Царствуй во мне

– Имея перед глазами такой пример, как вы и наши наставники, не осмелился бы посрамить офицерскую преемственность!

– Ах, льстец… Всегда был услужлив. Постой же, в службу таких привычек не бери. Службу служить – душой не кривить.

– Слушаюсь, ваше высокородие!

– Валерий, вели товарищу не ломаться. По-простому, по-семейному. Голодны?

– Как февральские волки.

– Сейчас распоряжусь мясные кулебяки разогреть. Сергей Александрович, не возражаете, мы с Валерием ненадолго оставим вас, по канцелярской надобности.

– Разрешите пока библиотеку посмотреть?

– Извольте, сударь мой. Не скучайте.

Затворяя дверь кабинета, Валерьян Валерьевич взволнованно потер виски, размышляя, с чего бы начать. Валерий свободно раскинулся в отцовском кресле:

– Все анахоретом, папенька?

– Да ведь… К чему мне общество? Суета и прах земной, пустые пересуды. Я с утра почту разберу да дела улажу – усаживаюсь за военные мемуары. Мне и не скучно ничуть. Ты вот что, Валерий… Говорят, ты в отставку подавал?

– Отрапортовали уже…

– Не «отрапортовали», а радеют о несмышленой юности.

– Да все уладилось… Полно, отец, не тревожьтесь.

– Удивительное легкомыслие. Посуди сам: могу ли я не тревожиться, коль скоро ты задумал увольняться в гражданскую службу, да еще и в начале столь блестящей карьеры? И как же я тобой гордился, уверенный, что ты продолжишь нашу семейную традицию!

– Папенька, к чему вы клоните?

– К тому, что даже помыслы такие непозволительны.

– Этого не повторится. По крайней мере, пока не принудят меня совершать военные преступления.

– «Военные преступления»! И ты туда же! О tempora, o mores!

– Отчего такая аффектация? Вам это не свойственно.

– Да оттого, что устои государства должно охранять от недоброжелателей, как зеницу ока. Для блага России.

– Все пекутся о благе России, но толкуют это благо по-своему.

– Вот то-то и оно. Развелось умников – и каждый почитает себя пророком, утверждая, что способен вершить судьбы Отечества. Презрев Богом данную власть, клевещут на помазанника Божия. Божий страх потеряли. Августейшую фамилию с грязью смешали! Не понимают, что Его Величество – последний оплот империи, костью стоит в горле иноземным завистникам. Заметь, Валерий! Либеральные дурни, как правило, в одну и ту же дуду дудят. Рубят сук, на котором посиживают, да песенки попевают. Взбесились. Власть им подавай. Гордец – он хуже лиходея. А наши заморские злопыхатели тому и рады, казну потратить готовы против российского самодержавия. Хочешь его сохранить – защищай, не щадя живота своего.

– Уважаю вашу позицию.

– Так не покинешь армейскую службу?

– Не покину.

– Вот спасибо, сын, вот утешил, – старик поцеловал Валерия в лоб, – а уж я для тебя расстараюсь деньжат припасти, знаю, что жалованье ваше – по молодому делу – грошовое.

И, сменив тон, ехидно полюбопытствовал:

– А что твоя невестушка?

– Однако… Вы упорно не желаете называть Валерию по имени. Вы относитесь к ней с предубеждением?

– Ты знаешь, я человек прямолинейный…

– И?

– Полагаю, что твоя суженая вроде изящной бонбоньерки с конфетами. Поднимешь крышку, – а там вместо шоколада леденец из тех, что продают россыпью.

– Чем же худ леденец?

– Зяблик соколу не пара.

– И кто же из нас двоих зяблик?

– Не ерепенься, к тебе не идет.

– Ну, допустим. Пусть – зяблик. Зачем же вы дали благословение на брак?

– Разве ты меня в ту пору послушал бы? Посмотрел бы на себя со стороны. Дышащий страстью дракон: сверкающий взор, восторженные речи, пламенеющий лик! Герой рыцарского романа, понимаешь ли, – не подступишься.

– Вы предсказываете роману грустный финал?

– Зачем… невеста – не жена, дозволено и разневеститься. По крайней мере мне претят чопорные девицы.

– На что вы меня толкаете, отец?

– Полно, Валюша, ты, разумеется, сам можешь свою судьбу решать. 22 года не шутка. Я в твоем возрасте – ого-го! – в русско-турецкую в атаки ходил. Твой выбор – тебе с ней и жить. Но, чур, не сетовать потом. Жениться легко – ужиться трудно… Прости, сынок, что наставляю. И давай-ка в столовую: Алена, верно, ужин подала. А мне в храм Божий пора, не обессудь. А может, вместе?

– Нет, папенька.

– Мне Всенощной пропускать нельзя. Я же и в хоре, и старостой.

– Помолитесь за меня!

– Уж это непременно.

Отъезжая на следующий день, Дружной подмигнул товарищу:

– Смотрю, папаша твой того гляди в монахи подрядится.

Молодой Шевцов зыркнул острым взглядом: