Перстень Ивана Грозного

– С того, что подозрителен мне этот салон! Сам посуди – все рядом, в этом же доме, у парикмахера дамы уж не меньше двух часов проводят, так что запросто можно ключи взять, квартиру обокрасть и ключи назад положить.

– Да она же уверяет, что сумка все время на глазах была! Все время на виду!

– Да знаю я, как на глазах! Голову моют – она глаза и закрыла. Долго ли ключи вытащить?

Дуся уже набирала номер салона «Фея». Ей повезло, была смена Ларисы, и по дневному времени в записи оказалось окно.

– Ну, я пошла! – Дуся надела куртку, повесила сумку на плечо и сделала напарнику ручкой. – Не скучай тут!

Выйдя из кабинета, Дуся свернула в дальний конец коридора, чтобы освежиться. В туалете перед зеркалом красила губы секретарша начальника Софья Павловна. На Дусино приветствие она прошипела что-то, не поворачивая головы.

Помада была ярко-красная. Накладывала ее Софья Павловна, не жалея. Закончив, она повернулась и окинула Дусю взглядом. В глазах ее Дуся отразилась как толстая, малость запущенная, плохо одетая деваха. Дуся широко улыбнулась в ответ. Софья поджала губы. При наличии такого количества помады губы вполне могли склеиться навсегда. Во всяком случае, у Дуси появилась такая надежда.

После ухода зловредной секретарши Дуся уставилась на себя в зеркало. Да нет же, с ней все нормально – глаза сияют, волосы стоят дыбом, энергия просто прет, вся красота при ней. А Софья просто старая ведьма. И еще энергетический вампир.

Как только за Дусей закрылась дверь, раздался требовательный звонок телефона. Капитана Лебедкина срочно вызвали к начальству. В который раз подивившись Дусиной интуиции – умеет она вовремя слинять с начальственных глаз, он вздохнул и отправился на ковер.

В приемной грымза Софья, как всегда, прошипела что-то презрительное. Лебедкин тяжело вздохнул. Вот раньше Верка всегда предупреждала, в каком настроении начальник. У нее даже разработана была специальная система знаков.

Если на столе слева стояла фотография Веркиной собаки породы питбуль – стало быть, все в порядке, полковник встал сегодня с нужной ноги, и сверху его не тревожили, так что можно особо не опасаться. А вот если фотография убрана в стол и на ее месте статуэтка китайского нефритового божка, которую подарили Верке на день рождения, – тогда следует вести себя осторожно, приготовиться к худшему и ждать любых неприятностей.

Да, с Веркой было проще. А у этой на столе вообще ничего постороннего не стоит. Лебедкин снова вздохнул и потянул на себя дверь кабинета начальника.

– Что можете мне сообщить? – спросил начальник голосом, сухим, как дрова на морозе.

Хотя нет, дрова все-таки горят в печке, весело потрескивая, от огня тепло бывает. Тут совсем другой случай.

– Капитан, я жду отчета.

Лебедкин отрапортовал про Дусину работу.

– А сама она где? – поинтересовался начальник.

– Проводит оперативные мероприятия в пар… – тут Лебедкин опомнился и прикусил язык.

Лицо начальника, как всегда, было бесстрастным, так что непонятно, догадался он про парикмахерскую или нет.

– Вот вам, капитан, новое дело. ДТП со смертельным исходом. Разберитесь там побыстрее, времени нет. – Начальник протянул тонкую пока папку.

И посмотрел прозрачно-ледяным взглядом, заранее отметая всяческие вопросы.

Впрочем, вопросов у капитана Лебедкина пока не было, они еще не успели возникнуть.

Далее выяснилось, что ДТП произошло недалеко от пансионата «Сосенки», что местные полицейские первичный осмотр провели, свидетелей опросили, а трупы отправили к ним, и патологоанатом Гоша Копытин уже делает вскрытие, просил зайти часа через два. Если интересно, конечно.

Капитану Лебедкину было неинтересно, но служба есть служба. Он хотел смотаться в столовую, но по зрелом размышлении решил этого не делать. И, как оказалось, правильно поступил.

Далеко от Кремля, далеко от Москвы, в богатой Казани, в большой, богато изукрашенной горнице ханского дворца, собрались самые важные казанские люди. Сам хан сидит на золоченом престоле, ноги в сафьяновых сапожках на бухарском ковре, лицо неподвижное, загадочное, как у Будды, о чем думает хан, что замышляет – никому не ведомо. По сторонам золоченого престола – многочисленная ханская родня, и опытные военачальники, и наиглавнейшие казанские мурзы. Принимает хан московских послов.

Послы стоят важные, насупленные. Жарко в горнице, но послы не снимают свои шубы – на черной кунице, крытые дорогим бархатом. Пусть видят татары их богатство.

Выходит вперед главный посол, посольского приказа думный дьяк, говорит:

– У великого князя московского Василия сын родился, княжеского роду законный наследник. По сему важному поводу да от великой своей радости шлет великий князь хану знатные дары. И ждет великий князь, что хан почтит новорожденного, отплатит за княжеские подарки своими дарами.

Кивнул дьяк толмачу – переводи, да чтобы все в точности, без отсебятины! Махнул рукой подьячим, те вынесли к ханскому престолу дары – меха да серебро.

Хороши меха у московских послов – черная куница, да соболя, да седые бобры.

Толмач начал было переводить – но вдруг старая ханша, мать хана, вперед шагнула, покачнулась, на пол упала как подкошенная. По полу катается, зубами страшно скрипит, глаза под лоб закатились, изо рта пена идет.

Послы испугались, попятились, не знают, что делать, как себя держать, а татары сидят как ни в чем не бывало, молчат, ждут, что будет.

Толмач русским тихонько объяснил: «У ханши священная болезнь, по-простому говоря, падучая, сейчас ей мешать нельзя, говорить ничего нельзя, ждать надо. Скоро она от судорог отойдет и будет пророчествовать».

И правда, перестала ханша кататься, успокоилась. Подняли ее две татарки под руки, пену со рта вытерли. Стоит ханша с закрытыми глазами, говорит:

– Не простой сын у вашего князя родился! Родился он многим на погибель, многим на страдание. Двое зубов у него – одни медные, другие железные. Медными зубами он будет нас, татар, пожирать, а железными – вас, русских!

Переполошились послы, главный дьяк нахмурился: негоже такие словеса про государева наследника выслушивать! Но татаре – они и есть татаре, что с них возьмешь?

Замолчала ханша. Ближние татарки подвели ее к бархатной скамье, золотыми нитями расшитой, усадили. Послы притихли, ждут, что дальше будет.

Хан на них взглянул, что-то сказал по-своему. Двое прислужников подбежали, русские дары свернули, в тюки увязали, обратно послам принесли.

– Что сие значит? – нахмурился главный дьяк.

Смутился толмач, глаза опустил, говорит:

– Сильно великий хан мать свою уважает. Не захотел он ваши дары принять, сказал, что весть, которую вы принесли, – дурная, и негоже из-за нее дары принимать или дарить.

Переглянулись послы – что великому князю докладывать? Как без ханских даров воротиться? Суров великий князь, может осерчать, а там и до опалы недалеко.

Стоит у городских ворот, перед самым Можайским трактом, большая приземистая изба. Семь окон, дверь широко распахнута – заходи, кто хочет, у кого лишняя копейка есть. Царев кабак.

Перед кабаком валяется пьяный стрелец в малиновом кафтане. Кафтан продран да грязью замаран, сапоги с него кто-то уже снял – а может, и сам он их пропил. Внутри кабака жарко натоплено, душно. В углу – темная, закопченная икона, суровый лик святого глядит на кабацкую голь с неодобрением.

За прилавком, сложив толстые руки на груди, стоит целовальник Мокей Провыч – серьезный мужчина с окладистой чернявой бородой и большой блестящей плешью. За спиной у него – штофы да бутылки с зеленым вином.

Полон кабак – тут и мелкие купчики с ближнего базара, и загулявшие мастеровые, и пропившиеся стрельцы, и нищие ярыжки, и странники бездомные, калики перехожие.

В дальнем углу сидит старичок в драном тулупе, блекло-голубые глаза смотрят из-под мохнатых бровей, и кажется, что видит он не только окрест себя, но и далеко вокруг. Вокруг того старичка столпился кабацкий народ – слушают.

– Истинно вам говорю, православные, – говорит старичок высоким звучным голосом, прямо как поп с амвона, – истинно говорю, последние времена настали! По всем знакам, последние времена! Антихрист на землю пришел!

– Ты, старик, ври, да не завирайся! – подает голос Мокей Провыч. – Сам не знаешь, что говоришь!

– А ты, дядя, не знаешь, так не говори, а нам не мешай слушать! – обрывает целовальника стрелец в зеленом, простреленном на плече кафтане.