Две дамы с попугаем

Алка нехотя принялась одеваться. В джинсы она давно уже не влезала, поэтому надела длинную темную юбку, а сверху Пашкину черную футболку с надписью «Металлика».

– Прохладно, наверное, надо еще что-нибудь.

Она поискала на вешалке, потом сказала:

– Знаешь, еще джинсов нет, домашних, и старой Пашкиной куртки, мы с Тимофеевым ее по очереди надеваем, когда с Гавриком гуляем.

– Так, значит, он оделся, как с собакой гулять, взял опять-таки собаку и ушел из дома. Ну и ну!

Тут Надежда вспомнила, что Алкин муж был совершенно лысый.

– А на голову он что надевал, когда с собакой ходил?

– Кепочку, такую оранжевую, ему Сашка из Штатов прислал. Слушай, а у тебя деньги есть, в магазин-то идти, а то у меня кошелек пустой, все Тимофеев забрал.

– А где же у тебя все доллары, на иностранце заработанные? – съязвила Надежда.

– Ой, – Алка оживилась, потом скрылась в ванной и выскочила оттуда, держа в руках тоненькую пачку долларов в полиэтиленовом пакете.

Как все нормальные люди, она откладывала деньги на черный день в долларах, чтобы не пропали и не обесценились. И хранила их Алка в оригинальном месте.

– Смотри-ка, все цело, и еще вчерашняя тридцатка.

– Где же ты их прячешь в ванной?

– Ни за что воры не догадаются! Скотчем сзади к стиральной машине приклеиваю.

– А Петюнчик про это знал?

– Конечно, знал, он и придумал.

– Значит, он сережки с колечком, тебе подаренные, взял, а доллары оставил? Ой, не сходятся у нас концы с концами, либо твой муж полный идиот, чему я никогда не поверю.

Они спустились вниз. Несмотря на позднее время, на улице было довольно оживленно: белые ночи, да еще суббота.

– Давай, Надя, через собачий пустырь пройдем, так короче.

По тропинке шел припозднившийся собачник, поздоровался с Алкой.

– Это со второго этажа, ризеншнауцер у него.

Немного погодя из разросшейся лебеды выскочил ризеншнауцер, держа в зубах что-то оранжевое. Он остановился на тропинке и принялся это что-то яростно трепать. Хозяин свистнул где-то далеко. Пес бросил оранжевые лохмотья и понесся на зов. Алка наклонилась и подняла рваную засаленную оранжевую кепочку с оторванным козырьком. Изнутри сохранилась надпись: «Майе т ША». Надежда достала полиэтиленовый пакет, аккуратно завернула в него кепочку и они побрели дальше в полном молчании.

Напившись наконец нормального крепкого чаю и съев два больших бутерброда с колбасой, Надежда успокоилась. Подруги решили укладываться.

– Алка, дай полотенце, я душ приму.

– А горячей воды нет, – невозмутимо ответила Алка, – на прошлой неделе на месяц отключили.

– Кошмар какой! Слушай, как хочешь, а я вся в пыли, мне чайника не хватит. У тебя есть кастрюля большая, чтобы воды побольше нагреть?

Алка с ворчаньем встала на стул и полезла наверх, где на шкафу стояла огромная кастрюля.

– Помоги мне, держи кастрюлю, пылищи там, я ее раз в год достаю, когда воду горячую отключают.

Однако как ни странно, пыли на крышке не было. Внутри кастрюли что-то шуршало. Это что-то оказалось плотным конвертом из белой бумаги, на котором стояла печать со львом, и было написано на иностранном языке.

– Это по-эстонски, – сказала Алка, – печать их.

Внутри был вложен лист бумаги с текстом и тоже с печатью, к которому скрепкой был приколот листок с переводом, отпечатанным на машинке.

Уважаемый господин Тимофеев!

В ответ на Ваш запрос от 09.01.97 о состоянии и сохранности дома Вашей родственницы Анны Руммо, сообщаем Вам, что ее дом, как представляющий художественную и историческую ценность, перевезен в этнографический музей-заповедник под открытым небом Рокка-аль-Маре в 1986 году.

Секретарь волостной управы Пауль Сепп.

Стул под Алкой угрожающе заскрипел, Надежда подхватила кастрюлю, но выпустила из рук крышку, которая с грохотом покатилась по полу.

– С ума сошла, час ночи, соседи спят, – прошипела Алка, – дай руку, а то свалюсь.

– Катастр-рофа! – заорал проснувшийся попугай.

– Ты еще тут будешь орать! – накинулась на него Алка.

– Саша-Паша, прекратите, – немедленно отозвался попугай Алкиным голосом.

Надежда внимательно рассматривала письмо.

– Интересный документ. Кто такая Анна Руммо?

– Это его бабка, Тимофеева моего. Она была эстонка, вышла за русского и до войны жила здесь, а потом, когда Эстонию, так сказать, наши освободили, она в пятидесятые годы уехала на родину, там и умерла потом.

– Зачем ему понадобилось про дом узнавать? Сейчас у них, конечно, собственность возвращают, но он ведь не гражданин Эстонии, ему ничего не дадут.

– Ох, не знаю я ничего, даже не знала, что он писал туда!

– А самое интересное, зачем он это письмо в кастрюлю положил, от кого он его прятал-то?

– Ты думаешь, от меня? Вот и на конверте стоит: до востребования, понятно, почему я этого письма не видела.

– Нет, не от тебя. Потому что вот, смотри: на почтовом штемпеле стоим 11 марта, а сейчас у нас июнь, а положил он это письмо в кастрюлю не больше недели назад, потому что кастрюля чистая, пыли на крышке нету. Ох и аккуратный у тебя муж!

– Вот, теперь у другой жены будет пыль вытирать, – пригорюнилась Алка.

– Ладно, хватит расстраиваться, греем воду и ложимся наконец, я с ног падаю.

Наутро Надежда проснулась рано в отвратительно настроении, потому что от съеденной накануне ночью сомнительной полукопченой колбасы у нее разболелся живот. Найдя на кухне в холодильнике бутылку «боржоми», она приободрилась. Солнце уже встало, день обещал быть жарким, попугай Кеша приветствовал ее на языке племени папуасов «Ромамбо-хара-мамба-ру!», наверное, ночью ему приснилась родина. Вернувшись в гостиную, где она спала на диване, Надежда заметила на паркете белые следы мокрых кошачьих лап.