Строптивая для босса. Ненавижу и люблю

Глава 5

Алиса

Весь прошлый день я провела в ожидании звонка о моем увольнении, но его так и не случилось. Собираясь на работу, ловлю себя на мысли, что нервничаю больше обычного. В моей сумочке лежит восстановленная соседом Данилой машинка. И я намерена извиниться за свое поведение. Да, Вознесенский виновен, но пока я не доказала этого, нужно быть осмотрительнее и не нарушать его правила. А после уже я буду диктовать ему условия. Эта мысль меня подбадривает. Быстро выхожу на улицу, накинув капюшон бегу под моросящим дождем к припаркованной у соседнего подъезда машине и оказавшись внутри, включаю радио. Пасмурный день становится чуть радостнее и уютнее под аккорды электронной гитары и ритмичных ударных.

Коротко звоню в дверь дома Вознесенских и опускаю голову, не в силах смотреть в глаза дяде Степану. Тот молча пропускает меня в дом. В его глазах нет надменности или сочувствия. Выражение его лица такое же бесстрастное, как и в день нашей первой встречи. Все-таки это искусство – уметь держать лицо. Папа говорил, что шпион из меня получился бы никудышный, на лбу все написано.

Я переодеваюсь в свою форму, гружу все необходимое на небольшую тележку и направляюсь в спальню хозяев.

Еще в первый день она поразила меня размерами и уютом. Шелковые покрывала, белоснежные меховые накидки на креслах, живые цветы на столике у окна. Бережно протираю все поверхности, тщательно мою полы, представляя, что это моя комната. Мое внимание привлекает сейф в гардеробной. Замок электронный. Открыть его будет не сложно. Оглядываюсь по сторонам, нахожу хозяйскую косметику, достаю коробочку с пудрой и подношу к электронному табло. Аккуратно сдуваю мельчайшие частички пудры на нарисованные на пластике цифры. Вуаля, на четырех из них пудра осела тоненьким слоем, повторяя узор подушечек пальцев: четыре, три, один, девять. Немедля набираю цифры. Раздается резкий сигнал, и мигающая красная лампочка говорит о том, что порядок цифр неверный. Меняю цифры местами и повторяю попытку, опять мимо. Ладно, стираю мокрой тряпкой свои художества. Попробую в следующий раз. В этих системах если ввести неправильный пароль три раза подряд, можно заблокировать замок. Рисковать точно не стоит.

Пока убираю примыкающую к спальне ванную на часах уже без пяти шесть – самое время убраться в кабинете Вознесенского. Захожу внутрь и неприятные воспоминания не заставляют себя ждать. Я провожу своей пушистой метелкой по столешнице из красного дерева и затылок сковывает фантомная боль, будто кто-то схватил меня за волосы. Я вспоминаю, про машинку, которую починил мой умелец-сосед. Вытаскиваю ее из кармана, пытаясь найти трещины или сколы после неудачного падения, но моделька выглядит, как новенькая. Не тороплюсь, стараюсь закончить прямо к приходу Вознесенского, чтобы посмотреть ему в глаза, когда объясню ему причину, по которой, как он выразился: «я взяла чужую вещь». Перебираю в голове варианты его ответов, в этих мыслях час пролетает незаметно и вот уже в коридоре раздается уверенный, ритмичный звук его шагов.

Вознесенский на мгновение притормаживает в дверях, смотрит на меня своим тяжелым сканирующим взглядом, и я снова теряюсь.

– Мне кажется, я достаточно доходчиво объяснил правила, – проходя мимо меня, бросает Игорь.

– Я… Я хотела попросить у вас прощения, – с трудом выдавливаю из себя слова. – Я нечаянно уронила ее, – протягиваю на ладони красную Феррари. – Хотела починить и незаметно вернуть на место.

Не дойдя до стола, он повернулся. Смотрит на свою машинку в моей руке и молчит. Я тщетно жду его извинений в ответ. Наверное, они не входят в его базовую комплектацию, ставлю машинку на место и, не сдержавшись, снова поворачиваюсь к нему.

– А вы не хотите передо мной извиниться?

Его красиво очерченные губы искривляются в ухмылке.

– Ты пришла сюда за извинениями? – он возвращается ко мне, и я вся невольно сжимаюсь. Вознесенский двумя пальцами приподнимает мой подбородок, заставляя посмотреть на него. Я стараюсь не отводить взгляд. Он оценивает. – Пойдем, – командует и первым выходит в коридор. Мы молча направляемся на кухню.

Там за большим столом сидят парень и девушка. Завидев нас, оба чуть не в унисон бросают: «Привет па». Парень, похоже, нахрапистый типок. И характер, сразу видно, сволочной, как у папаши и взгляд масляный. Девушке просто любопытно. Она быстро допивает свой чай и удаляется. И я понимаю, это его дети. Странно, я думала, что у него только сын.

– Анна Юрьевна, – обращается Игорь к поварихе, сбивая ровный строй моих рассуждений. – Это наша новая горничная. Она очень худенькая, видимо, не успевает пообедать после Института. Напоите ее чаем.

Он даже не смотрит на меня и сразу уходит. Я остаюсь стоять посреди кухни.

– Да ты садись, – говорит мне Анна Юрьевна. Ставит передо мной красивую фарфоровую чашку и наливает из большого пузатого чайника ароматный чай с чабрецом. Пододвигает тарелку с бельгийскими вафлями и клубничным вареньем. От аромата подводит желудок, и я вспоминаю, что действительно еще не обедала.

Отпустив в мой адрес пару язвительных комментариев, парень тоже уходит, оставляя нас с поварихой одних.

– Я думала, что у Игоря Леонидовича только сын, – говорю словно между делом, а сама напрягаю слух до предела, чтобы не пропустить ее ответ.

– Ярик с Ксенькой двойняшки, – отвечает Анна Юрьевна. – Ярика он, как своего преемника готовит, ну а Ксюша так – все больше дома. Здоровье у нее слабенькое, – неопределенно отвечает она и принимается убирать за отпрысками Вознесенского грязную посуду.

Пока она не смотрит, кладу в тарелку горячую вафлю и щедро поливаю вареньем.

– Господи, как же это вкусно, – прикрываю от удовольствия глаза и, перемазавшись вареньем, быстро съедаю ее всю прямо руками.

– Вкусно? – замечает мой аппетит повариха. – Ты еще бери. Бери-бери, не стесняйся. Хозяйка за фигурой следит, а Игорь Леонидович ест совсем немного, – улыбается она.

И я позволяю себе взять еще одну вафлю, уж больно вкусно. Давно я ничего подобного не ела.

– Какой он? Вознесенский, – поясняю я, пока запиваю все ароматным чаем.

– Строгий, – как-то странно посмотрела она, – но справедливый. Ты скоро привыкнешь.

Видимо строгости в его характере гораздо больше, чем справедливости, решаю я. Раз она даже не попыталась узнать, что случилось, между нами, после того как Игорь выгнал из своего кабинета всех слуг. Надо же как вымуштровал. Поблагодарив Анну Юрьевну за чай и вафли, я в сытом, теплом блаженстве, направилась к двери.

– Ей, ты – новенькая, – остановил меня голос, доносившийся с лестницы.

Оборачиваюсь, передо мной стоит Ярик. Он чем-то явно доволен и продолжает бессовестно раздевать меня взглядом.

– Ты что-то хотел? – бросаю в ответ.

– А ты че такая дерзкая? – усмехается он. – Зовут как?

– Алиса, – под напором хамства теряюсь я.

– Значит Алиса, – он сбегает со ступенек и подходит ко мне так близко, что мне становится нечем дышать. – Ну ниче так, пойдет, – со смешком бросает Ярик, медленно накручивая кончики моих волос на палец.

– Все, я могу идти? – отстраняюсь от него, но грубить не хочется. Только уладила инцидент с отцом, а тут сыночек нарисовался. Ну и семейка.

– Ну иди… Пока, – манерно отвечает он и провожает взглядом до дверей.

Глава 6

В огромные панорамные окна квартиры заползают запоздалые голубовато-серые сумерки. После ухода папы я продала наш огромный пентхаус и купила квартиру поменьше. Не могла возвращаться туда, где он был убит. Теперь вместо пяти комнат, я разместилась в трех, но с огромной, современно обставленной гостиной. Да и район мой родной. Уезжать из центра я оказалась не готова даже ради авантюры с Вознесенским. Но я подстраховалась и теперь с папой меня ничего не связывает. Кроме некоторых его вещей, что я забрала в свой новый дом. Даже фамилия у меня теперь мамина. Почти каждый вечер перед сном я сижу в папином любимом кресле. И сейчас, поворачиваясь из стороны в сторону, я изучаю оставшиеся после него бумаги. Здесь жалкие крохи той информации, из-за которой его убили. Но и эти крохи я нашла не сразу. Он постарался спрятать их, чтобы никто кроме меня не смог их обнаружить. Я всегда была его девочкой, знала его привычки, его любимые присказки и четкие правила. Особенно он любил повторять: «никогда не прячь что-то важное в предмет, который можно вынести». На этих листах имена, даты и клички. Как соотнести их с реальными людьми и событиями я пока не знаю. Пока!

Одно имя, вернее, кличка не дает мне покоя – Шахат. Я уверена, что под ней скрывался Вознесенский. Ирония? Конечно! Эти люди любят играть смыслами. С чего я так решила? С того, что Шахат – это один из ангелов смерти, который по воле бога уничтожил всех первенцев. Вознесенский был одним из самых ценных соратников Беса. Он выполнял поручения, которые были не под силу никому. Его профиль «бытовые самоубийства». Он мастерски мог обставить убийство так, что никто бы не смог доказать, что человек не покончил с собой. Так он убрал и папу. Да, вскрытие показало инсульт, но патонатом Григорий Денисович, его старинный друг, по пьяни проболтался, что нашел на лодыжке отца два крошечных следа от самодельного электрошокера. Это почерк Шахата, если судить по записям отца.

На столе завибрировал сотовый. Я все еще в мыслях о папе, поэтому, прежде чем ответить, с тревогой смотрю на экран. Кируся.

– Привет, – улыбаюсь в трубку. Приятно отвлечься от гнетущих мыслей.

– Слушай, давай в субботу сходим в клуб? – предлагает подруга.

– Ты все еще в стадии соблазнения Кирилла, или мы реально пойдем отрываться? – сразу уточняю я, чтобы потом не попасть впросак.

– Конечно отрываться, – выпалила Кира, но тут же чуть тише добавила. – Кирилл тоже там будет. Но я совсем не уверена, что со мной.

– Ясно, – поджимаю губы. – А я значит так, для антуража?

– Ну брось, пошли, – заканючила Кируся.

Я уверенна, что она не отстанет. Да и дел в субботу у меня никаких. Не хочется провести еще один такой вот вечер воспоминаний, и я соглашаюсь.

С утра встаю разбитая и не выспавшаяся. Все ночь мне снились скалящиеся волки и страшные, искаженные лица ангелов с обгоревшими крыльями. Надо завязывать на ночь всякие ужасы читать. Как назло, лекции с самого утра. Я ползаю взъерошенной гусеницей между ванной, гостиной и спальней, пытаясь собрать себя в кучу. На лекции предсказуемо опаздываю и под настороженным взглядом подруги едва выдерживаю все пять пар. На обед не остается времени, и я сразу после лекций еду к Вознесенским, утопая в воспоминаниях о потрясающих домашних вафлях с клубничным вареньем от Анны Юрьевны. Может быть и сегодня мне перепадет от хозяйских щедрот.

Мысли о вкусной пище растворяются в запахах химикатов и под аккомпанемент воющего желудка, как примерная Золушка, драю хозяйские толчки.

Наконец-то этот день подошел к концу. И начался он тяжело и закончился бесполезно ворчу я после того, как, казалось, перевернула кабинет Вознесенского верх дном. Ни-че-го. Странно, что у него нет даже сейфа. Неужели я ошиблась и все сколько-нибудь серьезные бумаги он хранит на работе? Да, нет, – сразу же отметаю эту версию. – Точно дома. Хотя, одна маленькая удача случилась – я наконец открыла сейф в спальне хозяев. Один из вариантов пароля подошел. Правда внутри хранился всякий хлам вроде загранпаспортов и нескольких пачек «зелени», которая сейчас интересовала меня меньше всего.

– Эй, новенькая, – доносится из кухни, когда, закончив с уборкой, я направляюсь в свою коморку, чтобы переодеться.

Погруженная в свои мысли, я не сразу понимаю кому принадлежит голос. Так же, как и позавчера, за большим столом, примыкающим к отделанному мрамором «острову», сидят Ксения и Ярослав. Это он так беспардонно мне только что «эйкал». Будь мы на моей территории, ни за что бы не откликнулась, но тут пришлось подойти.

– Заходи, че встала, – поиграл бровями Ярик. – Эй, теть Ань, налей-ка ей чай. Или какой напиток вы предпочитаете в это время суток? – продолжил паясничать он.

Мне становится неловко, а тут еще мой многострадальный желудок, жалобно забурлил и финальным аккордом издал прямо-таки душераздирающий вой. И было от чего. На столе, благоухая сливочным кремом и свежей малиной, лежали аппетитные песочные тарталетки. Облитые шоколадной помадкой маковые рулетики и воздушные круассаны, источающие нежнейший аромат сливочного масла и сахарной пудры.

– Алиса, – вмешалась Анна Юрьевна, – заходи, не стесняйся. Она поманила меня рукой, и я, словно завороженная, двинулась к накрытому столу.

Пока она наливала чай из красивого фарфорового чайника, я быстро пробежалась взглядом по присутствующим. Ксюша – сама невозмутимость. Она, казалось, вообще не обращает на меня никакого внимания, зато ее брат сыпет остротами, как заправский клоун.

«И откуда такой пошлости нахватался?» – стараюсь не вмешиваться своими ответами в его монолог.

– Эй, Ромео, кончай уже. По-моему, ты уже достал Алису, – вдруг громко оборвала его очередной пошлый подкат сестра. – Топай переодеваться, тебя уже водитель ждет, – напомнила она.

Ярик, совсем как его папаша, вонзил высокомерный взгляд в ее лицо, театрально поднялся, отвесил присутствующим низкий поклон и, тряхнув ворохом льняных кудрей, с видом обиженного ребенка удалился.

Анна Юрьевна, вышла в самом начале его представления, так что сейчас мы остались с Ксенией одни.

– Не обращай на него внимание, – заметив промелькнувшую в моем взгляде благодарность, сказала она. – Он избалованный и инфантильный – большой ребенок. Но будь осторожна, как любой уверенный в своей безнаказанности малыш, он очень мстительный. Знаешь, это как с детьми в песочнице: если не дали поиграть чужой совочек, треснет машинкой по башке.

– Образно, – отвечаю я, удивляясь про себя, как честно для любящей сестры она описала Ярика.

– Таков мой братец, – язвительно усмехнулась Ксения и, поднявшись со стула, направилась к выходу.

– Слушай, а почему нигде не упоминают про тебя? Я вообще думала у твоих родителей только один ребенок. Ничего, что я так в лоб? – тут же добавляю я, поняв, что снова сморозила глупость. Когда-нибудь мой язык меня доконает.

Ксюша разворачивается и молча поднимает вверх правую руку. Я сначала не понимаю, что именно она хочет мне показать. Ну, странная кожаная перчатка на ремнях. Современная мода так многолика, что я давно ничему не удивляюсь.

– Не дошло? – видя мой вопросительный взгляд, она отстегивает ремешки и снимает перчатку… вместе с рукой. Я чувствую, что краснею до самых кончиков волос. – Согласна, не очень приятное зрелище, – восклицает она. – Как ты понимаешь, я – бракованный товар, который не принято показывать ни партнерам, ни друзьям, ни, тем более, прессе. То ли дело Ярик.

Я чувствую, что не знаю, что сказать, и просто продолжаю пялится на ее культю. Где-то внутри моего сознания внутренний голос возмущенно кричит: ну и что нет кисти. Ты красивая, здоровая, и в отличии от своего брата умная. Но рот словно судорогой свело, и я продолжаю молчать. Мне никогда не было так стыдно за собственное молчание. Я буквально выскакиваю за ней в коридор, но Ксюши там уже нет. Подхожу к ее комнате, прислушиваясь – тихо. Постучать? – уже заношу руку, но в последний момент меня что-то останавливает. Что я могу ей сказать? Пожалеть? Думаю, жалости она слышала за свою жизнь много. И ухожу с отвратительным осадком внутри.

Глава 7

В следующий свой визит стараюсь закончить уборку пораньше. Все думаю о том, что нужно обязательно зайти к Ксюше. Не извиниться, а просто по-дружески. Сейчас у нее занятия cпедагогом по вокалу и комната ее пуста. Как и все другие комнаты в доме, она похожа на покои дворца. Витиеватая лепнина на потолке, зеркала в тяжелых старинных рамах, рюшки, подушки и даже огромный кукольный дом. Протирая пыль, я, как маленькая, заглядываю в крошечные окошки. А там, точная копия этого дома: и ее спальня, и кухня, и холл с мягким полукругом белоснежной мраморной лестницы. Волшебство! Мне бы такой в детстве.

На изящном столике у окна аккуратно составленные пластинки с джазовой музыкой, диски с классикой. Странный выбор для восемнадцатилетней девчонки.

Откладываю свою пушистую метелочку и начинаю повнимательнее разглядывать ее фонотеку. Из всех артистов знаю только Луи Армстронга.

– «Есть два вида музыки, – говорил Армстронг. – Хорошая и плохая. Я играю хорошую». – раздается за спиной голос Ксюши.

Я вздрагиваю от неожиданности и разворачиваюсь, так и не успев положить пластинку на место.

– Прости, – смущаюсь и возвращаю Армстронга в стопку собратьев музыкантов.

Ксюша ничего не отвечает, просто берет пульт и нажимает «воспроизвести».

– А ты всегда такую музыку слушаешь? – спрашиваю я, когда мне в мозг врывающиеся первые такты бурного аллегро.

– А что?

– Ничего. Просто спросила. Прости, а танцуешь ты тоже под Чайковского? – не могу сдержать смешок.

– Я не танцую, – бросила Ксюша и со злой ухмылкой напомнила о своей руке. – Все, вопросов больше нет?

Она села в кресло и взяла оставленную на приставном столике книгу. Пока она делает вид, что читает, я подключаюсь по wi-fi к ее колонке и вот уже вместо бравурного фортепианного концерта Петра Ильича, колонки ритмично и заразительно долбят поп. Я начиная плавно двигаться под музыку, вскидываю руки, делаю какие-то совершенно немыслимые па, чем явно вгоняю Ксюшу в ступор.

– Давай, – притопывая ногами, подхожу к ней и протягиваю руку. – Хорош писсимиздить.

– Ты чего-то не рассмотрела, – отмахивается она.

– Все я разглядела. Чтобы танцевать достаточно ног, ты не находишь?

Резко останавливаюсь, поняв, что, наверное, перешла границы, но изумление на лице Ксюши сменяется белозубой улыбкой, и она начинает хохотать в голос. Я продолжаю на автомате дергать руками и ногами, не хочу показать своего замешательства. Ее поведение настораживает и пугает. Видела я такие истерики, которые как по щелчку пальцев могут перерасти в слезы и прочие драмы. Но Ксения вдруг хватает меня за руки и, вскочив с дивана, начинает отплясывать такое, что и в страшном сне Кафке не присниться. Я начинаю ржать, глядя на ее выпады и повороты. И вот через минуту мы уже обе вовлечены в этот странный, почти ведьминский шабаш. Мы так энергично двигаемся, что не равен час призовем самого владыку Преисподней.

Так и есть, на пороге стоит Игорь Леонидович, он так невозмутимо-строго смотрит на нас, что мы одновременно останавливаемся, а колонки продолжают орать: «…так что как ни крути, тебе не спастись…» Как и наши руки и ноги, которые все еще по инерции вздрагивают, но лица самые виноватые. Особенно мое.

– Простите, пожалуйста, – смущаюсь я и бросаюсь к выходу, чтобы исчезнуть с глаз хозяина, но он стоит в дверях и не собирается отходить. Я прикидываю насколько близко я окажусь к нему, если попытаюсь протиснуться. Получается, что неприлично близко. А он, гад, видя мое замешательство, как нарочно вцепился холодным, изучающим взглядом, и уголки его губ словно кто-то за ниточки дергает. Что совсем не вяжется со строгим выражением лица и почти боевой стойкой, со скрещенными на груди руками.

– Простите, – голос срывается от напряжения, когда, прижавшись к нему вплотную, я все же протискиваюсь в коридор. Почти бегу в свою коморку, а попятам меня преследует терпкий аромат его парфюма, и ощущение крепкого накаченного тела, под одеждой.

Забегаю к себе, закрываю дверь. Бухнувшись на стул, закрываю ладонями лицо. Стараюсь заглушить неистовый стук сердца, обманываю себя, что это оно от бега. Дыхание выравнивается, а сердце продолжает упруго и больно пульсировать в груди, до тех пор, пока ощущение его накаченных крепких рук не стирается из телесной памяти моих ладоней. Я почти успокаиваюсь, продолжая вдыхать будоражащую терпкость его духов, тонким флером оставшуюся на моей одежде от прикосновения.

Со странной неохотой снимаю форму и пару минут размышляю перед тем, как забросить ее в стиралку. Снова прижимаю эту смятую кучу белья к носу. – «Безумие», – проносится в голове.

Словно опасаясь следующего шага, почти со злостью забрасываю одежду в машинку, с хлопком закрываю дверцу и жму кнопку пуска. Машинка начинает деловито урчать, где-то глубоко в ее недрах журчит вода, избавляя меня от искушения.

«Тебе он не может нравится, – менторским тоном звучит в моей голове внутренний голос, расставляя все по местам.

Эту практику я завела давно, после того как осталась одна и мне было все сложнее сдерживать свое отчаяние и злость. Такие тренинги помогают мне разложить все по полочкам, и снова настроится на свой почти безупречный план. Когда в мою коморку для швабр, как обычно без стука, входит Вознесенский, я уже почти злюсь на него. А после его «Как всегда в одном исподнем», вообще взрываюсь язвительным: «Если бы вы научилась стучать, ничего подобного бы не произошло». Мне кажется, что даже мое лицо от усердия и правильной мотивации покраснело. Это мгновенно сбило с него высокомерие. Лицо его потемнело, и уголки губ вытянулись в тонкую неприступную линию.

– Через пять минут жду вас у себя в кабинете, – дверь за Вознесенским закрывается, и я остаюсь переваривать свою дурость в одиночестве.

До кабинета я иду непозволительно долго, стараясь отсрочить мое позорное увольнение. То, что он позвал меня именно за этим, я не сомневаюсь. Мой внутренний критик вместо того, чтобы подбодрить меня, язвит и издевался по полной. И к тому моменту, когда я стучу в дверь, уже вся киплю от обиды и возмущения.