Двум смертям не бывать

– Не бросать же ее здесь. – Юноша поднял с мостовой гребешок, отдал девочке. Она ловко скрутила волосы в узел, зацепив гребнем. Рамон встал, протянул руку девочке, помогая подняться. Та коснулась себя.

– Лия.

Положила ладошку на грудь рыцарю, глядя снизу вверх прозрачными зелеными глазами.

– Рамон, – ответил тот, накрыв ее руку своей. Повторил: – Дом – где?

Она снова указала вдоль улицы.

Юноша кивнул. Дагобер подал шлем, придержал стремя. Рыцарь взобрался в седло.

– Бертовин, давай ее сюда.

Немного удивился, когда девочка устроилась по-мужски, свесив ноги по бокам лошади. Хотя кто их знает, этих язычников: и одеты чудно, и девки по чердакам неприятеля выслеживают. Может, так и положено.

Отряд кружил по улочкам. Рамон машинально запоминал повороты, изо всех сил стараясь не думать, что Бертовин мог быть прав и девчонка ведет под стрелы сородичей. Мало-помалу улицы становились шире. Дома из теснившихся друг к другу зданий в несколько этажей превратились в одно-двухэтажные особняки, прячущиеся за заборами. Кое-где двери были выбиты, а внутри хозяйничали занявшие город солдаты. Изредка на улицах попадались жавшиеся к стенам люди, одетые по местному обычаю. Женщин не было видно вовсе – попрятались, и правильно сделали. Некоторые не успели или не сумели – и Рамон несколько раз торопливо прижимал девочку к себе, закрывая глаза, чтобы та не увидела распластанные по мостовой тела с бесстыдно раскинутыми среди обрывков юбок ногами. Может, это и было сущей глупостью – уж наверняка за время осады Лия успела насмотреться на смерть. Может быть – но рыцарь отчаянно не хотел, чтобы девочка воочию увидела, что война может быть и такой. Он усмехнулся под шлемом. Подвиги и слава.

Наконец они остановились у большого дома за кованым решетчатым забором. Бертовин коротко скомандовал – и один из пехотинцев перемахнул через ограду, открыл засов на воротах. Четверо воинов исчезли в саду, лучники остались стоять в воротах, настороженно вглядываясь в глубину сада. Девчонка вся изъерзалась в седле и, когда один из солдат показался на дорожке, ведущей к крыльцу, махнув рукой – мол, никого, – шустро соскочила наземь. Бертовин поймал ее за руку.

– Я отведу.

– Я сам, – сказал Рамон, спешиваясь.

– Дурак.

– Может быть.

Он снова стряхнул кожаную рукавицу, протянул девочке руку.

– Щит возьми, – предложил Бертовин.

– Некуда, сам видишь. – Правая рука нужна свободной, мало ли.

– Ну тогда хоть девку на руках неси, – посоветовал Дагобер. – А то стрельнут с чердака, и поминай, как звали.

– Значит, помянете! – рявкнул Рамон и пошел к дому, держа в руке теплую ладошку.

Он поднялся на крыльцо, грохнул латной рукавицей в окованную дверь старого дуба. Лия что-то крикнула, повторила. Из-за двери отозвался мужской голос.

Рамон выпустил руку девочки, отшагнул назад, готовый, если что, схватиться за меч. Дверь открылась, Лия рванулась внутрь, радостно вереща. Рамон встретился глазами с парнем, держащим взведенный арбалет, отчетливо понимая, что на таком расстоянии болт прошьет любой доспех. Тот что-то коротко сказал, девочка ответила. Тяжело стукнула закрывшаяся дверь.

Рамон развернулся и пошел к своим людям, каждый миг ожидая стрелы в спину. Взобрался на коня, позволил себе расслабить плечи. Принял у оруженосца щит, дождался, пока подтянутся из сада воины. Тронул поводья, направляя коня туда, откуда слышался звук рога – герцог собирал свои войска в центре захваченного города.

* * *

Здравствуй.

Не знаю, интересно ли тебе, что происходит дома, но больше не о чем рассказывать. Не жаловаться же в очередной раз на то, что маменька не пустила на охоту. Порой я ощущаю себя мальчиком, еще ни разу не покидавшим родительский дом – и кому какое дело, что формально я царь и бог на своих землях. И уж тем более не имеет значение, что жена снова беременна… молю бога, чтобы и в этот раз родилась девочка. Приданое найдем.

Вот, не хотел жаловаться, а получилось. Ладно, сменим тему.

Третьего дня в замок приезжала актерская труппа, привезли постановку. Говорят, в столице эта пьеса произвела фурор. Не знаю, мне не понравилось. Впрочем, возможно, дело в исполнении: у главной героини отчетливо ломается голос[4 - В средневековом театре женские роли играли мальчики.], и слышать, как в самые драматические моменты актер дает петуха, довольно забавно. Хотя дамам понравилось: они любят истории про влюбленных, соединивших сердца вопреки жестоким обстоятельствам. Еще больше они любят длинные возвышенные монологи, коих в пьесе было с избытком.

Маменька затеяла ремонт в большой зале. Кое-где действительно нужно заменить сгнившие панели. И гобелены, по ее словам, «никуда не годятся». Засадила невесток ткать новые. Жена ворчит. Пусть сами разбираются. Не хватало мне еще судить бабские ссоры.

Сговорили старшего сына Авдерика: если все пойдет путем, лет через пять поженятся. Приданое за невестой дают хорошее, матушка довольна. Мальчику еще не сказали, приедет домой, узнает. Несколько месяцев роли не сыграют: в десять лет мальчишек не интересуют подобные вещи.

Ходят разговоры о королевском турнире. Впрочем, все знают: на совершеннолетие наследника будет турнир, это традиция. Не знаю, что делать, если придет приглашение. Конечно, повод отговориться я найду. Беда в том, что мне не хочется отговариваться. А поехать… впрочем, я снова начинаю ныть, прости. Хватит.

Рихмер.

Глава 5

Как и предсказывал Рамон, армия стояла лагерем до конца недели. Женщины в окрестных деревнях попрятались по подполам, да и скотину рачительные хозяева свели в лес, от греха подальше. Мало ли что надумают господа, всех развлечений у которых – охота да ежевечерние попойки? И без того озимые потравили, жди теперь урожая.

Когда войско наконец тронулось, Эдгар обрадовался. Сам он не любил хмельного и охоту не жаловал, так что отказываться от постоянных настойчивых приглашений становилось утомительным. Самым странным было то, что Эдгар отнюдь не замечал всеобщей любви к себе, и подобная настойчивость казалась ему непонятной. Возможно, юноша просто слишком уж нарочито пренебрегал общепринятыми забавами.

Услышав об этом. Рамон рассмеялся – мол, что ты запоешь на корабле, оказавшись среди нескольких сотен человек, которым ну совершенно нечем заняться. Эдгар вздохнул и ничего не ответил.

Армия бесконечной змеей ползла по дороге. Рамон откровенно скучал, изредка ворча, что со своими людьми и без обоза проделал бы этот путь в два раза быстрее. Эдгар, почти не покидавший столицы, разглядывал окрестности. За годы, прожитые в городе, он успел привыкнуть к узким, покрытым брусчаткой улочкам, нависающим над головой стенам домов и вечному людскому гулу.

Шума и гомона хватало и сейчас, но юноша привык к нему, как когда-то привык к бесконечному гвалту студиозусов в университетских коридорах. Труднее оказалось привыкнуть к прозрачному весеннему небу, которое в городе дробилось на полоски по ширине проулков, и к простиравшимся до горизонта, где виднелась череда холмов, лугам. Над кустами полыни носились стрекозы с радужными крыльями, а где-то чуть дальше стрекотали кузнечики, да так громко, что, казалось, заглушали людские голоса. По левую руку медленно катилась река. Над величавой водой, заросшей листьями кувшинок, стремительно носились ласточки, чьи гнезда дырявили высокий берег по ту сторону. Довольно быстро Эдгар научился не слышать мерный топот копыт и солдатские разговоры, и тогда вокруг оставались только небо, река и холмы, что стоят века и простоят еще столько же и после того, как время напрочь сотрет память о людях.

Войско двигалось медленно, так что даже непривычный к верховым поездкам Эдгар не чувствовал в конце дня той одуряющей усталости, которая бывает после долгих переходов. Порой юноша ловил себя на том, что хотел бы, чтобы дорога не кончалась никогда. Потому что потом будет двухнедельное плавание в брюхе деревянного морского чудовища, чужой город с высокими стенами, снова дорога – но теперь с чужаками – и незнакомая страна с незнакомыми обычаями. Больше не с кем будет уйти из лагеря вверх по течению реки, туда, где ее не опоганило людское стадо. Не с кем будет сидеть у костра, пока вокруг медленно опускается темнота, делая неосязаемым мир за пределами круга пламени, когда молчание не тяготит, а разговор не утомляет.

Братья устроились на берегу с удочками, вырезанными из растущей тут же лещины. Солнце садилось за крутой берег, казавшийся черным на фоне алого неба.

– Красиво… – сказал Эдгар. – Ты хотел бы вернуться сюда?

– Я не успею.

Из лагеря донеслась песня. Судя по тому, что голосили вразнобой, певцы успели хлебнуть, и не по разу. Над рекой медленно собирался туман.

Рамон посмотрел на вытянувшееся лицо собеседника, усмехнулся.

– Не бери в голову. Я порой забываю, что кому-то не все равно, и брякаю что попало. Бертовин вон до сих пор так и не привык.

– Как к этому можно привыкнуть?

Молодой человек пожал плечами:

– Ну, я же привык. – Он снова посмотрел на брата и покачал головой. – Нет, это не бравада. Просто однажды я понял, что все равно – когда, важно – как. Стало легче. – Рамон рассмеялся. – Настолько, что можно стало даже позволить себе спасать прекрасных дам.

Эдгар неуверенно улыбнулся:

– Ты ее видел потом, ту девочку?

– Конечно. Славная оказалась девчонка.