Прядущая. И не прервется род

При виде меня Миролюб встал, женщина, почувствовав его движение, отняла руки от заплаканного лица и посмотрела на меня снизу вверх.

– Простите, – пробормотала я, пятясь в коридорчик.

Женщина вскочила со скамьи, ее рот некрасиво скривился, но Миролюб тут же сжал ее плечо и усадил обратно.

– Не смей! – бросил он.

И та закрыла рот, так ничего и не сказав, однако во взгляде прищуренных глаз полыхнула такая ненависть, что я попятилась еще дальше и захлопнула дверь, вздрогнув всем телом от звука.

Эта сцена явно не предназначалась для моих глаз. Вероятно, мне все же лучше запереться в покоях и не выходить до самого отъезда.

Почти бегом я бросилась прочь по узкому коридору и вдруг оказалась в комнате, где мы ужинали после приезда сюда. Значит, рядом есть выход на улицу. Я прошла через комнату с печью и действительно оказалась в просторных сенях. Выйдя на крыльцо, я поежилась от холода и обхватила себя за плечи.

Земля во дворе превратилась в месиво, словно ночью здесь гарцевал отряд всадников. Впрочем, оживление наблюдалось и сейчас. Лошадей здесь, конечно, не было, но вот воинов предостаточно. Они, переговариваясь, теснились под навесом справа от ворот. Надвинутые по самые глаза капюшоны не позволяли опознать в безликой массе хоть кого-нибудь. Моего плеча что-то коснулось, и я, подскочив, резко обернулась. Миролюб придерживал тяжелый плащ, пытаясь накинуть его на меня.

– Перехвати, – сказал он.

Я послушно подхватила плащ и накинула его на плечи. Плащ был сухим, тяжелым и пах Миролюбом: кожей и металлом.

– Это Улада, – без предисловий начал княжич, мотнув головой на движение кого-то из воинов. Тот послушно замер на полпути к крыльцу и, оглянувшись на товарищей, вернулся в группу. – Ее сын пропал.

– Как? – Я повернулась к Миролюбу, вглядываясь в его лицо.

Он выглядел так, будто не ложился сегодня. Только тут я заметила, что у него мокрые волосы, а плащ на плечах точно так же потяжелел от воды, как и у воинов под навесом. Я коснулась завязки на своей шее, которую успела затянуть, и прямо спросила:

– Ты отдал мне плащ, в который должен был переодеться сам?

Миролюб несколько секунд смотрел на меня изучающе, а потом покачал головой:

– Неважно это. Ты сейчас пойдешь в дом, а я возьму сухой плащ и пойду с воинами.

– Искать?

Он кивнул, а я вновь подумала: «Какой же он невероятный. Как же он заботится обо всех своих людях! Ну кто ему этот ребенок?»

Миролюб вдруг резко обернулся, и за его плечом я увидела ту самую Уладу – мать пропавшего мальчика.

– В дом иди! – коротко приказал Миролюб, и женщина, бросив на меня быстрый взгляд, послушно вернулась в сени.

Уходя, она задержала ладонь на дверном косяке, и, заметив ее браслет, я застыла, озаренная узнаванием. Я уже видела его на девушке из своего сна. Княжич улыбался ей, и ей это нравилось. Этот мальчик… сын Миролюба? Тогда понятно, почему Улада смотрит на меня с ненавистью. Ведь я – та, кто займет законное место рядом с княжичем и чьи дети навсегда заберут у ее сына право считаться наследником.

Я медленно подняла взгляд на Миролюба. По его лицу было ясно, что мое озарение не прошло для него незамеченным. Он смотрел хмуро и устало, словно ожидая каких-то моих слов или действий, а я терзалась сомнениями: рассказать ли ему то, что я видела во сне? Или, может, хотя бы намекнуть, что стоит спросить о судьбе мальчика у Альгидраса? Впрочем, я знала, что ничего в итоге не скажу, потому что просто не представляла, как это сделать. Может быть, сказать Добронеге? С этой мыслью я решила было вернуться в дом, как вдруг услышала шум у ворот.

– Хвала Перуну! – выдохнул Миролюб и сбежал по ступенькам под проливной дождь.

Через двор шел человек, вокруг которого уже собрались воины. Миролюб вклинился в кучу своих людей, бесцеремонно всех растолкав. Из-за шума дождя ничего не было слышно. Впрочем, вся процессия быстро направилась в мою сторону. Тут же кто-то сильно задел меня плечом, и навстречу воинам по ступеням сбежала Улада. Я отстраненно заметила, что она босиком и в домашнем платье. Ее истошный крик «Добрушенька!» перекрыл шум дождя.

Она вырвала ребенка из рук несшего его воина и бросилась к крыльцу, оскальзываясь на жидкой грязи.

– Ну, будет… будет! – услышала я и поняла, что за моей спиной стоит мать Миролюба вместе с Добронегой. – Я же сказывала, все хорошо будет, – голос Милонеги звучал сурово, однако глаза светились. – В тепло неси скорее.

Улада ничего не ответила, лишь сильнее прижала к себе ребенка, поднимаясь по ступеням.

– В моих покоях натоплено! – подал голос подошедший Миролюб, взглянув через плечо Улады на бледного мальчугана.

На этот раз Улада отрывисто кивнула и вихрем бросилась в сени. За ней по пятам бежали две невесть откуда взявшиеся девочки и престарелая женщина. Все они говорили разом, создавая невероятный шум.

– Стыд помни! – вдруг сурово сказала Милонега, обращаясь к сыну.

Мне показалось, что Миролюб смутился. Во всяком случае, он сбился с шага и замер, так и не поднявшись на последнюю ступень. Я по-прежнему жалась к перилам на площадке крыльца, так что наши лица сейчас были на одном уровне. Миролюб повернулся ко мне, словно собираясь что-то сказать, потом посмотрел на Добронегу и наконец на мать:

– Мне жарко натопили, чтобы я обогрелся. Добрушу прогреть надобно.

– Кто его нашел? – раздался над всеми нами голос князя, который незамеченным вышел на крыльцо и сейчас стоял за плечом Добронеги. Мать Радима вздрогнула, однако не обернулась, замерев в полушаге от князя, который сверлил сына взглядом поверх ее плеча.

– Хванец, – ответил Миролюб и обернулся, ища глазами Альгидраса.

Однако того уже не было видно. Воины снова сгрудились под навесом и что-то шумно обсуждали.

– Где нашел?

– Спрошу. – Миролюб развернулся было бежать на поиски хванца, когда Милонега неожиданно шагнула вперед и сжала его плечо:

– Пусть в дом идет, Миролюбушка. Обогреется и расскажет.

Княжич медленно обернулся к матери, потом покосился на отца. Щека Любима дернулась, как от судороги, однако он ничего не сказал. Тогда Миролюб кивнул и, накинув капюшон, шагнул под дождь.

Милонега зябко обхватила себя за плечи и проговорила, ни к кому не обращаясь:

– Как тогда всё: воины, ворота настежь и свирец на руках с дитем. Разве что дождя не было.

Взгляд Добронеги, брошенный на мать Миролюба, был полон боли и сочувствия.

– Он не свирец, Милонега, – негромко откликнулся князь. – Он проклятый богами хванец.

С этими словами Любим одним плавным движением проскользнул мимо Добронеги и спустился с крыльца прямо под дождь. Без плаща. Сперва я подумала, что он идет навстречу Миролюбу, который уже выцепил из группы воинов Альгидраса и вел его к нам, однако князь резко свернул вправо и пошел в сторону хозяйственных построек.

– Хванец… свирец… Одни боги ведают, как это страшно – ждать в покоях, пока твое дитя неведомо где. Я до последнего вдоха мужа твоего не забуду, Добронега.

Краем глаза я увидела, как Добронега сжала руку княгини и обернулась к мужчинам, подходившим к крыльцу. И если последние крохи здравого смысла еще пытались объяснить все происходящее совпадением с моим проклятым видением, то появление Альгидраса похоронило эту надежду. Шагнув на первую ступеньку крыльца, Альгидрас скинул с головы капюшон и низко поклонился женщинам. Я не слышала приветствия Милонеги, не слышала, что он отвечал. Я не могла оторвать взгляда от его правой кисти, замотанной в промокшую тряпицу, и мне было чертовски страшно осознавать, что, спроси кто-нибудь, что у него с рукой, я могла бы с уверенностью ответить: ожог.

Бьется сердце тревожным набатом,
Заглушая доводы разума.
К прошлой жизни не будет возврата,
Я к тебе будто нитью привязана.

С каждым днем все прочнее путы
И все призрачней шанс на спасение.
Дымкой тайны, как прежде, окутан,