Хроники Нордланда: Тень дракона

– И что с того, что мы плачем?! – Графиня не расслышала ничего, кроме последних слов, и тут же прицепилась к ним. – Да, нас такими создал Господь! А он знал, что делал, или ты, как попы, будешь с этим спорить?! Господь – не идиот, и если он нас сотворил такими, значит, именно такими мы и должны быть! А ваше дело – помнить это, и терпеть!

– Я ли не терплю, Алиса? – Укоризненно спросил граф, качая головой. – Что ты, право слово! Я ведь говорил совсем не об этом!

– А я об этом! – И муж, как всегда, отступил перед несокрушимостью её логики.

С графиней была собачка, старая растолстевшая левретка с седой мордой и подслеповатыми глазами. Это была Жози, праматерь всех левреток Острова, в том числе и любимых собачек королевы Изабеллы. Ей было уже около двадцати лет – возраст, для собачек более чем преклонный, она была толстая, медлительная, постоянно фыркающая, сопящая, чихающая, всем недовольная. Гарет вполголоса признался брату, что боится этой твари, потому, что тётя обожает её, и если что не так, злодея, вольно или невольно обидевшего её сокровище, постигнет страшная кара.

– Кошмарное животное! – Поддакнул граф. Графиня его в этот момент не слышала, потому, что они как раз поднимались в гору по довольно узкой дороге. – Я люблю собак, но это, веришь ли, не собака, а аспид какой-то, зловредный и пакостный. Когда она сдохнет наконец, я напьюсь, вот вам крест, напьюсь!

– Я тоже напьюсь! – Засмеялся Гарет. – Я как-то отдал этой твари кусок рыбы, а та его сожрала и подавилась костью… Мамочки мои, что там было!!!

– Во-во! – Обрадовался граф. – Она то давится, то рыгает, то кашляет, а виноват всегда, веришь ли, я один! С ума сойти можно!

– Что ты там опять говоришь?! – Раздался громкий голос графини, и муж ответил смиренно:

– Мы об охоте говорим, золотко.

– Вам бы всё о дряни этой! – Поморщилась графиня, считающая, что охоту мужчины придумали, чтобы не быть с жёнами. – Гэбриэл, деточка, мне Гарольд написал, что ты женишься! И ни слова об этом не говоришь…

– Я ждал, когда мы будем дома. Ну, в замке.

– И правильно! – Графиня говорила так громко, что её слышали, наверное, даже за городом. – Нечего потакать сплетням, я этого не одобряю. Гарольд пишет, что она красавица! Это верно?

– Да. – Кивнул Гэбриэл.

– Ты такой же немногословный, как мой Вильям! – Умилилась графиня. – А ещё говорят, что влюблённые болтливы! Ты в самом деле её любишь, или эти тираны, отец и брат, тебя заставили?! Если это так, не бойся, я тебя от них смогу защитить!

– Спасибо, тётя. – Гэбриэл чувствовал неловкость, из-за слишком громкого голоса и тона своей тёти. Теперь он понимал брата, который говорил, что тётя Алиса – это стихийное бедствие! В замке графиня неожиданно нашла с порога кучу недостатков – и это после того, как Гэбриэл нашёл всё идеальным! Шарлотте досталось за троих, и тоже ни за что; через пару минут в замке закипела работа, забегали служанки, стало совершенно невыносимо находиться – мужской покой и комфорт исчезли без следа. Куда бы ни ткнулись братья, они мешали какому-то процессу, что-то нарушали, и были абсолютно лишними. Герцог Анвалонский и его сыновья тут же отправились в гости к какому-то местному приятелю, другие гости тоже куда-то скрылись, только братья, которым по этикету не следовало оставлять тетю и дядю, вынуждены были оставаться в замке.

– Хочу на охоту. – Мрачно сказал Гарет, укрывшись на балконе. – На недельку!

Граф, который прекрасно знал, что ничего тут не поделаешь, подмигнул племянникам и извлёк на свет божий флягу вина. Несколько минут мужчины в полном согласии наслаждались жизнью, слушая рассказы графа об окрестностях, которые он великолепно знал; но и тут их спугнули: две служанки вытащили ковры, чтобы их выбить на балконе.

– Но ведь чисто же было… – Уныло заметил Гэбриэл. – Мне всё нравилось…

– Скажи это Алисе! – Подмигнул граф. – Она расплачется, скажет тебе, что ты её не любишь и не уважаешь, у неё всё заболит во всех местах, и поверь мне, будет ещё хуже. Поверь моему опыту!

Гэбриэл поверил. И графиня в полном покое продолжала свою разрушительную деятельность в месте, которое собиралась уже через день покинуть, возможно, надолго, если не навсегда. В замке затеяли стирку, уничтожение блох и моли – и совершенно напрасно управляющий доказывал, что блох здесь нет, – ревизию белья и провизии, и много ещё, что – на неделю, не меньше. Кругом клубился пар, пахло щёлоком, слышались чих и ругань служанок, то и дело кто-то из женщин ударялся в слёзы из-за придирок графини, часто совершенно несправедливых. Поздно вечером она рухнула в изнеможении в кресло в покоях Гэбриэла, ставших совершенно неуютными без снятых ковров, и простонала:

– Ничего, мальчики… Я сделаю этот замок жилым и достойным принимать моих племянников!

– Нам уезжать отсюда завтра. – Осторожно буркнул Гарет.

– И что?! – Встрепенулась графиня. – Пусть, значит, всё это пылится и гниёт?! Какие вы щедрые, мальчики! – Она прикрыла глаза рукой. – Вот благодарность! Я весь день не присела, а мне это надо?! Я стараюсь ради вас!!! Я, конечно, могу оставить все, как есть, но я предупреждаю тебя, милый Гэри: ковры необходимо просушить, как следует! Они не только сами сгниют, они воздух и запах в доме испортят, и тогда это будет уже не дом, а хлев!!! Вам уховёртки будут в вино и сидр валиться! Да! Уховёртки! И пауки – тоже!!!

Ингрид всё это время пряталась от графини; но та уже знала о её существовании, и устроила Гарету допрос с пристрастием:

– Кто эта девушка?

– Моя содержанка, тётя.

– Это я поняла – фыркнула графиня, – я не ребёнок! Я хочу знать: из какой она семьи, какого происхождения, кто её родственники?

– Она из Дитишемов, тётя, её мать была Ингрид Дитишем.

– Дитишем… Дитишем… Что-то знакомое, но я…

– Её дядя был лесничим в Старом Лесу.

– Ах, да!.. Ну, происхождение приличное… Не самое высокое, но так даже лучше: будет знать своё место. Но она, кажется, кватронка?..

– Она родилась в законном браке, крещена, прилично воспитана. Очень верующая. Я заплатил её дяде отступное, все, как положено. На её счёт положу деньги, подарю ей дом, всё, как положено в нашем кругу…

– Надеюсь, она не гулящая какая-нибудь?

– Нет, тётя, я взял её девицей. – Вздохнул Гарет.

– И без какого-то принуждения, я надеюсь?

– Тётя!!!

– Просто нам совершенно ни к чему такие сплетни. Вильям говорит – всё так опасно и неудачно складывается, что просто беда!

– Я знаю, тётя. – Вздохнул Гарет.

– Ты умница у меня! – Смягчилась графиня. – Ты не подумай, я на самом деле даже и не сомневалась, просто нужно было спросить, ты же понимаешь… – Леди Алиса считала себя очень умной и тонкой. И мужчины её семьи даже не пытались её разубеждать, дружно делая вид, будто очень ценят её советы… Тем более, что советовала она очевидные вещи, которые подчерпнула из разговоров мужа и его друзей.

– Идём спать. – С видом мученицы вздохнула графиня. Поцеловала Гарета в лоб, протянула руки Гэбриэлу, и застыла, увидев его пальцы. Схватила их, поднеся к лицу.

– Что это? Гэри, миленький – что это?!

– Это… ну… – Гэбриэл с мольбой глянул на брата, взглядом спрашивая, что делать.

– Это с ним делали в плену, тётя. – Прямо ответил Гарет. – Это только руки; ты его спину не видела!

– Ну-ка, снимай! – Скомандовала графиня, сверкнув глазами.

– Но я не…

– Глупости! Я тебя голенького на руках держала, когда тебя крестили! Я тебе пелёнки меняла и попку мыла! Давай, снимай! Живо!!!

Гэбриэл, прожигая брата взглядом, неохотно стянул тунику и сорочку. Графиня вскрикнула, прижав ладони ко рту.

– Силы небесные! – Произнесла потрясённо. – Боже милосердный… Да на тебе живого места нет! Это что же он с тобой делал?! Ведь это Драйвер?! Признавайтесь – Драйвер?! Подонок! Нет, представьте себе – какой подонок!!! Не-е-ет, это так оставлять нельзя! И что вы собираетесь делать? Нет, вы что-то собираетесь делать, или нет?!!

– Собираемся, тётя. Мало того – мы уже делаем. Но это мы тебе расскажем позже, когда будем одни, ты же понимаешь?

– Ну, разумеется! – Сделала умное лицо графиня. – Хорошо, спокойной ночи, мальчики мои… – Она помедлила, и нежно обняла Гэбриэла, по-настоящему, по-родственному. – Спи спокойно, мальчик мой! Теперь ты дома, снова с нами, и мы тебя больше в обиду не дадим! – И Гэбриэл понял брата во второй раз. При всех её недостатках, графиня Алиса Маскарельская имела то, чего не унаследовала её дочь: огромное, щедрое и любящее сердце, тепло которого Гэбриэл ощутил в полной мере и был им покорён в тот же миг. Тетя Алиса умела любить, её любовь грела и напоминала Гэбриэлу тот золотой фонарик, в котором он оказывался с другой Алисой, своей возлюбленной феечкой. Близкие графини никогда не чувствовали себя ни одинокими, ни потерянными; она дарила им дом и уют. И за это, прав был Гарет, можно было простить ей практически всё.

Не смотря на то, что тетя Алиса настаивала: нужна, как минимум, неделя, чтобы отдохнуть, привести замок в божеский вид и соблюсти все приличия и условности – она ведь, о ужас, не навестила местных знакомых!!! – Гэбриэл был неумолим. И графиня Маскарельская была шокирована тем, что свадьбу откладывать не собираются. С нею приключилась небольшая истерика: как так?! Это ведь свадьба, событие эпохальное! А она не успеет все проверить, все проконтролировать, за всем проследить и все приготовить! Замок наверняка не готов, свадебные наряды невесты наверняка ужасные, и что со свадебным столом? Кто будет готовить меню?! Эта ужасная женщина?! – Графиня уже столкнулась с неумолимой Саввишной и была в шоке от «этой ужасной женщины». Саввишна отстояла свою кухню, где графиня так и не смогла начать свою разрушительную деятельность, и даже посмела дать левретке Жози какой-то кусок какого-то мяса, которым Жози успешно подавилась – это стало причиной слез и причитаний на все утро. Жози питалась исключительно отварной телятиной, которую для нее разжевывала специальная служанка, так как зубов у собачки почти не осталось, творожком и яйцами всмятку. Старая, подслеповатая собака поминутно портила воздух, икала, рыгала, сопела, фыркала и казалась отвратительной всем, кроме графини, которая в ней души не чаяла, и Гэбриэла, которому дряхлую больную тварюшку стало жаль. Сама же собачка была исключительным мизантропом, возможно, из-за своего состояния, и ненавидела все и всех вокруг, огрызаясь даже на хозяйку. На Гора Жози ощерила остатки зубов и захрипела, что у нее давно уже означало рычание. Гор, чуть прикрыв глаза и высоко задирая морду, посматривал на старушенцию и на хозяина, словно говорил: «Я ее, конечно, сожру, но это же не комильфо, ты же против, хозяин, да?».

Удивительно, но Гэбриэл ухитрился отстоять их отъезд, не поссорившись при этом с графиней. Он признался ей, что безумно скучает по своей невесте, и графиня смягчилась: «Ох уж, эти влюбленные!». На «Единорог», отплывающий в Блумсберри, они грузились всего полдня, оставив «Гнездо Ворона» погруженным в хаос. Герцог Анвалонский, который теперь плыл с Хлорингами, и графиня Маскарельская, оба шумные, авторитарные, полностью завладели беседой. Герцог проявлял тяжеловесную галантность, заявлял, что всегда завидовал графу Маскарельскому, и если бы не был так счастливо женат, то давно бы отбил ее у графа и удрал с нею в горы. Графиня отмахивалась, обзывала герцога «врунишкой», но была довольна. Гэбриэлу все это было только на руку. Он стоял на носу судна и смотрел, как проплывают мимо меловые холмы, поросшие густым Элодисским лесом – приближался Блумсберри, и сердце Гэбриэла выпрыгивало из груди, стремясь полететь впереди корабля. Его Солнышко было уже совсем близко, и Гэбриэл едва держался, думая об этом. Ему все было уже не интересно, он уже не мог быть приятным с гостями. Увидев крыши и башни Блумсберри, залитые заходящим солнцем, он выдохнул: наконец-то! Впервые в жизни он возвращался домой после такой недолгой по времени, но такой насыщенной событиями разлуки, и чуть ли не прослезился, узнавая здесь все и обожая все. Гармбург, Валена, Лавбург, Сая… Все это было просто здорово, но дом – это дом. Даже запах здесь был особый – родной. Когда напахнуло вечерней речной свежестью и запахами порта, так знакомо-знакомо, так по-домашнему, Гэбриэл понял, что все: он больше медлить не будет. Гарет и гости направились в Гнездо Ласточки, а Гэбриэл, шепотом предупредив брата, вскочил верхом на Пепла и помчался по Гранствиллской дороге, сопровождаемый верным Гором – домой. Конь, застоявшийся сначала в лавбургской конюшне, а потом – на корабельной палубе, сразу попросил повод, и Гэбриэл пустил его в галоп по знакомой каждым кустиком дороге.

Графиня Маскарельская осталась этим поступком племянника слегка шокирована, и Гарет поторопился хоть как-то оправдать брата:

– Он, вообще-то, нормальный, но как только дело касается его Алисы, как он становится дурнее кабана. Она для него – солнце, воздух и вода, да и все остальное тоже. С этим ничего не поделаешь, это нужно просто принять, как есть.

– А эта девушка? Какая она на самом деле? Она не использует его одержимость в корыстных целях, нет?

– Слава Богу, тетя, она любит его точно так же, если не сильнее.

– Куда сильнее!

– Поверьте, тетя: я сам не верил раньше, что бывают такие чувства, как у них. Когда они вместе, то воркуют, строят друг другу глазки, и ведут себя так, словно кроме них в мире никого больше нет. На пиру или во время торжественного ужина мне даже неловко за них становится.

– Ах! – леди Алиса подобрела, взгляд стал мечтательным. – Видел бы ты нас с Вильямом, когда… Но что это я! – Она махнула рукой. – Если бы не дорогой мой брат, не возлюбленный наш Гарольд, который прямо-таки вынудил Изу согласиться на наш брак, я не знаю, что сделала бы от отчаяния, просто НЕ-ЗНА-Ю! – И графиня ударилась в воспоминания. Гарет вздохнул с облегчением, но не расслаблялся. Как именно отнесется леди Алиса к невесте своего племянника, зависело отнюдь не от Алисы и не от того, что скажут о ней ее племянники и даже отец. И не от того, как сложатся отношения леди Алисы с дочерью. От чего? Этого никто не знал. Просто от настроения графини, от того, что она увидит или услышит первым, от того, что ей померещится… И в семье принца Элодисского вполне мог возникнуть конфликт, который невесть, к чему может привести.

А Гэбриэл, забыв и о тете, и обо всем остальном, гнал коня вдоль Ригины, в сгущающихся сумерках, вдоль покосов, пастбищ, полей и садов Поймы, и сердце его пело от радостного предвкушения. Дорога была почти пустой, и Пепел свободно мчался по ней ровным галопом, пустив по ветру хвост, а Гор не отставал от него. В деревнях и небольших городках жители останавливались, провожая взглядом всадника на светлогривом сером коне, сопровождаемого бурым волкособом, и по Пойме полетело: герцог и его брат вернулись! Вернулись победителями, блистательно разделавшись с бунтовщиками и убийцами, осквернителями церквей.

Оценив разрушения, которые оказались, слава Богу, не такими катастрофическими, как показалось в пылу грозы, среди бушующих молний и грохочущего грома, магистр выяснил, что дорогой друг Дрэд удрал, пленник исчез, его родственник-эльф тоже, а заодно сбежала и Элоиза, и большинство ее людей. Понимая, чем это чревато, какой теперь разгорится скандал, и какое пятно ляжет на Орден, магистр и испугался, и безумно разозлился, и чтобы хоть немного выпустить пар, стал искать виноватых. И первым, разумеется, стал Гримхольд. Тщетно палач гнусаво выл, плакал и клялся, что исполнил все в точности и превратил внутренности проклятого чельфяка в кашу. Магистр справедливо возражал:

– Почему же тогда, урод, он вышел на плац и сражался, и удрал?! – И снова и снова подвергал Гримхольда тем же побоям и пыткам, каким тот много, много месяцев подвергал других пленников Гонора – а их было не мало. Пока Гримхольд не отдал душу… кому отдают душу такие, как он – вопрос открытый. В общем, Гримхольд умер, не выдержав пыток, а магистр уже в первый же вечер заметил, что по его одежде и телу ползают какие-то отвратительные мелкие насекомые, опознать которых не было никакой возможности, они не походили ни на что и ни на кого. Не клещи, не пауки, не мураши, не вши и не иная известная тварь, они причиняли неимоверный зуд, не давали спокойно поесть, отдохнуть, а уж о том, чтобы спокойно поспать, вообще и речи не было. Кожа сначала покрылась красной сыпью, потом появились небольшие болезненные язвочки, затем кожа по всему телу начала кровоточить и болеть. Никакое известное средство не помогало от этой напасти, изничтожить мелких тварей было невозможно. Магистр мылся по нескольку раз на дню, сжигал одежду и белье, менял постели, покои, перины и мебель – тщетно. Существование магистра превратилось в ад, в сплошное мучение, в медленную изощренную пытку.

Дрэд, выбравшись из Гонора живым и невредимым, только к вечеру остановился в каком-то северном монастыре в предгорьях. Скупо поведал об ужасном несчастье: плохо закрепленная статуя во время грозы упала и произвела в Гоноре ужасные разрушения. О Божьем суде над Гэбриэлом он упоминать не стал вообще: понимал, что это только увеличит славу проклятого Хлоринга и возвысит его в глазах простых людей. О, теперь посол-инквизитор вполне понял, почему демон требовал смерти именно этого брата! Теперь и Дрэд осознал, что уничтожение этого полукровки является делом первостепенной важности. И вслед за Братством Красной Скалы мысленно предавал анафеме Драйвера, оставившего твареныша в живых, когда имел такой шанс уничтожить его навсегда! Лежа без сна в монастырской узкой келье, на жесткой кровати – монастырь, как многие северные обители, славился строгостью устава, и роскошной спальни не было даже у аббата, – Дрэд усиленно размышлял. По всему выходило, что следующим его ходом будет – устроить встречу братьев с оставшимися членами Братства, якобы в поисках компромисса. Да и убить их там обоих к чертовой матери! А потом сдать их убийц эльфам, и в свою очередь напустить на эльфов Иоаннитов, с девизом: «Бей нелюдь, уничтожившую элиту Острова!». Постепенно успокаиваясь от созерцания безупречного плетения очередной интриги, Дрэд даже не сразу заметил и осознал, что его уже давненько донимает настырная муха, которая то и дело садится на лицо, норовя проползти по губам и забраться в нос. Выйдя из себя, Дрэд зажег свечу, вооружился башмаком и сел на постели, полный решимости уничтожить проклятую тварь. Прошло несколько минут прежде, чем он обнаружил, что может слышать эту муху, осязать ее, но ни увидеть, ни убить ее он не может. Невидимая муха донимала его всю ночь, не давая ни минуты покоя. Монах, которого Дрэд позвал, чтобы тот избавил его от напасти, стесняясь и извиняясь, признался, что никакой мухи не только не видит, но и не слышит, и Дрэд с проклятием прогнал его прочь. С рассветом муха исчезла, и Дрэд вздохнул с облегчением… Но едва стемнело, мухи стало две.