Портрет семьи (сборник)

Проводница проследила за моим взглядом и все поняла:

– И пальто сперли?

Я кивнула.

– Дорогое?

Я снова кивнула. На шубу из серого каракуля с воротником и манжетами из голубой норки я три года откладывала деньги, год проносила. Под шубой на плечиках висела моя одежда – брюки, шерстяной свитер и длинный кардиган. Они тоже пропали. В поезде я переоделась в спортивный костюм. Теперь это была единственная моя одежда.

– Ждите! – велела проводница. – Сейчас бригадира позову.

Через некоторое время она вернулась с бригадиром, невысоким мужчиной в черной форме.

– Кто же в чемоданы деньги кладет? – попенял он мне, уже извещенный о размерах потерь.

– А куда их класть? По логике вещей сложнее украсть чемодан, чем сумочку.

– По логике в лифчик, – он похлопал себя по груди, – прячут! Эх вы! Сообщу по линии, на узловой милиционер сядет, протокол составит. Только разве их поймаешь? Приметы помните?

– Я не знаю, кто из троих оказался… нечистым на руку. И все женщины очень полные. Да и вряд ли это кто-то из них. На ночь купе мы не закрывали. Возможно, Ира, которая на этом месте спала, вышла, а через некоторое время забрался вор.

– Помню ее! – воскликнула проводница. – Толстуха, в пять утра на Раздольной выходила. И было у нее много багажа! Опишите свои чемоданы!

– Один черный, на колесиках. Другой темно-зеленый, со множеством застежек-«молний» по бокам.

– Точно она! – обрадовалась проводница. – И еще у нее были сумки такие здоровые клетчатые, с которыми челноки ездят. Я еще подумала, что носильщиков нет, никто не встречает, как она все допрет? Одета была… была… – вспоминала проводница, – в каракулевую шубу, кажется. В вашу?

– Мою.

– Сейчас почти десять, – посмотрел на часы бригадир. – С Раздольной ее и след простыл, ищи ветра в поле!

То же самое позже мне сказал и милиционер, составивший протокол. Гарантии, что воровку задержат, не было. Ее могут поймать случайно, а специально охотиться никто не станет.

За окном проплывал красивый зимний пейзаж.

Осеннего уныния как не бывало. Мороз, солнце и сугробы. Я имела документы, мыльницу, зубную щетку с пастой, маленькое полотенце, лосьон для лица, губную помаду, записную книжку, прочитанную книгу и три тысячи рублей в кошельке.

Развившаяся в последнее время слезливость почти не досаждала. То есть плакать хотелось на два балла по десятибалльной шкале. Проводница опекала меня как мать родную. Никого не подселила. Принесла из ресторана обед и от денег отказалась. Меня кормили за счет поезда. Теперь даже у поездов есть счета? Вряд ли. Просто девушка искупала грехи. Сгони она воровку с моего места, возможно, ничего бы не случилось.

Я долго, несколько часов, просидела, бездумно глядя в окно. Думать было не о чем, планировать ничего не могла. Если не хочу дать задний ход, а я решительно не хочу, то нужно просто ждать, отдаться на милость Игоря. Чтобы не сойти с ума из-за всех обрушившихся несчастий, я мысленно разговаривала с неродившейся дочкой. Она умела слушать и задавала толковые вопросы.

Поезд подходил к Алапаевску. Я вышла в коридор налегке – в спортивном костюме и с небольшой сумочкой.

– Там же мороз! – покачала головой проводница. – Вы сразу дуба дадите!

Она ушла в свое купе и вернулась с черным драповым пальто:

– Вот, возьмите!

– Мне, право, неудобно… Как же я верну его?

– Не надо возвращать. Это шинель моей сменщицы, старая. Она ее не носит. Только иногда на грязные работы на улице. Надевайте! Хоть до дому доедете!

Форменная железнодорожная шинель с металлическими пуговицами была мне велика на три размера и застегивалась почему-то на мужскую сторону. Я не видела себя со стороны, но чувствовала, что выгляжу безобразно.

* * *

Выйдя из поезда, я мгновенно замерзла. Холодный ветер задувал под шинель и гулял вокруг тела.

Поднятый воротник не спасал голову, в которой, казалось, каждый волосок стекленел от мороза.

Ноздри пощипывает – верный признак двадцати градусов ниже нуля.

Игоря я не узнала, как, впрочем, и он меня. Мы друг друга вычислили только по тому, что единственные остались на платформе.

– Кира! – позвал меня мужчина в дубленке и рыжей ондатровой шапке, остро модной четверть века назад.

– Игорь! Ты?

Приближаясь ко мне, он галантно снял шапку.

«Как перед покойницей головной убор снимает, – подумала я. – Тьфу ты, какая глупость в голову лезет! Как в храм входя, лысину оголяет».

Лысина у Игоря была пребольшая. Он не знал, как со мной здороваться: за руку, целовать? Мне было так холодно, что не до раздумий. Я двинулась навстречу, обняла и поцеловала в щеку.

– Здравствуй! Надень шапку («Лысину простудишь», – добавила мысленно фразу из детского фильма). Какой зверский холод!

– Кира! Я не купил тебе цветы, они все равно погибнут на морозе.

Если бы на его месте был Сергей или Олег, я бы не удержалась от сарказма: всегда думала, что цветы для выражения чувств, а не для хранения.

– Ну что ты! – улыбнулась ледяными губами. – Какие цветы! Пойдем, или я окончательно окоченею.

– Это все твои вещи? – Игорь показал на сумочку, висящую на моем плече.

– Мои чемоданы украли в поезде и шубу вдобавок. Вот, – я уныло пыталась шутить, – железная дорога в качестве компенсации выдала старую шинель. Дизайн не от кутюрье, конечно.

– Ты в милицию заявила? – Игорь так заволновался, словно не меня, а его последнего добра лишили.

– Да. Милиция честно призналась, что вряд ли найдет воровку.

Я считала, что в подобной ситуации совершенно естественно было бы сказать обворованному человеку, мол, не расстраивайся, дело поправимое и наживное, купим мы тебе одежку и прочее, ограбили – не зарезали. Во всяком случае, я бы именно так утешила. А все, кого я люблю, мои родные и близкие, определенно нашли бы больше добрых слов и обернули ситуацию каким-нибудь веселым ракурсом. Вроде того, что представилась отличная возможность весь гардеробчик на новый сменить.

Но Игорь только спросил:

– Что же ты теперь будешь делать?

Ответила прямо: