Встать, суд идет! (сборник)

Я не могу вспомнить номер своего телефона. Спроси меня дату и год рождения, не отвечу. В голове вакуум, и только одна мысль бегает по кругу, по границе вакуума: он меня не бросил!

Виктор забирает у меня телефон, нажимает на кнопки, звонит его телефон, Виктор нажимает «отбой», возвращает мой аппаратик.

– О’кей! Позвоню! Пока!

Я наблюдаю за его удаляющейся фигурой с тем сладким замиранием сердца, какое бывало в детстве на Новый год, когда Дедушка Мороз, раздав подарки, уходил, обещая вернуться следующей зимой. Он снова придет и снова принесет подарки!

От полноты чувств перед столом вахтерши, которая одна стоила взвода полиции нравов и пресекала любовные похождения девушек и юношей с изощренной свирепостью, я исполнила танцевальные номера. Подпевая себе: «Тра-та-та-та!» – прошлась в лезгинке и сделала «ковырялочки» (пятка-носок, пятка-носок, руки перед грудью) из русской «барыни».

– Втюхалась! – констатировала вахтерша. – Ну-ну! Пляши, пляши, все равно наплачешься потом.

До «потом» было еще очень далеко.

Витя позвонил через пять дней – самых для меня мучительных. Я держала телефон в руках днем и ночью. Я не могла есть, учиться, общаться с подругами и родственниками. С одинаковой силой меня терзали отчаяние и надежда. Отчаяние погружало в пучину безысходности: он никогда не позвонит. Надежда дарила призрачный оптимизм – короткий, рассыпающийся в прах, очень болезненный. Я в сотнях ситуаций прокрутила в голове нашу будущую встречу и вспомнила по мгновениям знакомство с Витей и единственное свидание. Я сходила на последний сеанс и посмотрела заново американский боевик. Я рыдала в темном зале под перестрелки и погони. Бессонными ночами я докатилась до самобичевания, в котором и разобраться-то не могла. Если бы я была не я, то я бы не полюбила такую, как я. Тогда кто я, которая не полюбила?

У меня был номер телефона Виктора, и я постоянно играла в игру: наберу его, если не позвонит через три часа. Звонка нет. Наберу через два часа, утром, вечером – и так бесконечно, с десятками вариантов начала разговора: «Ты не потерял мой номер?», «Не хочешь пойти в театр, у меня лишний билет, подруга заболела?», «У нас в общаге вечер юмора. Команда КВН обкатывает программу. Не хочешь посмотреть?». Один вариант казался глупее другого, и белыми нитками было шито мое стремление встретиться. Я удержалась, не набрала его номер.

– Привет! – раздался в трубке голос Вити.

Я уже не верила, что позвонит, надежда умерла, а отчаяние дошло до той стадии, когда все становится безразличным. Но его голос вливал в меня жизнь, как будто в пересохшее горло умирающего от жажды вливалась по капле живительная влага.

– Алло! Вика? Это Виктор. Узнала?

– Да! – просипела я.

– Хотел пригласить тебя на футбол, но ты, похоже, плохо себя чувствуешь? В другой раз?

Меня подбросило на месте: какой «другой»?! До другого раза я не доживу.

К футболу я, мягко говоря, равнодушна. Об этой игре лучше всего сказал Жванецкий: что-то вроде «тысячи бедных людей на трибунах смотрят, как два десятка миллионеров гоняют мяч».

– Футбол – это классно! Обожаю футбол! На каком стадионе?

– На стадионе в Париже, – ответил Витя. – Решающий матч.

– В Париже? – ахнула я, невесть что представив.

– Собираюсь посмотреть матч в спорт-баре. Ты точно нормально себя чувствуешь?

– Абсолютно! Где встречаемся?

Он назвал место и время. У меня оставалось два часа. Горячей воды в общежитии не было – отключили на три недели. Греть в кастрюльке воду некогда. Я верещала под холодным душем так, что слышно было на всех этажах. Я сушила голову феном и одновременно утюжила блузку. Соседки по комнате, наблюдая мои метания, заключили: «Вику колбасит не по-детски». Взяли дело в свои руки. Одна укладывала мне волосы, вторая гладила блузки из моего скромного гардероба. Блузки не годились.

– Буду выглядеть беднячкой, одевающейся в секонд хэнде! – блажила я.

В ход пошли вещи подруг. Я красила ресницы и забраковывала одну блузку за другой. С джинсами было не до жиру: последние купленные мной – единственные по размеру и фирменному качеству подходящие. Если бы мама узнала, за сколько я покупаю брюки, она лишила бы меня ежемесячной дотации.

Одна из подруг, на свой вкус, обвела мне губы по контуру темно-коричневым карандашом, закрасила их малиновой помадой, сверху отлакировала блеском. Ниже носа у меня образовалась нечто вроде розочки, невыносимо вульгарной.

– Какая пошлость! – воскликнула вторая подруга. – Вика, ты похожа на вокзальную шлюху!

Первая подруга стала возражать, они заспорили. Я стирала краску с губ и вопила:

– Опаздываю!

Моя лихорадка заразила девочек. Одна мазала мне лицо своей дорогущей крем-пудрой, купленной для особых случаев. Вторая доставала из чемодана ненадеванную кофточку, которую берегла опять-таки для особых случаев.

Я примеряла кофточку и быстро говорила:

– Мы, женщины, не меняемся. У нас обязательно что-то есть для специальных случаев. Бабушка как-то достала из сундука и показала мне юбку, блузку и платок. «На твою свадьбу надену, – сказала бабушка. – Или в этом меня похороните». Она умерла год назад. Лежала в горбу в том самом новеньком наряде. Я не могу понять, зачем надо хранить годами одежду, которая потом сгниет? Предстать перед Богом наряженной? Так ведь перед ним святые блаженные представали оборванцами. Но моя бабушка усвоила от своей бабушки, а та – от своей – надо уходить чистыми и наряженными.

Я говорила, говорила, не могла остановиться.

– Какая бабушка? – воскликнула одна подруга. – Ты катастрофически опаздываешь!

– Сорок минут опоздания – максимальное время при самой пылкой любви, – напомнила вторая подруга.

Они вытолкали меня за дверь. Я трусцой, через парк, минуя оживленную улицу с автобусами, мчалась на свидание. И я была очень довольна собой. Не тем, как выглядела. Я понятия не имела, как выгляжу. Я была счастлива, потому что ядовитые мысли о Викторе уступили место светлым воспоминаниям о бабушке, и вместо вакуума в голове что-то плескалось.

Виктор не обратил внимания ни на мой наряд, ни на прическу. Глянул мельком, приветкнул и стал быстро спускаться по ступенькам. Бар находился в подвальном помещении. Десяток столиков, все заняты, большие телевизионные панели на стенах. Свет приглушен, только стойка бара освещена разноцветными лампочками. Нам принесли пиво, соленые баранки и орешки. Матч уже начался. Я оглянулась по сторонам. Женщин мало, но есть, как и мужчины, они взглядами прилипли к экранам. Болельщицы. Значит, и мне надо изображать пламенную поклонницу футбола. Но очень захотелось в туалет. Я тихо выскользнула из-за стола, подошла к стойке.

– По коридору вторая дверь направо, – не дожидаясь моего вопроса, сказал бармен.

Он протирал стаканы и тоже внимательно следил за игрой.

На обратном пути бармен предложил:

– Не хотите сделать ставку?

– Что? – не поняла я.

– У нас тут вроде тотализатора.

В кармане у меня было двенадцать рублей – столько стоил проезд в автобусе, неприкосновенный запас. Его я и поставила – на сборную Франции.

Поскольку я несколько дней голодала, от пива меня развезло, но хмель был веселым, а футбол вдруг стал азартнейшей игрой. Братья еще в детстве научили меня свистеть, заложив в рот два пальца, от братьев я знала и выражения болельщиков. Я оглушительно свистела, а потом орала:

– Судью – на мыло! Продался лягушатникам! Давай, милый, веди, веди! Потерял мяч! Нет, это не нападающий! Это полунападающий! Полузащитники, полунападающие! – клеймила я сборную России. – На вас страна смотрит, ребята! Что вы ползаете, как мухи? Ваши матери и жены вам не простят! Мальчики, мы вас любим! Вперед!

Я впервые поняла, почему люди пьют. Такой кайф! Никаких проблем: неразделенная любовь к Виктору, чужая кофта, залитая пивом, – все ерунда. Только замечательная игра футбол и куражная страсть болельщицы.

Мой организм превратился в фабрику по переработке пива, алкоголь заменил кровь в сосудах. Почки работали на полную мощность, периодически я убегала в туалет, мчалась обратно, боясь пропустить голевой момент. В правилах игры я не разбираюсь совершенно, но почему-то несколько раз точно угадывала случившееся, выкрикивая до судьи: «игра рукой», «положение вне игры», «угловой», «мяч в центре поля».

Я свистела и вопила:

– Рука! Зенки протри, судья! Тебе только в интернате для престарелых по лужайке ползать!

«Кажется, было касание рукой, – говорил комментатор. – Давайте посмотрим повтор».