Не все то золото

Дедушка наш рано ушел из жизни. Так что его роль фактически исполнял неродной нам человек – бабушкин хороший приятель, Лев Сергеевич. Зная его с самого детства, мы называли его не иначе как дедушка Лева. А он любил и баловал «своих» внучек, особенно Ольгу. Может быть, поэтому она совершенно неприспособлена к жизни, не умеет справляться с жизненными трудностями. Всегда у нас выходит, что ее проблемы приходится решать мне. Не знаю почему, но мой характер и склад ума совершенно отличается от Ольгиного. Вроде росли вместе, а так получилось. Наверное, я хотела быть похожей на дедушку Леву и во всем старалась подражать ему. Когда он что-нибудь вырезал для Ольги из дерева, я брала нож и старалась тоже что-то сотворить. В футбол с ним всегда играла только я, а Ольга сидела в сторонке и наблюдала. Ошибка природы, наверное… Зато Ольга впоследствии чуть ли не каждый день с ним встречалась. «Дедушка» наш был профессором в каком-то университете, в который Ольга потом и поступила. Преподавал он что-то, а вот что, не помню. Я в психологии не сильна.

На чем я остановилась перед тем как припомнить свое трудное детство? Эх, черт, на ударе же.

Не нравится мне вид Олежека. Как мотылек на булавке. Кто же мог ударить его с такой силой? Ясно одно – это хорошо тренированный, спортивный человек. Как я, например. Я, кстати, работаю тренером по шейпингу в фитнесс-клубе. Так что форму поддерживаю и могу дать фору любому мужику. Если на то вынудят жизненные обстоятельства. В смысле драки там или еще чего. И стреляю прилично.

Вот чего не пойму, так зачем надо было ножом убивать. Почему не застрелить, ведь проще? И человек долго мучиться не будет. Или убийца не хотел себя светить? Что-то я все время называю убийцу «он». Но это могла быть и женщина, с тем условием, что она имеет отличную физическую подготовку.

– Полин, глянь, – Жора влез в мои мысли и заставил отвлечься. – Паренек-то все же и с собой кое-что взял.

Жора извлек из руки Олега черный брелок с огромным количеством всяких кнопочек и прибамбасов. Я нажала на одну из них и прослушала гимн Советского Союза. Шутник был Олежек. Вот и дошутился. Больше я на кнопочки нажимать не стала, а пошла с брелоком в зал. Ольга с Ираидой Сергеевной сидели на диване. Ольга как раз заканчивала свой сеанс и приложила палец к губам, когда я зашла. Я быстренько захлопнула варежку и стала ждать. Все-таки и Ольга иногда может быть нужной и полезной, когда постарается.

– Ну, что? – поинтересовалась я у нее по окончании терапии.

Она покачала головой, что означало – «ничего интересного» или «все то же самое».

– Ладно. Ираида Сергеевна, что это? – спросила я и протянула брелок ей. – Вы это раньше видели?

– Да. Это Олега. Его брелок. Он всегда его носил с собой, никогда не расставался. В тот день, когда вы его увезли, он его оставил, забыл. Наверно, за ним и вернулся.

– Но как же он зашел в квартиру? Ключи мы вам, кажется, отдали вместе с золотом?

– Вот они, – Ираида Сергеевна показала на связку ключей, лежащую на столе, – ты сама их сюда положила.

Я кивнула.

– А ваши где?

– А мои у меня в кармане, – она вынула их и показала.

Значит, Олежек проник в квартиру либо через окна, либо заранее запасся дубликатом ключей.

– Жора… – я хотела попросить Жору вызвать экспертов для осмотра двери и окно, но Жора меня опередил.

– Полина, я сейчас осмотрел замок на двери и, насколько мне кажется, дверь открывали либо отмычкой, либо новыми ключами.

Так, значит. Догадка оправдалась. Но на всякий случай я обошла все окна – некоторые из них не открывались совсем, а некоторые маман даже не удосужилась расклеить. На зиму-то она их заклеила, а сейчас некоторые бумажные ленты были еще на месте. Следует отметить, что Ираида Сергеевна делать лишнюю работу не любила заклеивать, расклеивать, потом опять заклеивать – нудно же! А еще она никогда не открывала окна. Только форточки и балкон. Даже летом. Так что я смело могла утверждать, что через окна никто не влазил, а балкон был закрыт. Ираида Сергеевна воспитала в себе привычку такую, что когда она отлучалась из дома больше чем на два часа, она закупоривала все: окна, форточки, двери.

Так что для входа Олежеку и убийце пришлось пользоваться только дверью входной. Ну у Олежека могли быть еще одни ключи, кроме тех, что у него в недавнем прошлом отобрали Может он такой запасливый, что позаботился о наличии второго экземпляра? Ну, вдруг одни потеряются? Правда ведь неудобно без ключей домой заходить…

– Поля, ты что, сразу не могла мне сказать, что здесь за ситуация? – попенял мне Жора. – Я бы сразу бригаду с собой взял.

– Ну извини, – развела я руками.

Жора только вздохнул и вызвал по телефону оперативников и «скорую».

Мы с Ольгой дождались приезда опергруппы и отчалили домой. Я отвезла Ольгу и поехала к себе. Надо же сегодня наконец позавтракать! Да и за завтраком мне лучше думается.

Я смачно облизнулась, когда снимала со сковородки свою фирменную яичницу. Так я называю кусочки колбасы, помидор и лука, залитые парочкой яиц, а сверху посыпанные петрушечкой или укропчиком. Объедение! А еще, если очень хочется, можно побросать в сковородку все, что имеется в холодильнике. Тоже будет очень вкусно.

Скушав всю эту красотищу, я додумалась до того, что надо бы навестить родителей Олега. Может там я узнаю что-нибудь мало-мальски интересное? Оперативники наверняка там еще не были.

Жору я решила не беспокоить. Не нужно ему знать, куда я собираюсь, а то снова начнет кричать, что я лезу не в свое дело.

В справочном я назвала данные Олега Викторовича Бирюкова, от души надеясь, что он прописан у родителей. Хотя, если нет, тоже неплохо – съезжу по тому адресу, который дадут, поговорю с соседями, все равно постараюсь что-нибудь выяснить.

Как оказалось позднее, Олег был прописан у родителей, точнее, у отца. Матери у Олега не было. Жил отец Олега на известной улице родного Тарасова, которая гордо именовалась Большой Казачьей. «Большая» – это, наверное, оттого, что выбор девушек на ней самый большой, да и не только девушек! А лихие «казаки» на «мерсах», «ауди» или еще каких иномарках их «снимают» и очень резво увозят на свой «хутор».

Так вот, продвигаясь на своем «Ниссане» по этой самой улице, я наконец заметила дом с табличкой «тридцать два» и свернула во двор.

Допросив бабульку, выходящую из подъезда, в коем из двух этих подъездов имеется квартира номер восемнадцать и заручившись ее правильным знанием кода чужого подъезда, я отправилась туда.

Бабульки эти всегда все знают! Ну, скажите, зачем ей код чужого подъезда? Свой-то, поди, на бумажке написала, чтоб не забыть, а чужой – помнит!

Вышеуказанная квартира находилась на втором этаже и была коммунальной, о чем свидетельствовала бумажка, прилепленная к стене в районе звонка. На ней были написаны фамилии жильцов этой самой квартиры, очевидно, а напротив каждой фамилии стояла цифра, которая символизировала определенное количество звонков.

Я вдавила кнопочку два раза, в соответствии с бумажкой, и стала ждать. Вскоре послышались шаркающие шаги, и без риторического вопроса «кто там?» дверь отворилась. За ней стоял мужчина лет пятидесяти, с седыми волосами и в очках. Одет он был в довольно рваное трико и без майки, зачем майка, когда тут живого места нет – все в наколках?

Он галантно сделал жест рукой, чтобы я проходила, и я не заставила себя долго ждать, правда, от «бомжа» я такого не ожидала.

– Могу я поговорить с Бирюковым Виктором Васильевичем?

– не люблю, когда меня разглядывают таким наглым образом, да еще и без слов.

– Конечно, можете. Да вы не стесняйтесь, проходите на кухню, сейчас и поговорим, – он опять сделал свой любимый жест. Прямо «жентльмен» с большой буквы Ж.

Я было отправилась в том направлении, в которое мне указали, и вдруг услышала шум, звон и чертыхание в предполагаемом местоположении кухни. Я остановилась.

– Вы не один? Может мы поговорим в другой раз? – у меня не было желания сидеть на кухне в компании двух бомжей.

– Да нет, не беспокойтесь… Это мой друг, он сейчас уйдет.

Ну, ладно. Уйдет, так уйдет. И я прошествовала на кухню с гордо поднятой головой. Но как только я миновала порог, голова моя сама собой опустилась и уставилась на друга Виктора Васильевича. Аккуратненько примостившись на шатком табурете за маленьким столиком, сидел Дрюня Мурашов и наливал в стакан водку «Что делать?», стараясь налить с бугорком, но не пролить ни капли на стол при этом. Вот уж кого не ожидала здесь увидеть, так это Дрюню! Это мой старый знакомый, брат нашей с Ольгой подруги детства. Дрюня был старше нас, но это не мешало нам играть вместе. Жил Дрюня по соседству со мной и поэтому каждый божий день я его видела: то Дрюня слоняется по двору, ища кого-нибудь себе в напарники организовывать какой-то бизнес, в основе которого лежит очередная гениальная идея Мурашова, то он просто ищет, где бы раздобыть бутылочку чего-нибудь спиртного. Несколько раз Дрюня притаскивался ко мне и просил купить у него какую-нибудь вещь, чаще всего абсолютно бесполезную. А когда я не соглашалась на покупку, Дрюня в очередной раз начинал канючить десятку или двадцатку «до получки». Но так как он отродясь нигде не работал, то возможности возврата своих денег я не видела и поэтому не давала их. Правда, однажды я все-таки дала ему полтинник, где-то два года назад, и до сих пор в глаза его больше не видела, полтинник то есть.

– Дрюня?! Что ты здесь делаешь? – от изумления я гаркнула так, что стакан Дрюни расплескался наполовину, когда он дернул рукой, испугавшись моего крика.

– А я просто удивилась и раздосадовалась – ну в самом деле, куда ни плюнь, в Дрюню попадешь! Это уже начинает мне надоедать, честно говоря. К Ольге придешь – он там торчит, домой едешь – во дворе ошивается, а теперь еще и здесь, где я совершенно не ожидала его встретить.

– Полина? – Дрюня вскинул голову и посмотрел на меня мутными глазами.

Узрев, что это я, он расстроился.

– Вот, видишь, что наделала, сколько добра теперь пропало… Э-эх… – Дрюня, сокрушенно покачав головой, отодвинул стакан в сторону и стал слизывать со стола лужицу пролившейся водки, а потом и стакан опрокинул в себя. – Эх, хорошо! – сказал он и закусил огурчиком.

– Дрюня, что ты здесь делаешь? – еще раз спросила я, двигаясь по направлению к нему.

– Да я ничего, это мы тут, это, с Витьком отмечали… это… – он задумался и почесал голову.

– День граненого стакана, что ли? – подсказала я. – Или триста лет русской балалайке?