Африканская страсть

– Она сказала, что пойдет сегодня в глазной центр профессора Сидорова. Что у нее туда направление, – вставила Надежда.

Тут у Лизы заплакал ребенок, и она повесила трубку. Надежда тоже повесила трубку и задумалась, проверяя свои ощущения. Девушка, которую она встретила вчера на вокзале, не производила впечатления очень болезненной особы. Напротив, вид у нее был вполне здоровый – гладкая кожа, хорошая осанка, уверенная походка…

Надежда очнулась от подозрительных звуков. Оказывается, кот висел на шелковых занавесках в гостиной, шипя и раскачиваясь, а сенбернар испуганно забился в угол. То есть он пытался это сделать, но не было в гостиной такого большого угла.

Надежда вытолкала пса из гостиной и заперла в Вовкиной комнате – там мебель попроще. Коту она бессильно погрозила кулаком.

– Вот молодец Саша – бросай, говорит, работу, отдохнешь, в санаторий съездишь! Отдохнешь тут с ними, как же, как бы в сумасшедший дом не угодить вместо санатория!

Занимаясь мелкими хозяйственными делами, Надежда уговаривала себя не ходить сегодня в свою квартиру. Однако так получалось, что обязательно требовалось это сделать, поскольку кое-какие мелкие вещи были просто необходимы, например, форма для пирога или фен. У невестки был какой-то супермодный, немецкий, с несколькими насадками, Надежде такой ни к чему. Уверив себя, что без фена ей не прожить ни дня, Надежда Николаевна снова провела воспитательную беседу с котом и поспешила к себе.

День был дождливый, и Татьяна обрадовалась – можно не выходить из дому, можно отложить то, за чем она, собственно, и приехала в Санкт-Петербург. Она тут же устыдилась своего малодушия, заставила себя позавтракать и выйти из дома. В этом городе всегда дождь, он не должен ей помешать. Она поехала на метро и вышла в центре. Хотелось пройтись по городу, освоиться в нем после долгой разлуки.

Оказалось, город не так уж изменился, или просто она за шесть лет мало что забыла, хоть и усиленно пыталась это сделать. Вместо того чтобы сосредоточиться на деле, она отдалась во власть воспоминаний, и ноги сами привели Таню на Финляндский вокзал.

Она купила билет до Комарова, села в первую же электричку и уставилась в окно.

День был будний, народу в поезде немного. Опять пошел дождь, и по стеклам побежали параллельные штрихи капель. Как тетрадка в косую линейку. Таня задумалась, погрузилась в свои мысли. Она вспоминала другое лето, другую жизнь… шесть лет назад. Тогда она была здесь счастлива, очень счастлива, и ей казалось, что дальше все будет только лучше… Боже, какой она была наивной дурой!

Она вспоминала старую дачу, веранду с цветными стеклами в переплетах… от этих стекол на белую крахмальную скатерть ложились яркие квадраты – оранжевые, синие, зеленые.

Во главе стола сидела крупная, величественная старуха. Царственным жестом она протягивала руку за фарфоровой сахарницей, наливала в старинные бирюзовые с золотом чашки темно-янтарный ароматный чай… Где-то вдалеке раздавался мерный, мощный шум, словно спокойное дыхание великана – это море напоминало о своем присутствии.

– Станция Комарово! – громко объявил голос в динамике, и Таня едва успела выскочить на мокрую платформу. Двери захлопнулись, и поезд, медленно разгоняясь, уплыл в сторону Зеленогорска.

Хмурое небо никак не вязалось с июнем. Мелкий дождь сеялся уныло, как докучный собеседник. Таня открыла зонт и перешла пути.

Она сразу вспомнила дорожку, по которой не раз ходила тем летом. Конечно, вокруг очень многое изменилось, в этом тихом, элитном академическом поселке выросли, как грибы, роскошные коттеджи и загородные дома новых хозяев жизни, но некоторые старые дачи выстояли в борьбе за существование. Теперь, в новом окружении, они казались маленькими и жалкими, но вместе с тем внушали невольное уважение…

Таня свернула налево, миновала огромную старую ель, прошла еще один квартал и наконец увидела ту самую дачу. У нее был печальный, запущенный вид, еще более унылый под этим серым небом. Давно не крашенная веранда посерела от дождя, но цветные стекла кое-где сохранились, и оранжевый квадрат вдруг бросил ей в лицо обманчивый солнечный блик.

«Чай надо пить обязательно из старинного фарфора, – говорила величественная старуха, передавая ей чашку, – тогда у него совсем другой вкус!»

Из старенького магнитофона лились звуки гитары: «Над небом голубым есть город золотой…»

На клумбе перед домом пышно цвели тигровые лилии, и жизнь казалась прекрасной и бесконечной.

Теперь участок покрывал густой мокрый бурьян, лебеда, репейники. От клумбы не осталось и следа.

Как и от всей той жизни, радостной и наполненной событиями – от нее тоже не осталось ни следа…

Хотя нет, один след, конечно, остался, и она об этом никогда не жалела и никогда не пожалеет.

Против воли, на нее нахлынули воспоминания, запретные воспоминания, убранные на самую дальнюю полку.

Она вспомнила жаркую летнюю тьму, и пробегающие по стене пятна света – отсветы последней ночной электрички, и свое платье, стекающее со спинки стула, как лягушачья кожа из детской сказки…

Она вспомнила сильные, горячие руки, запах волос… той ночью эти волосы пахли дождем, и дождь ровно и спокойно шумел за окном, как будто рассказывал ей длинную увлекательную историю, историю, которую ей еще только предстояло пережить… историю, в которой будет любовь и верность, и эти руки, эти губы, эти волосы…

Ты солгал, дождь.

Ничего этого не было и не будет, впереди оказалась только ложь, ложь и предательство.

И еще – смерть.

Но той ночью она еще ничего не знала – ничего, кроме горячих сильных рук и жадных губ на своей коже, жадных солоноватых губ и густых волос, пахнущих дождем.

Сегодня тоже идет дождь, но совсем другой – тоскливый, однообразный, словно сейчас не лето, а глухая осень.

Таня толкнула покосившуюся калитку и ступила на мокрую дорожку. Сколько раз она проходила по этой дорожке тем летом!

По густой мокрой траве пробежал порыв ветра, и Тане показалось, что в бурьяне кто-то прополз – кто-то отвратительный, скользкий.

Небо было тускло-серым, и никакого золотого города над ним, конечно, не было.

Она вспомнила, как ужасно закончилось то незабываемое лето, вспомнила, как уезжала из Петербурга, что творилось тогда у нее в душе, и ее невольно передернуло.

Дача наверняка давно пустовала, и это было хорошо – Таня не хотела бы сейчас встретить его… она не хотела и не могла даже мысленно произносить его имя. Не хотела и не могла после того, что случилось здесь шесть лет назад. Не хотела вспоминать о нем.

Зачем же тогда она приехала сегодня в Комарово?

Надежда столкнулась с Татьяной в подъезде. Татьяна сама окликнула ее, потому что иначе Надежда не смогла бы ее узнать. Джинсы на ней были те же, но кофточка другая – не такая куцая и дешевая. Но вот прическа… Вместо длинных темных волос на голове у нее была теперь короткая стрижка. Волосы прилегали к голове наподобие шапочки. К тому же они были выкрашены в три разных цвета: фон светлый, а по нему расползались зеленые и бордовые пряди.

Надежда постаралась, чтобы на лице ее не выразилось откровенное изумление. Обрезать такие чудесные волосы и выкраситься как… как девчонка на дискотеке!

«Кажется, в двадцать семь лет такие увлечения уже проходят, – неодобрительно подумала она, – впрочем, возможно, я ничего не понимаю в современной моде. Во всяком случае, она стала выглядеть куда проще и вульгарнее, хотя и гораздо моложе…»

– Я в магазин, за продуктами! – крикнула Татьяна, так и не дождавшись от Надежды слов одобрения.

– Как ваши дела?

– Сегодня днем была в глазном центре Сидорова на Петроградской, меня смотрел врач, – бросила Татьяна и поспешно ретировалась.

«И не только там, – подумала Надежда Николаевна, – еще и в парикмахерскую успела».

Надежда собрала сумки, проверила, все ли в порядке в квартире, и решила уходить, не дожидаясь Татьяны, когда вдруг зазвонил телефон.

Звонила ее старинная знакомая, Люба Сапожкова. Услышав Любин голос, Надежда тяжело вздохнула и опустилась в кресло – Сапожкова любила поговорить и делала это со вкусом при малейшей возможности. Разговор с ней по телефону неизменно затягивался как минимум минут на сорок, так что Надеждин уход откладывался на неопределенное время. Люба, страшно довольная тем, что застала Надежду, сразу же взяла быка за рога.

– Представляешь себе, какое хулиганство? – возбужденно тарахтела она. – Всех выгнали на улицу!

– Кого выгнали? – обреченно переспросила Надежда.

Перед ее глазами предстала Люба с ее мужем Виталием, стоящие с узлами и чемоданами под проливным дождем возле своего дома.

– Да ты меня совсем не слушаешь! – обиженно отозвалась приятельница. – Я же тебе говорю, кто-то утром позвонил в милицию и сказал, что в наше здание заложена бомба. Ну, ты ведь знаешь, как сейчас боятся террористов! Всех немедленно выгнали на улицу! Ну, нас – еще куда ни шло, все-таки агентство недвижимости… ну, мы отложили одну-две сделки, извинились перед клиентами! И модельное агентство, что на третьем этаже, тоже не очень много потеряло. Юридическая контора, она под нами, – тоже… А в центре Сидорова наверняка были на сегодня запланированы операции, представляешь, каково людям? Они дожидались не один месяц! А потом, уже в конце дня, милиция нашла звонившего, им оказался старшеклассник из соседней школы. Он это сделал на спор, выиграл ящик пива. У них была назначена контрольная по математике, а из-за этой паники всех распустили по домам…

– Постой, – Надежда встрепенулась, как боевая лошадь при звуках трубы, – что ты там сказала про центр Сидорова? Это глазная клиника?