Целую ручки

Порядки в роддоме были концлагерными, к роженицам относились как к недееспособным сумасшедшим, не имевшим права голоса. Оправданием могло служить то, что роддом был вечно переполнен, кровати стояли в коридорах. До выписки через десять дней Лена увидела дочь только один раз. Ей показали тугой кокон со сморщенным личиком, изо рта малышки торчал шланг, из-под чепчика выплывало темно-бордовое пятно. Лена хотела снять чепчик, не позволили. Потом дома она увидит синяки и ссадины – следы злополучных щипцов. В роддоме Лена либо спала, либо тихо плакала, уткнувшись в подушку. Лену вызывали для беседы старшая медсестра и заместитель главного врача, все с той же целью – уговорить отказаться от ребенка. Но Лена уже приняла решение – она будет бороться за здоровье дочери. Предательство для Лены было самым тяжким грехом, а предательство собственного ребенка вообще выходило за рамки ее миропонимания.

Как ни тяжек был удар, как ни горьки Ленины слезы, радость все-таки оставалась. На свет появился новый человек, ее доченька, она заняла место в материнском сердце, и никакие силы не могли вырвать ее оттуда.

Лена прошла с дочерью все круги ада, но самые страшные испытания выпали на первый год жизни Катеньки. Бесконечные сцеживания грудного молока и кормление через зонд. У Лены катились слезы и дрожали руки, когда нужно было заталкивать зонд в ротик малышке. До шести Катенькиных месяцев Лена пять раз лежала с дочерью в больнице. У девочки загноились раны на голове, началось общее заражение, потом пневмония, отказывали почки. Находясь в больнице, Лена постоянно слышала, что ребенок не жилец, надо готовиться к худшему. Но Катенька, принявшая лошадиные дозы лекарств, истыканная уколами, отчаянно боролась, много раз стояла на краю жизни и возвращалась назад. Когда ей исполнилось полгода, Лена стала кормить дочь с ложечки. Катя поперхивалась, давилась, молоко и рвотные массы фонтаном вылетали изо рта. Каждое кормление – по три часа мучений, и таких кормлений – четыре в сутки. Участковый педиатр говорила, что Лена занимается бессмысленным делом, но Лена настойчиво учила дочь самостоятельно глотать. Медики окружали их все время. Среди них были те, кто проявлял исключительную доброту и человечность: дежурили ночами в больнице рядом с Катиной кроваткой, чтобы дать Лене поспать хоть несколько часов, приезжали к ним домой и привозили дефицитные лекарства. По сути, они воровали эти лекарства в клинике. Но были и те, кто считал Лену дурой, повесившей себе ярмо на шею. Когда окончательно подтвердился диагноз ДЦП – детского церебрального паралича, – невропатолог сказала про Катеньку: «Тут мозгами и не пахнет». Лена, прежде всегда прислушивавшаяся к чужому мнению, теперь перестала это делать. У нее просто не было сил для посторонних эмоций. Каждая минута жизни и все мысли были сосредоточены только на одном – спасении дочери. Лена, конечно, находилась в нескончаемом стрессе, в неврозе. Но любая борьба требует и стресса, и невроза. В атаку не ходят, насвистывая, войну не выигрывают расслабленные нытики и хлюпики.

Единственной личной мечтой, не связанной со здоровьем Катеньки, было желание выспаться. Сон вволю, сколько захочешь, стал казаться Лене самой большой роскошью. Но иногда желанный сон, на который есть только три часа, не шел – измученный, перевозбужденный тревогами мозг не хотел отключаться. Тогда Лена молилась. Ее семья никогда не была религиозной, Лена ни разу в жизни не заходила в церковь, имела смутные представления о Библии. Она молилась своему богу, чему-то высшему, надчеловеческому. И молитва ее состояла из двух бесконечно повторяющихся слов: «Пожалуйста, помоги! Пожалуйста, помоги! Пожалуйста, помоги!» Она просила за дочь, страдающую от каждого глотка воды, от каждой попытки поднять головку или пошевелить ручками, скованными судорогой. Лена просила за себя – дать силы, прогнать отчаяние, укрепить веру в победу.

Игнат, не без настойчивых напоминаний и угроз, признал отцовство. Явился в ЗАГС, дал паспорт, куда ему поставили штамп. В свидетельстве о рождении Кати стояла Ленина фамилия, но в графе «отец» не было пропуска.

Второй раз они увиделись, когда Лене срочно понадобились деньги. Зарплат мамы и папы, бабушкиной пенсии не хватало, все накопления давно были истрачены. Игнат отказался приходить к ним домой, назначил свидание в парке.

Он оценивающе посмотрел на Лену и заявил:

– Плохо выглядишь.

– Зато ты – прекрасно.

Лена уже давно рассталась с розовыми очками, а Игнат не находил нужным играть перед ней спектакли.

– Что тебе нужно? – спросил Игнат.

– Деньги и лекарства, – прямо ответила Лена. – Деньги на массаж, он нужен срочно, иначе у Кати сформируются контрактуры, неподвижность суставов…

– Меня не интересуют эти подробности!

– Но стоит начать массаж, – говорила Лена, точно не слыша Игната, – возникают судороги, очень болезненные. Достань лекарство, оно импортное, в аптеках только по блату.

– И не подумаю!

– Подумаешь! – жестко сказала Лена. – Хорошо подумаешь, прежде чем отказывать. Мне ведь терять нечего. Ради дочери я глотки перегрызу, не то что на прием к секретарю обкома или в твой деканат пойду.

– Ты стала грубой. Шантажируешь?

– Нет, требую законно причитающееся.

– Откуда у меня, студента, деньги?

Игнат врал. Он был состоятельным человеком. Подпольно приторговывал дефицитом, летом работал в стройотрядах. Не плотником или каменщиком, конечно. Комиссаром штаба студенческого облстройотряда – руководил, инструктировал, вдохновлял. Все договоры с заказчиками оформлялись через штаб. Простые студенты не ведали о реальных суммах, получали зарплату в конце сезона в штабе. Эта схема не была изобретением областных боссов от комсомола. Существовала пирамида: от всесоюзного штаба студенческих стройотрядов – до районных штабов. Вершина пирамиды, как водится, была золотой, далее по убывающей, основание – чернозем.

– Ты не бедствуешь, – ответила Лена.

Хотя она отгородилась от мира, все-таки иногда, от бывших приятелей и приятельниц, доходили слухи об Игнате, который живет на широкую ногу.

– И давай договоримся, – продолжила Лена, – чтобы мне каждый раз не припирать тебя к стенке, выплачивай алименты, тридцать рублей в месяц.

– Ну и аппетиты! – возмутился Игнат.

– Да, больной ребенок требует больших расходов.

– Плевать мне на этого ребенка! На урода!

– Придержи язык! – повысила голос Лена. – Еще раз скажешь гадость про дочь, пеняй на себя.

– Лена, послушай, – сменил тон Игнат. – Нужно тебе все это? Молодая, красивая, у тебя вся жизнь впереди. У меня, кстати, тоже. Не повезло нам, так случилось, но ведь можно исправить.

– Твоя жизнь, моя жизнь, но есть еще и третья.

– Чья? – не понял Игнат.

– Катина, нашей дочери. Она тоже человек, тоже имеет право видеть небо, радоваться солнцу и пению птиц.

– Не может она! – выкрикнул Игнат, оглянулся, не слышал ли кто, и заговорил тише: – Я говорил с врачами. Она же умственно отсталая, дебилка, никогда не сможет вилку держать и задницу подтирать! Ходить, сидеть, разговаривать нормально! Это брак природы, как ты не понимаешь! Есть детские дома для таких особей, я узнавал. Я готов сам оформить все документы. Государство о ней позаботится, оно у нас доброе. А ты вернешься в институт, будешь вспоминать об этой калеке как о страшном сне. Или: хочешь – навещай ее. Но не гробь себя и меня заодно.

– Мне рассказывали об этих учреждениях, – помотала головой Лена. – Отдать туда Катю все равно что снести ее на кладбище.

«Где уродке и место», – подумал Игнат, а вслух принялся с удвоенной силой агитировать Лену. Она была непреклонна: Кате требуется постоянный уход, двадцать четыре часа в сутки, нигде, кроме родного дома, такого не будет.

– Мне пора, – встала со скамейки Лена и протянула ему листок. – Вот название лекарства, достань обязательно. Не просила бы тебя, если бы сама могла купить. Деньги можешь переводить по почте.

– Дура! – в сердцах обозвал ее Игнат. – Не зря говорится, что сон разума рождает чудовищ.

– Если разум понимать как нравственность, то это в точности про тебя.

Не простившись, она пошла по аллее. «Сука!» – процедил Игнат. Лена услышала, запнулась на секунду, но не оглянулась.

Через несколько месяцев Игнат женился. Ему не помешало, что первая жена, Оксана, еще на костылях передвигалась. Второй супругой стала дочь большого партийного начальника. Лена восприняла известие о браке Игната с равнодушной брезгливостью. Пусть хоть на английской королеве женится, лишь бы деньги присылал.

Катюше исполнился год. Она не могла сидеть, не пыталась вставать, плохо держала головку, не произносила слов и слогов, а только невнятные булькающие звуки. Но у них были победы! Катюша почти научилась глотать, и фонтаны брызг уже не так часто вырывались из ее ротика. Благодаря лекарствам, массажам и теплым ваннам, которые Лена делала постоянно, ослабился тонус мышц, и девочка уже не походила на скрюченного воробушка. Лене казалось, что самое страшное уже позади (хотя самое трудное еще впереди). Отступал панический страх Катиной смерти. Малышка родилась без многих жизненно важных безусловных рефлексов, а условные не вырабатывались. Но Лена была убеждена, материнское сердце ей подсказывало, что в глубине этого несчастного тельца, в подкорке недоразвитого мозга есть все-таки живой росточек, который упорно и настойчиво, через боль и страдания рвется к солнцу.

Лена чуть-чуть расслабилась, стала замечать мир вокруг, но на нее обрушилось еще одно чудовищное несчастье. Автобус, в котором ехали мама и папа, столкнулся с грузовиком. Отец умер на месте, мама – через два дня в больнице. Во время похорон бабушка упала, у нее случился инсульт, парализовало правую сторону тела. Лена враз потеряла родных и близких. Единственных, кто любил ее дочь, кто был поддержкой и опорой. Она осталась с двумя инвалидами на руках. Ее душа была пуста, по ней гулял черный пепел пожарища. Лена не могла молиться, потому что единственной просьбой к богу было бы: «Убей и меня!»

И тогда в ее двери позвонил Ангел.

Он все звонил и звонил. Лене не хотелось идти открывать. Ведь надо встать, кого-то видеть, о чем-то разговаривать. Она только что покормила дочь и бабушку. Положила Катеньку рядом с бабулей, чтобы та могла гладить ее здоровой рукой. Из глаз бабушки катились слезы. Как и правнучка, она теперь не могла говорить, только мычала. Лена знала, что бабушка хочет сказать: «Мало тебе, внученька, горя, так еще и со мной мыкаться. Лучше бы я преставилась, а не лежала колодой».

– Не лучше, – ответила Лена вслух. – Твоя пенсия теперь наше главное жизненное довольствие. Кому там неймется? – повернула Лена голову к двери.

Звонок не умолкал. Она встала и поплелась в прихожую.

На пороге стоял Коля – тот самый, первая любовь, из-за которой Лена считала себя предательницей. Как давно это было и как глупо, наивно.

– Здравствуй, Лена! Сегодня я приехал, вернулся из армии. Узнал о тебе.

– И что дальше?

– Я пришел.

Коля пришел и остался навсегда. Он вытащил Лену из пучины горя и отчаяния. Он зарабатывал деньги и все до копейки тратил на Ленину семью. Он купал бабушку и укачивал Катю, мыл полы и готовил еду, делал ремонт и конструировал коляски для ребенка. Он уговаривал Лену восстановиться на заочном отделении в институте.