Слепая зона

Воздух загустел. Волной пошел вниз, к кровати, ко мне, склонившейся над Гариком. Льдом дохнуло на спину, на согнутые в локтях руки. Я вздрогнула, раскинула их в стороны, как крылья, накрывая его – что ж ты здоровый-то такой! – собой. Не отдам! Нечто билось в меня, ввинчивалось, пытаясь протечь через живую преграду моего тела. Я зажмурилась изо всех сил, представляя себя почему-то брезентовой плащ-палаткой, под которой мы прятались однажды от дождя. Грубой, но прочной палаткой, под которую не пробиться никакому злу… Я не чувствовала его злости или чего-то такого. Оно отступало и методично бросалось на меня снова и снова, а я снова и снова мысленно кричала огненное «Нет!», и оно шарахалось прочь… В какой момент его попытки ослабли? Оно словно истощилось, уменьшилось в размерах. Движения вязких воздушных волн в сгустившемся воздухе уже не были такими явными и таяли с каждой попыткой прорыва… А потом оно просто исчезло. Как и в прошлый раз – хоп! И я осталась в палате одна. Я и мертвый Гарька, у которого я не позволила что-то отнять… Еле передвигая ноги, я выползла в коридор.

– Сюда! Пожалуйста! – голос мне не повиновался.

Хотелось кричать, а получился какой-то сдавленный писк. Но меня услышали.

– Боже мой! Что с вами? Что?

– Он не дышит… Кажется.

Медсестра протиснулась в палату мимо меня.

– Да. Отмучился, прими Господь его душу. Улыбается. Хорошо ушел, легко.

Я прислонилась спиной к косяку, футболка и джемпер прилипли к телу, по лицу текло. Что это было – пот или слезы, я не знала.

«Ушел».

Да, действительно. Гарика здесь больше не было, я снова его обманула… Молча повернувшись, я вышла в коридор.

Я прислонилась затылком к стене и достала телефон.

«Семь часов ноль одна минута», – резко протарахтел он лишенным эмоций механическим голосом.

Слабенькое эхо отразилось от стен в пустом холле первого этажа, но мне было все равно. Отупение и безразличие накрыли меня липкой паутиной, сковывая движения и мысли.

– Набор номера: Максим Сергеевич, – тихо, но внятно произнесла я.

Почему он? Почему не Павел, не мама, в конце концов? Не знаю.

– Слушаю, – голос был раздраженный, но не сонный.

– Это Светлана. Чиримова. Помните?

– Да, Светлана, что случилось?

– Вы можете меня забрать и отвезти домой?

В нелепости просьбы я отчета себе не отдавала.

– Откуда? Где вы сейчас? – явно встревожился он.

– Ольгино. Хоспис. Главный вход.

– Ждите, буду через сорок минут.

И все. Никаких вопросов, никаких обсуждений. Интуитивно я позвонила именно тому, кто повел себя наилучшим образом.

Стена была холодной, откуда-то поддувало, и меня охватила дрожь – одежда промокла почти насквозь. Волосы у корней тоже были мокрыми от пота.

«Гарька, надеюсь, ты это видел!»

Я задрала голову, словно он и в самом деле мог витать где-то там, под потолком, разглядывая меня, скорчившуюся на дерматиновом диванчике с низкой спинкой и засунувшую руки в карманы куртки в надежде хоть немного согреться.

Он не опоздал. Несмотря на то что, начиная с половины восьмого, входная дверь хлопала, не прекращая – персонал и посетители шли косяком, – я узнала его запах практически сразу, стоило капитану оказаться на пороге. Вскочив с диванчика, я едва не застонала: ныло и болело все тело, каждая мышца в отдельности и все скопом.

– Что с вами?

Понятия не имею, что у меня был за вид, но, судя по всему, не очень. Трость елозила впереди, пока не уперлась в дверь. Я молчала. Сил на разговор не осталось. Хотелось вырваться отсюда поскорее.

– Вам помочь?

Я отрицательно помотала головой, осторожно спускаясь со ступенек.

– Моя машина впереди, немного правее.

Он подстроился под мой шаг и держался очень близко, но под руку взять не пытался, – спасибо ему большое. В тот момент я не смогла бы вынести чьих-то прикосновений.

Только когда захлопнулись двери машины, отрезав нас в прокуренном, попахивающим соляркой салоне от хосписа, я вдруг расслабилась. Разжались кулаки, потекли вниз приподнятые плечи, задрожал подбородок. Я повернулась к капитану и выпалила:

– Ночью умер мой друг. Мы с девяти лет дружили…

– Понятно.

Он завел двигатель, заработала печка.

– Ваша мама в курсе?

Я вздрогнула. О нет!

– Вы уверены, что хотите сейчас именно домой?

Отличный вопрос, капитан. Я с ужасом поняла, что не выдержу маминых слез.

– Мне больше некуда…

– Понятно. Поехали.

Машина резко стартанула, меня на миг прижало к сиденью. Трубка его мобильника разразилась звуком полицейской сирены.

– Да, Сагиров, утро. Я задержусь. Не знаю. Не знаю. Звони, если что-то новое. Да. Удачи.

Он говорил быстро, слова получались резкими, отрывистыми, словно команды. Я сжалась в кресле, перехлестнутая ремнем безопасности, и слушала, как шуршат по асфальту шины, урчит и постукивает мотор, грубовато подвывает что-то под днищем автомобиля. Мне было безразлично, куда везет меня едва знакомый человек, время от времени касающийся моего лица осторожным взглядом. Нас ничего не связывало, кроме трех смертей, но именно он казался мне единственным островком здравомыслия в обрушившемся на меня хаосе.

Глава 4

Светлана нахохлилась на пассажирском сиденье, а Дежин топил по Приморке, нарушая скоростной режим. Основной поток машин уже понемногу забивал набережную, и он торопился проскочить до того, как утренняя пробка заставит машины ползти с черепашьей скоростью. Периодически он поглядывал на свою пассажирку, но разговоры решил оставить на потом – ей явно было не до болтовни. Состояние девушки ему не нравилось. Дежин снова быстро взглянул на нее: спутанные, слипшиеся пряди светлых волос закрывали лицо – она наклонила голову. Руки мелко подрагивали на коленях. Контраст с той Светланой, у которой он брал показания несколько дней назад, был разительным. Тогда она показалась ему уверенной в себе и очень храброй. Глядя на нее – аккуратную, симпатичную, с завораживающе-внимательным взглядом темно-серых глаз, – трудно было поверить, что она слепа. Тогда она неожиданно вызвала у него сочувствие и вместе с тем – уважение. Сейчас – тревогу и жалость. Направляясь к хоспису, Дежин грешным делом понадеялся, что сумеет разговорить ее в дороге и выудить что-нибудь ценное для застопорившегося следствия, но сейчас им руководило нечто иное. Нечто, чего, как казалось, он давно лишился, – сострадание.

По утрам двор пустел. Максим припарковал машину на свободном месте прямо возле своей парадной. Это у него вторник оказался выходным днем после суточного дежурства, а весь честной люд разбрелся добывать средства к существованию.