Мальтийский крест Павла Первого

Кстати, вот интересно: конечно, я испугалась этих двоих, но не впала в свое обычное паническое состояние. Сердце не билось у горла, уши не заложило, дыхание не перехватило… ну да, такое со мной бывает только в замкнутом пространстве. В крошечной кладовой, в чулане, когда накрывают пыльным балдахином…

Ладно, не нужно об этом думать, а лучше лечь спать, отложив разбирательство с мамой до утра.

Но тут я почувствовала, как у меня подвело живот.

Ну да, у меня ведь с самого завтрака крошки во рту не было… да и завтрак-то был чисто символический… По утрам я могу только выпить чаю с тостом, самое большее – бутерброд, поэтому мама не встает, чтобы проводить меня на работу, раз не надо завтрак готовить. Но сейчас есть хотелось ужасно.

И я решилась совершить вылазку на кухню.

Чтобы проскользнуть туда бесшумно, я даже сняла тапочки и пошла босиком. Прокралась мимо материнской комнаты, вошла на кухню, не зажигая света, открыла холодильник, умудрившись сделать это удивительно тихо, достала оттуда сыр, ветчину. Соорудила себе большой калорийный бутерброд, и уже предвкушала, как укроюсь в своей комнате и в тишине расправлюсь с этим бутербродом…

Я уже представляла, как вонзаю в него зубы… мой рот наполнился слюной…

Как тут в дверях кухни раздался мамин голос:

– Ты пришла, доча? Ты здесь чай пьешь? А что же ты меня не позвала? Посидели бы вместе, поговорили, ты рассказала бы мне, как прошел твой день… А что ты сидишь в темноте?

Она щелкнула выключателем – и кухню залил яркий свет.

Мама стояла в дверях, моргая, привыкая к этому свету…

И вот она привыкла к нему – и разглядела меня. В первый момент в глазах у нее я увидела удивление, как будто она меня не узнала. И даже рот раскрыла, чтобы спросить, кто это торчит у нее на кухне. Потом до нее дошло, что это все же ее собственная родная дочь. И тут в глазах у нее появился самый настоящий страх.

А потом… потом мелькнула злость. Ну да, я знаю свою мать с детства (моего, разумеется) и прекрасно изучила все ее взгляды и движения. И характер тоже.

Скажу сразу, характер у мамы, скажем так, непростой. Но ко мне она всегда относилась хорошо. Так что насчет ненависти мне, конечно, показалось. Тем более что теперь мама выглядела просто очень расстроенной. И проговорила с совершенно другой, неласковой, раздраженной интонацией:

– Боже мой, Вера, что ты с собой сделала?!

Тут я проявила малодушие и попыталась свалить на кого-то свою очевидную вину:

– Мам, это меня Жанна постригла… и покрасила…

– Но зачем? С чего вдруг тебе вздумалось сделать из себя этакое… этакую…

Она остановилась на полуслове, но я ведь за то время, что мы прожили вместе, довольно хорошо ее изучила, и сейчас прекрасно поняла, что она имела в виду. «Этакое чучело»! «Этакую уродину»!

Настал мой черед удивляться. Я хоть и ожидала от нее реакции, но не такой же! Впрочем, возможно, я ошибаюсь, она же не сказала этого вслух. И я решила спустить все на тормозах.

– Мам, ну что ты, ей-богу! Ну волосы же не зубы, отрастут быстро. Жанка сказала…

– Ну понятно! Кто бы сомневался? Все плохое в твоей жизни исходит от этой особы! Сколько раз я говорила тебе – она тебе совершенно не подходит! Она совершенно не твоего круга… не нашего круга! Она вульгарная, начисто лишенная вкуса, чувства стиля… сколько раз я говорила тебе, что от нее нужно держаться подальше…

А сколько раз я слышала уже все это от нее! Но не слушала ее и не собираюсь рвать с Жанкой.

– Но, мама, она – моя единственная подруга! Других у меня просто нет!

– Лучше никаких подруг, чем такая! – сурово отчеканила мама. – Скажи мне, кто твой друг, – и я скажу, кто ты! Сколько я помню, эта Жанна – она вечно втягивает тебя в какие-то неприятности!

Мама строевым шагом приблизилась ко мне, уставилась на меня в упор, при этом машинально, не глядя, взяла с тарелки приготовленный мной бутерброд и так же машинально, не замечая, откусила от него добрую половину.

Я с грустью проследила за бутербродом.

На какое-то время бутерброд заставил ее замолчать, и я попыталась выскользнуть с кухни. Черт с ним, с бутербродом, лучше лягу спать на голодный желудок…

Но мама ловким финтом перегородила мне дорогу, проглотила кусок и снова заговорила:

– Она всегда приносила тебе одни неприятности… но сегодня превзошла саму себя! Что она с тобой сделала? Это ужасно! Это возмутительно!

Мама перевела дыхание и продолжила:

– Тебе, с твоей внешностью, нужно стараться быть незаметной, чтобы твои недостатки не бросались в глаза. А она сделала так, что теперь все будут на тебя пялиться! И все твои недостатки будут выставлены напоказ! Один этот нос… боже мой, что за нос! Как у Буратино! И эта стрижка делает его еще заметнее!

– Но, мама, что уж такого страшного… и нос не такой уж длинный… кроме того, теперь глаза кажутся больше, и нос не так заметен, так Жанка сказала…

– Не перебивай меня! Кто, кроме меня, скажет тебе правду? Ведь только я действительно желаю тебе добра, только я стараюсь все сделать, чтобы ты была счастлива! А для того, чтобы быть счастливой, нужно трезво оценивать свои возможности! Нужно видеть свои достоинства и недостатки!

Договорив эту тираду, она откусила еще кусок бутерброда и на время замолчала, так что я смогла вставить хоть слово.

– Достоинства? – удивленно переспросила я.

Кажется, первый раз мама упомянула мои достоинства. Интересно, о чем это она?

И мама тут же все объяснила:

– Конечно, и достоинства! Они есть у всех, и ты – не исключение! К твоим достоинствам относится…

Она задумалась и думала довольно долго, видимо, ей не приходило в голову ничего, что можно было посчитать моим достоинством. Или она просто пережевывала бутерброд.

Наконец она все же выдала:

– К примеру, скромность. Это, несомненно, достоинство, и ты должна ее культивировать.

– Да культивирую я, культивирую… – тоскливо проговорила я, мечтая, чтобы это скорее кончилось.

– И правильно делаешь! Но вот эта твоя стрижка… ее никак не назовешь скромной! Она привлекает к тебе излишнее внимание, а это то, что тебе совершенно не нужно!

Тут мама заметила остаток бутерброда в своей руке и горестно проговорила:

– Ну вот, не хотела же есть так поздно, но ты меня так расстроила, что я на нервной почве что-то съела. А есть перед сном вредно. Ты совсем обо мне не думаешь, а кто у тебя есть, кроме меня?

Да, тут она права. Кроме нее, у меня никого нет. Ну, еще, конечно, Жанка…

Мама с чувством горького самопожертвования доела бутерброд и проговорила печально:

– Как же неблагодарна молодость! Она думает, что все еще впереди и все можно исправить. Что можно есть на ночь, не думая о лишних килограммах и о холестерине, что можно безнаказанно экспериментировать над своей внешностью… а исправить можно далеко не все… вот что теперь делать с твоими волосами? Допустим, перекрасить в более приличный цвет их можно, я завтра же позвоню Тамаре Васильевне, но с этой ужасной стрижкой ничего не поделаешь…

Тамара Васильевна – это мамина парикмахерша. Когда-то, в незапамятные времена, она работала в специальной парикмахерской при обкоме партии и все время об этом вспоминает. Мама к ней ходит уже много лет и страшно этим гордится. Меня в детстве тоже к ней водили, и я вспоминаю те времена с ужасом.