Оффенбахер

Михаил Степанович с прищуром посмотрел на Петра.

– Лен, – звонко проговорил отец.

– Да, пап! – эхом отозвалась дочка.

– В расписке у нас дата продажи пока не стоит, так?

– Нет даты.

– Тогда Пётр, поступим следующим образом, – Михаил Степанович обратился к гостю. – Мы берем перерыв до завтра. Денег с вас мы не возьмём. Расписка у нас пусть останется. Всё по-честному, и никто и не от кого не зависит. Я лично обзвоню все антикварные салоны и узнаю стоимость своего инструмента.

– Чего?! – у Пети чуть глаза не вылезли из орбит.

– Того самого! Вдруг пианино дороже можно продать! Имеем полное право. Спасибо вам, как говориться, за визит. Ходил бы – лично вас до двери проводил. Телефон дочка ваш запишет. Завтра и созвонимся. Ну а теперь, скатерью-адью!

– Фух… – тяжело выдохнул Петя. – Знаете что? Не звоните мне больше с вашими Офенбенчерами! Найду в другом месте!

– Деньги свои заберите! – сказал Михаил Степанович.

Петя схватил пачку с бумажками из банка приколов и, матерясь, хлопнул дверью.

– Вот видишь, Ленка! – победно изрёк отец, – не зря всё это!

– Да, пап… – у Лены слезы полились ручьём.

– Ты хоть поняла, чего я тебе говорю, дурёха?

– Конечно! Сейчас принесу городской телефон, и мы будем звонить в антикварные магазины…

– Да не это, не про то думаешь…

– А про что тогда? – Лена искренне удивилась.

– Я тебе, пустобрёхе, показать хотел: как нужно торговаться. Если человек готов выложить в разы больше, чем у него сейчас есть, значит, он знает реальную стоимость инструмента. И тут самое правильное: перерыв взять и других покупателей искать, поняла?

– Будем искать новых покупателей! – вторила дочь.

– А самое главное… – Михаил Степанович закашлялся, – не зря я инструмент все эти годы берёг. Понимаю, пролежни – моя вина. Но я старик. А что я тебе в наследство оставлю? Я ведь всю свою жизнь по копейке откладывал, а накопил только на лекарства. Вначале все наши накопления в перестройку сгорели, потом мой завод закрыли. Барак, где мы с матерью век доживаем – не продать никому. А тут бац: миллион! Или два! Ты хоть себе и внучатам моим нормальный ремонт в квартире сделаешь.

– Сделаем, папа…

– Я ведь хотел, чтобы у тебя жизнь нормальная была. Чтоб ты, как я, в тридцать лет инвалидность не получила. Чтоб как твоя мать с венами на ногах не маялась от постоянного стояния у столовской плиты! Потому и купил это пианино. Думал, выучишься в школе и другая жизнь у тебя будет. Чтоб работа не пыльная и не инвалидная у тебя была… Ну, а если и здесь ничего не вышло, чтоб хоть продать пианино за честные деньги…

То ли от волнения, то ли болезнь брала своё, Михаил Степанович не смог дальше говорить из-за душившего его, кашля.

Вдруг Лена поймала себя на мысли, что таким искренним и отзывчивым, она своего отца ни разу и не видела! И пусть он так и не научился ей показывать свою любовь, но она уже перестала его боятся. А зачем в принципе опасаться человека, кто пытался, как мог, сделать жизнь своего ребенка чуть лучше? Пусть и с помощью заведомо негодного инструмента. И не его вина, что ему подсунули какашку вместо конфетки, и у него не хватило образования, чтобы это определить.

Тем временем, приступ кашля отступил. Михаил Степанович сидел с «пропечатанной», блаженной улыбкой на лице. Будто бы судьба поставила «Исполнено» в его личном деле и вот-вот вся информация о нём будет перенесена в вечный архив.

– Значит так! – стараясь вернуть привычную строгость, произнёс отец. – Завтра утром приходи. Нужно цену узнать у антикваров. Я думаю, миллиона за два мы инструмент продадим в лёгкую! Когда этот хмырь придёт, а он придёт, я даже спорить готов, без меня даже не начинай разговор. Продешевишь! Расписка пусть у меня останется. Сегодня подустал я. Иди-ка ты к детям.

Михаил Степанович отвернулся и, как показалась Лене, задремал.

Только Лена вернулась в свою квартиру, как позвонила мать. После короткого разговора с ней, Лена вызвала такси и рванула обратно к родителям.

Отец лежал на кровати. Улыбка абсолютно счастливого человека так и застыла на его лице. Теперь уже навсегда. Лене вдруг показалось, что с такой улыбкой этот мир покидает только тот, кто выполнил на сто процентов свою земную миссию. Возможно, на этом свете Михаила Степановича и держало желание оставить после себя хоть что-то материальное. Как только он осознал, что с помощью старого пианино удалось решить вопрос с наследством, он и покинул этот мир с чистой совестью.

На автомате, Лена набрала нужные в этом случае, телефоны. Всё, что происходило дальше, было, словно в тумане. Туман в сознании стал рассеиваться, как только санитары, выносившие тело отца, споткнулись о пианино и чуть не выронили носилки. Оффенбахер, словно истинный хозяин, не хотел отпускать своего единственного телохранителя.

Тут Лену охватила ярость. В то мгновение ей показалось, будто именно из-за этого проклятого пианино умер её отец. Не будь Оффенбахера, кто знает? Может, и прожил бы дольше её папа, если бы на месте инструмента стояла специальная кровать? Может, не клал бы отец свои последние месяцы жизни на алтарь служения этому деревянному кумиру? А может, и Ленкина жизнь сложилось бы по-другому, не потрать она все нервы на обучение в музыкальной школе и не испортив бы этим и не без того непростые отношения с отцом?

Она посмотрела на инструмент, словно перед ней стоял настоящий убийца. Кто-то один из них двоих: Лена или Оффенбахер, должны выйти из этой комнаты живым.

Лена бросилась к машине и прокричала санитарам:

– У меня есть 15 тысяч рублей. Настоящие. Умоляю! Вынесите из квартиры проклятое пианино на помойку. Видеть эту сволочь не могу!

Санитары переглянулись. Взяли деньги и не стали задавать вопросов. Через 30 минут пианино стояло на помойке, а дворники откручивали бронзовые подсвечники, надеясь получить в ближайшей скупке пару тысяч рублей.

Январь 2022 года.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора