Биография неизвестного

Сомнение – вот что еще питало во мне надежду. Сомнение, как ядовитый эликсир, снимало ноющую боль в груди, позволяя иногда дышать и видеть. Но более всего остального мне хотелось завязать себе глаза.

Это случилось в один из обеденных перерывов, которые мы с Альбиной проводили в ресторанчике, непринужденно болтая о всяческих пустяках. Альбина больше не делала попыток пригласить пообедать с нами Федора, а только время от времени, проходя мимо него, задевала его какой-нибудь едва слышанной мною фразой, на которую он только улыбался. Улыбалась и я, будто зная, о чем они говорят, и чувствуя себя при этом пятым колесом в телеге. Я молча наблюдала за их игрой, будто все это мне только снилось. Альбина вела себя так, будто все было само собой разумеющимся, не считая нужным что-либо мне рассказать. А я ее ни о чем не спрашивала. Так было до того злополучного обеда, во время которого я увидела в ее телефоне сообщение от Федора.

Обед подходил к концу, блюда были съедены, а чай выпит. Альбина, расплатившись за обед, поднялась из-за стола и направилась в дамскую комнату, оставив сумочку и телефон на столе. Я надевала на себя пальто, когда ее телефон неожиданно завибрировал. Невольно бросив на него свой взгляд, я увидела уведомление о новом сообщении и имя отправителя – Федор Коржавин. Сердце мое в тот момент остановилось, а перед глазами потемнело, и я невольно оперлась на стол, чтобы не упасть. Следом за первым пришло еще одно сообщение с именем Федора в адресной строке. Сомнений быть не могло – Альбина поддерживала связь с Федором.

Всякая вера в будущность мгновенно испарилась, пространство лопнуло, а в сердце удушающая бесстрастность сменилась сомнением. Какова была продолжительность этих переписок и какова была их природа?

Я сразу же вспомнила отношение Альбины к Федору, ее кокетливые взгляды и жеманные улыбки. Я вспомнила, с какой легкостью она пригласила его ходить на обеды с нами и как беззаботно она подшучивала над ним. Такое общение могут позволить себе люди, давно знакомые друг с другом и знающие друг о друге много больше, чем просто имя и фамилию. В тот момент я почувствовала себя обманутой, хуже того – я находила, что меня предали.

Я знала, что лицо мое побледнело. Глаза мои готовы были вот-вот наполниться слезами, а белые как полотно руки дрожали, дрожали и пальцы, касавшиеся поверхности стола там, где лежал телефон. Я смотрела на экран с горящим на нем именем, пока он не погас. Но и тогда я продолжала на него смотреть, будто вот-вот на нем появится один ответ на все вопросы, тугие, вязкие, которые в тот момент родились во мне. Экран не загорался, – в его темной глубине содержалось сокровище, охраняемое сотнями ядовитых змей. Где-то в бесконечной паутине лучей затерялось движение чужого сердца, направленное не ко мне. В то мгновение я ясно осознала это, но старалась отогнать от себя эту мысль, отказываясь верить в нее.

Скоро вернулась Альбина, застав меня сидящей на прежнем месте, но уже в пальто и берете. Она улыбнулась мне, улыбнулась и я ей. Я наблюдала за тем, как Альбина взяла в руки телефон, как пальцы ее разблокировали экран и как нажали на сообщение. Я видела, как она читает текст, как губы ее дрожат в подобии улыбки. Она не написала ответа, лицо ее осталось бесстрастным, взгляд не выражал ничего. Она положила телефон в сумочку, оделась, и мы направились обратно в офис, продолжая прерванный несколько минут назад разговор, – несколько минут, ознаменовавших для меня окончание целой эпохи.

С того обеда, словно узнав о терзавших меня мыслях, Альбина больше никогда не оставляла телефон без присмотра. Отлучаясь на несколько секунд, она брала его с собой, будто в любое мгновение ей могли позвонить и сообщить важную новость. Со своего места я могла видеть и ее, и Федора, но не находила в их общении и намека на какую-либо симпатию по отношению друг к другу. Каждый сидел на своем рабочем месте: Альбина иногда говорила по мобильному телефону (как я уже знала, с Егором), Федор время от времени относил куда-то документы, никогда не бросая даже короткого взгляда в сторону моей подруги. Все было как будто спокойно, словно и не было никаких сообщений и попыток со стороны Альбины приблизить к себе Федора.

Я не спрашивала Альбину про сообщения, а она больше не рассказывала мне ничего о Федоре, как делала это раньше. Она больше не обращала моего внимания на него, а я в разговоре никогда не упоминала о нем. Он будто вдруг стал для нас запретной темой, хотя ни одна из нас не произнесла ни слова по поводу этого. Мы продолжали ходить вместе обедать, возвращаться в одном троллейбусе с работы, смеяться и как будто беззаботно болтать, но появилась между нами некая напряженность, которой раньше не было. Я не могла сказать, чувствовала ли Альбина эту напряженность, но я ощущала ее явственно и совершенно определенно.

Однако, вопреки здравому смыслу, событие это не только не оттолкнуло меня от Альбины, но, напротив, как будто еще больше привязало меня к ней. Я все время старалась быть возле нее, даже старалась проводить с ней выходные, будто неосознанно стремясь тем самым расположить ее в поле видимости, чтобы знать наверняка, что она делает, кому пишет и с кем говорит. Кому-то такое мое поведение может показаться манией, сумасшествием, однако тогда я не анализировала своих действий. Я как завороженная следила за каждым ее шагом, как будто спрашивая саму себя: «Что в ней есть такого, чего нет во мне? Зачем ей это? Зачем она это делает?» – и как будто стремясь, будучи рядом с Альбиной, попасть в поле зрения Федора.

А что же делала я для того, чтобы обратить внимание Федора на себя и завоевать его расположение?

Никогда в жизни мне не приходилось чувствовать себя такой ненужной, игнорируемой, как в ту осень. Федор, несомненно, был хорошо воспитан, интеллигентно сложен и учтив, но абсолютно равнодушен ко мне. Я часто улыбалась ему, иной раз перекидываясь с ним парой слов. Он отвечал с улыбкой, отвечал спокойно и мягко, но односложно, не проявляя ко мне никакого интереса.

Глядя на себя в зеркало, я не находила ни одного изъяна в своей внешности. Я никогда не сомневалась в своей красоте, не наблюдала недостатка в уме и не была бездарной. Я всегда была окружена поклонниками, и внимание, проявляемое ими ко мне, необыкновенно возвышало меня в своих глазах. Теперь же я в недоумении рассматривала себя в большое зеркало, вмонтированное в стену над раковинами в дамской комнате офисного здания, и не могла понять, почему этот мужчина, пробудивший во мне сильнейшее из чувств, остается равнодушен ко мне. Что могло привлечь его в определенно менее красивой и менее умной Альбине? И тогда я пришла к единственно возможному ответу: дело было не в Федоре, а в самой Альбине.

Все это время она во что бы то ни стало стремилась завоевать расположение Федора, ведя себя с ним как лучший друг. Ее слова о том, что все это она делает для того, чтобы ближе познакомить меня с ним, потеряли всякий для меня смысл, когда, обсуждая с ней Глеба, я поймала ее короткий, едва уловимый взгляд, направленный на Федора и подкрепленный словами:

– Я тоже не люблю высоких и худых. Мне нравятся мужчины плотные, чтобы было за чем спрятаться. А еще больше нравится, когда все бегают за ним, а он бегает за мной, и тут уже становится не важно, худой он или плотный.

Так появилась некая двусмысленность в создавшемся между мной, Альбиной и Федором положении.

Положение это еще больше озадачило и даже испугало меня, когда в одну из пятниц Альбина, никогда не имевшая привычки опаздывать, приехала на работу к десяти часам утра. Бледная, с легким макияжем и совершенно бесцветными губами, но все же идеально уложенными волосами, она вошла в отдел, не посмотрев в мою сторону и ни с кем не поздоровавшись, прошла к своему рабочему месту, быстро включила компьютер и порывисто сняла с себя плотное пальто. Видеть ее в таком виде было непривычно, и я, обеспокоенная видом подруги, кричащем о том, что произошло что-то непредвиденное и явно обескураживающее, оставила свою работу и подошла к ней. Альбина уставилась на меня, будто не узнавая и видя меня впервые, после чего взяла мои ладони в свои, крепко сжала их и произнесла:

– Мне нужно поговорить с тобой. Мне непременно нужно поговорить!

Мы спустились с ней в одну из кофеен на первом этаже здания и заказали кофе, к которому так никто и не притронулся. Людей в кофейне было мало – все давно позавтракали и теперь были полностью погружены в работу.

– Я рассталась с Егором, – сообщила Альбина, опустив полные слез глаза на чашку, а я мгновенно побледнела, будто мне поведали о скоропостижной кончине всего человечества.

Альбина говорила путано, обескровленные губы ее то и дело вздрагивали, грудь прерывисто вздымалась от беззвучных слез. Глаза, блестящие и печальные, были влажны, но слезы в них будто застыли, сделавшись тонкой пленкой льда.

– Все повторяется, Вера, – говорила она. – Все в жизни повторяется. Почему, как только начинаешь верить человеку, он непременно тебя кидает, будто это выведенная кем-то аксиома, которой все должны беспрекословно следовать? Он не стал объясняться со мной, сказав, что это низко для него. Он счел правильным провести вечер в компании какой-то своей подруги, солгав мне при этом. Он скрыл от меня, Вера! Он все от меня скрыл… Знаешь, каково это – стоять лицом к лицу с женщиной и слышать от нее, что человек, которого ты любишь, тебе лжет? Видеть ее самодовольное лицо и чувствовать себя униженной… Господи, да ведь я никогда еще такого стыда не испытывала! Лучше бы он сам мне все рассказал! А он только пожал плечами, сказав, что встретились они случайно. Возможно, это все безумство и я поступаю опрометчиво и импульсивно, но как я могу верить человеку, который мне солгал? Как я могу связать с ним жизнь, если он вот так легко может уйти, сказав, что объясняться со мной для него низко?..

– Но, может быть, ему и вправду не в чем оправдываться? – предположила я, отчаянно ища спасательный круг для тонущих отношений Егора и Альбины. – Все так легко сломать и так трудно выстроить заново…

– Я ему не верю, – твердила Альбина, при этих словах поднося к глазам платок и вытирая несуществующие слезы. – Не верю…

Альбине позвонила мама, и она, слезно рассказав ей все с начала, горько разрыдалась, громко всхлипывая.

– Я осталась совсем одна, – говорила она матери. – Как я буду одна, мама?..

Худая и маленькая, она как будто уменьшилась вдвое, и ее аккуратное, по-детски наивное в тот момент личико было глубоко несчастно. Мне стало жаль ее, и я положила свою руку поверх ее, крепко сжав ее пальцы. Все сомнения вмиг исчезли, исчезла и настороженность, растворилась в чувстве безграничного участия выжидающая напряженность. В тот момент Альбине нужна была поддержка близкого, и я поддержала ее, стараясь успокоить ее уговорами и увещеваниями, тем самым стремясь спасти в глазах Альбины Егора, которого я ни разу в жизни не видела. Шаткое положение их отношений представлялось мне катастрофой, которая в любой момент могла обрушиться на и так бывшие эфемерными мои стремления завоевать расположение Федора. Я почему-то была совершенно уверена в том, что Альбина в случае разрыва не станет долго горевать, найдя утешение в объятиях моей мечты.

В тот вечер мы не поехали после работы домой, а доехали на метро до знакомого Альбине бара, выпили несколько рюмок текилы, которая крепко взялась за нас, провели полную музыки, света и мелькающих в темноте и танце рук ночь, после чего Альбина, едва волоча ноги, уехала на третьей утренней электричке, а я вернулась домой по пустым, наполненным седым туманом улицам. Было семь часов утра, когда я, не раздевшись, легла на свою постель, закуталась в одеяло и крепко заснула.

ГЛАВА 17

Проснулась я от того, что кто-то громко хлопнул дверью. Я приоткрыла глаза, силясь придать своей комнате четкие очертания. Но все выглядело смутным, взгляд мой не фокусировался ни на чем, а голова была неподъемной, так что я, с трудом оторвав щеку от подушки, не смогла сразу подняться, а только перевернулась на спину и уставилась в потолок.

Снова раздался хлопок. Но на этот раз я поняла, что это была не дверь, – кто-то стучал на улице, что-то заколачивая с глухим треском. Обернувшись к окну, я зажмурилась, потому как бледный свет пасмурного дня показался мне ослепительно ярким.

Приложив ладонь ко лбу, я медленно поднялась на постели. Одета я была в блузку и узкую юбку. Пиджак мой лежал на пуфе рядом со столом. Облизав сухие губы, я снова зажмурилась и хотела потереть глаза, но вовремя вспомнила, что они накрашены. Я опустила ноги на пол и села на край кровати. Несколько минут я сидела так, ни о чем не думая. Все казалось мне ненастоящим, будто ничего и не было вовсе, а был только сон – долгий-долгий сон, который отчаянно не хотел меня покидать.

Усилием воли я поднялась с кровати, расстегнула блузку, блуждая по комнате в поисках домашнего костюма, стянула юбку и сунула ноги в плюшевые тапочки. Я бесшумно открыла дверь, будто могла кого-то разбудить, однако в квартире было тихо. Проходя в ванную комнату мимо кухни, я невольно заглянула в нее. Глаза мои встретились с глазами мамы, которая тихо сидела за столом. Я вздрогнула.

– Ты меня напугала, – выдохнула я. Голос мой был глухим, хриплым.

Мама опустила глаза на чашку с чаем, которую держала в руках.

– А ты напугала меня, – сказала она. – Где ты была вчера?

Я прошла на кухню и села напротив мамы.

– Прости, я забыла позвонить, – произнесла я упавшим голосом, избегая встречаться с мамой взглядом. – Я была с Альбиной. Мы были в баре.

Мама ответила не сразу. Я чувствовала на себе ее взгляд, но не решалась поднять глаза.

– Позвони отцу, – сказала она. У меня было чувство, будто она сказала не то, что хотела. – Он не спал всю ночь, ждал тебя.

– Где он? – спросила я, встретившись с мамой взглядом.

– На кафедре.

– Который час?

– Начало второго.

Я во все глаза уставилась на маму.

– Как – начало второго? – охнула я, вскакивая со стула.

Часы на комоде в прихожей показывали четверть второго. Сердце у меня упало. Накануне я списалась с Этти, подтвердив нашу встречу в Lilla rosso в полдень следующего дня. Я забыла не только о родителях, но и о лучшей подруге.

Я бросилась в свою комнату, открыла сумочку и извлекла из нее разрядившийся телефон. Заряжать его у меня не было времени, так что, выругавшись, я кинула его на кровать. Распахнув шкаф, я достала из него простое шерстяное платье, быстро переоделась, взбив по пути волосы. Остановившись на секунду у зеркала, я смахнула с щек осыпавшуюся тушь, после чего схватила пальто, бросив на ходу застывшей у двери на кухню маме, что я заеду позже к отцу в университет, и вылетела из квартиры.

Застегивая пальто, я бежала по узким улицам Москвы, пробегая перед едущими автомобилями и звенящими трамваями. Стрелки на часах двигались предательски быстро, а я надеялась, что Этти, так же как и я ее, подождет меня, пусть даже ожидание это продлится несколько дольше. Сбивая пешеходов и задыхаясь от бега, скоро я расстегнула пальто, потому что мне стало жарко.

Я успокаивала себя мыслью, что Этти сотни раз опаздывала и никогда не извинялась, а я всегда преданно ждала ее, уже давно бросив впустую обвинять ее в непунктуальности. Обвинения эти все равно никак не воздействовали на нее, а только заставляли меня раздражаться. Не задумываться о мелких несовершенствах любимого человека намного лучше, чем предаваться пустым рассуждениям о них, потому как рассуждения эти приводят только к взаимным обидам. Человека невозможно исправить, и я давно решила для себя, что принимаю Этти со всеми ее несовершенствами.