжигающие руки.

Водонапорная башня

Было около трех часов утра, когда завернутый в полотенце и заваленный подушками будильник сдавленно захрипел. Я открыла глаза и всем телом налегла на подушки, чтобы окончательно придушить его последние вздохи. Будильник стих – я ослабила мертвую хватку. Бесшумно выскользнув из постели, я прокралась к окну и отдернула занавеску.

Сквозь темноту уже начала проступать предрассветная синева, а звезды медленно таять и растворяться в остатках ночи. Я стояла за занавеской и всматривалась в окна дома напротив, которые с каждой минутой все четче вырисовывались в истончающейся ночной дымке. В этой абсолютной тишине я слышала, как сердце гонит кровь к моим вискам и ушам, как разливает живое тепло в моей груди и наполняет силами для нового дня и безумного приключения в нем. Минуты ожидания расслабляли и усыпляли, убаюкивая своим ровным и плавным ходом.

Вдруг одно из окон вспыхнуло желтым светом электрической лампы внезапно так, что я вздрогнула. Сердце забилось как бешеное, и я от нетерпения засучила ногами.

– Проснулся, он проснулся! – радостно шептала я.

На подоконнике между горшков с геранью у меня был припрятан старый дедушкин фонарь. Я направила его свет в окно и начертила им в воздухе большое перекрестие. Окно напротив погасло, и я, еще раз перекрестив улицу включенным фонарем, закрыла занавеску и принялась шарить на полу свои шорты.

Бабушка храпела и посвистывала во сне, когда я на цыпочках проходила мимо ее дивана. Несмотря на заливистые трели, ее сон был чуток, и она могла проснуться даже от скрипа диванных пружин, переворачиваясь с боку на бок. Я хорошо это знала и старалась собираться совершенно бесшумно. Выйдя в кухню, я взяла из холодильника заготовленную с вечера бутылку воды и два больших куска хлеба: один, намазанный клубничным вареньем, другой – маслом. Графином с водой я придавила к кухонному столу маленький клочок бумаги. Все это я мастерски проделала в полной темноте и без единого звука. У входной двери мне пришлось немного задержаться, чтобы дождаться момента, когда крещендо бабушкиного храпа достигнет наивысшей точки своего развития, и под эту кульминацию можно будет незаметно улизнуть из дома.

Во дворе меня уже ждал мой отремонтированный и натертый до блеска велосипед. Я еще раз проверила шины, поочередно сдавив их пальцами, и, закрепив на багажнике полиэтиленовый пакет с провизией, выкатила его на улицу.

У Антона была зеленая “Кама”, обклеенная цветными наклейками, с исключительно работающим фонариком. Его свет буквально ослепил меня, когда я вышла.

– Привет. Поедешь первым, – с деловым видом скомандовала я. – У тебя вон как фонарик лупит.

– Привет. Как скажешь, – отозвался он и с шумом вытолкнул воздух из легких, собираясь рассмеяться.

– Тц-ц-ц, тише! Если мы разбудим бабушку, считай – накрылось все медным тазом.

– Чем накрылось?

– Медным тазом, – чуть медленней повторила я и перекинула одну ногу через велосипедную раму. – Значит так – едем сначала по главной дороге в сторону города, может километров восемь – десять, а потом я покажу, где свернуть. Понял?

– Понял.

Антон был одет в светло-серые шорты чуть ниже колен, белую широкую футболку и в те самые ослепительно белые кеды, которые были на нем, когда мы случайно встретились на центральной площади несколько дней назад. В этой светлой одежде он был похож на мотылька, прилетевшего на свет фонаря и безустанно порхающего вокруг него. В том, как он вскочил на велосипед и как, не присаживаясь на седло, закачался из стороны в сторону, и закрутил педали, было столько грации и легкой непринужденности, что я, засмотревшись, дала ему фору в несколько минут. Седло моего велосипеда было холодным и влажным от утренней росы. Я обтерла его рукой и села. Поставив одну ногу на педаль, я оттолкнулась другой и почувствовала, как мое тело сразу же отозвалось приятным балансирующим покачиванием. Я с силой надавила на педали, они послушно передали мою волю колесам, а те в свою очередь сорвали меня с места. Я вырулила на прямую дорогу и, разглядев вдали колышущееся от напора ветра белое облако Антоновой футболки, погнала свою “Тиссу” навстречу рассветному зареву.

Дорога была пустая – ни машин, ни людей. Мои ноги работали четко и слаженно, и скоро расстояние, разделяющее нас, стало сокращаться. Я выехала с обочины на гладкое асфальтовое покрытие и поравнялась с Антоном.

– Догнала, – улыбнувшись, сказал он и перехватил одной рукой руль моего велосипеда.

– Это было не сложно. Что ты делаешь?

– Ты можешь отпустить руль, не бойся – я держу!

– Я и не боюсь, – сказала я и вскинула обе руки к небу. – Лечу-у-у, смотри, я лечу-у-у, – кричала я и заливисто смеялась.

– Круто, да?

– Еще как!

Без устали мы крутили педали и мчали по самой середине дороги, минуя когда-то возделываемые, а теперь заросшие колхозные поля, порушившиеся хлебные амбары, брошенные и заржавевшие комбайнерные косилки. Посреди этого безмолвного кладбища целой эпохи больших человеческих надежд наш радостный смех раздавался особенного звучно и громко. Мы спешили оставить позади унылые деревни с их спящими жителями и успеть к заре нового дня – нашему времени молодых и влюбленных.

– Стой! – прокричала я Антону, который, увлекшись ездой наперегонки, проехал нужный нам поворот. – Стой! – еще громче прокричала я и рассмеялась.

Колышущееся вдали белое облако вдруг замерло, и из темноты раздался звон его голоса.

– Что случилось? Почему мы остановились?

– Здесь нужно повернуть, – приложив обе ладони ко рту в виде рупора, прокричала я.

– Хорошо!

Антон повернул, и милое белое облако опять затанцевало на фоне розовеющего неба. В одну секунду он приблизился ко мне и, шутя, протаранив переднее колесо моего велосипеда, спрыгнул с седла.

– Выключай фонарь – светает уже.

Антон выключил фонарик, и полумрак плеснул мне в глаза, ослепив. Я на ощупь слезла с велосипеда и повела его к щебенчатой обочине.

– Здесь глубокий овраг, так что пойдем пешком, – сказала я.

Следом за мной Антон спрыгнул на землю и, ухватившись за руль, скатил велосипед с дороги в землистый овраг. Я дождалась его внизу, а потом указательным пальцем в воздухе обвела кромку большой лужайки впереди и добавила: “Во-о-от так пойдем”.

Мне вдруг невозможно захотелось увидеть его лицо и прочитать на нем все, о чем он в этот момент думал. Я повернулась к нему. Его бархатные глаза были широко распахнуты – он то ли пытался разглядеть предстоящий нам путь, скрытый тенью граничащего с опушкой леса, то ли – бороться с запоздавшей дремотой. Я украдкой смотрела на него, и счастье, переполнявшее мое сердце, творило из этих секунд вечность.

– Как красиво! – прервал он свое молчание.

– Я же тебе говорила, что не пожалеешь. Нам идти еще где-то полчаса.

Овладев наконец собой, я отвела от него взгляд.

– Как раз к рассвету успеем, – заключил Антон.

– Должны.

Я крепко сжала велосипедный руль и с важным видом зашагала вперед. Через пару метров Антон догнал меня и повел свой велосипед бок о бок с моим. Мне казалось, что даже ступать со мной он старался в ногу.

– А что твоя бабушка скажет? Она же потеряет тебя, – спросил он.