Батумский связной

На улице солнце клонилось к закату. Было жарко и пыльно, каменные дома выпускали накопленный за день зной.

– Куда, дядя, пойдем? – спросил Борис хмуро.

– Известно куда, – охотно отвечал солдат, – в контрразведку, вот куда.

– Тогда веди подольше, – вздохнул Борис, – мне спешить некуда.

Они пошли через пустеющий базар, где солдат разрешил Борису купить у припозднившейся торговки пирог с луком и яйцами, причем Борис, доставая деньги, встал так, чтобы солдат их видел.

– И-и, матушка, ты мне так не говори, что у меня пемадоры дороже! Это у тебя такое сумнение! – втолковывала толстая загорелая торговка унылой женщине в черном. – Ты-то, матушка, тут недолочко, а мы уж всякого повидавши. И при курултае[7 - Курултай – крымско-татарский парламент, созванный в декабре 1917 г. мусульманским исполкомом как высший орган татарского самоуправления. На заседании курултая создано крымско-татарское национальное правительство. Вооруженные силы курултая разбиты в январе 1918 г. красногвардейскими частями.] ихнем, татарском, в Крыму жили, и при Сулькевиче, и при господине Крыме жили, и при красных, прости Господи, привелось… Вот уж когда, матушка, не то что дорого, а и вовсе нечего было на зуб положить! Куда что подевалось – ни тебе хлебца даже купить. А как энти-то, деникинцы, пришли, тут тебе сразу и булки белые появились. А ты говоришь – пемадоры тебе дорогие! Вон, господин повар английский, тот уж если берет, то не торгуется ни трошечки. Хороший такой господин, даром что по-нашему ни слова, а в провизии понимает… Может, кавунчика недорогого хочешь?

– На что мне твой кавунчик? – подала голос унылая вдовица. – Это коли бы я в удовольствие свое жила, взяла бы я у тебя кавунчика. Раньше, когда в Курске жили, мы с Авдеем Микитичем покупали кавунчика, уважал покойник. С чаем любил пить. Сядет, полсамовара усидит и цельный кавун… Была-то жизнь, да нисколько не осталось. А что сюда нас Деникин евакуировал, то это только для того, чтобы нам здесь помирать… Что тут за места такие – одни татаре кругом да другие всякие разные… Земля, как доска, сухая, лесу не видать, зверя-птицы не слыхать, коровок и тех редко когда увидишь… Одни тебе овцы да козы, прости Господи! Да и козы как-то не по-русски блеют, видно, татаре их по-своему научили… Ладно, матушка, давай свои пемадоры.

– А что, дядя, денег-то небось мало вашему брату солдату платят? – спросил Борис.

– И-и, барин, куда там много! – вздохнул солдат. – При царе-то платили семь рублей пятьдесят копеек в месяц, а нынче, если на «колокольчики» пересчитывать, то меньше выходит…

Борис жевал пирог, поглядывая по сторонам. Базар прошли, начались грязные узкие улочки, поднимающиеся постепенно вверх, к центру. Борис скосил глаза назад. Солдат закинул винтовку за плечо и вытирал разгоряченный лоб.

– Ты вот что, дядя, – повернулся Борис к конвойному, – ты отведи меня тут, в сторонку куда-нибудь. Приспичило мне, а на улице-то ведь не будешь…

– Знамо дело, – откликнулся солдат, – на улице несподручно…

Они зашли в небольшой тупичок, отгороженный с двух сторон высоким забором. Борис вынул деньги и протянул их солдату. Тот выпучил глаза и взял с сомнением, а Борис уже, не тратя времени даром, рванул с его плеча винтовку.

– Ты погоди, погоди, – забормотал солдат, – ты дай мне по носу. Слабый у меня нос, чуть что – сразу кровища хлещет…

Борис, не примериваясь, двинул солдата кулаком по носу. Кровь и верно хлынула сразу. Солдат упал на колени, выпустив винтовку. Борис перебросил винтовку через высокий забор и услышал, убегая, как она шлепнулась на каменные плиты двора.

Он выскочил из тупичка на узкую улочку, в конце ее показались два юнкера. Борис замедлил было шаг, но в это время солдат показался из тупичка, весь в крови, и, заметив юнкеров, заверещал тонко, по-бабьи:

– Уби-или! Держи вора!

– Стой! – закричал юнкер, и вслед Борису рассыпались револьверные выстрелы.

«Принесла же их нелегкая! – думал Борис на бегу. – Ох, возьмут меня мальчишки эти…»

– Заходи с той стороны! – донеслось сзади. – В обход его возьмем!

Борис свернул в первый попавшийся проход, пробежал, топая и поднимая пыль, затем нырнул в открытую калитку чьего-то двора, пролез с трудом под веревками, завешанными свежевыстиранными простынями, рубашками и исподним, с размаху заскочил на забор и спрыгнул вниз, на другую улицу, столкнувшись нос к носу с мальчишкой-юнкером. Тот с испугу выстрелил, и пуля обожгла Борису руку возле плеча. Борис взглянул в румяное, почти девичье, лицо, в глаза, наполненные ужасом и восторгом, и с размаху ударил крепким английским ботинком юнкера под дых. Тот икнул странно и осел в пыль.

– Будешь знать, паршивец, как в людей стрелять, – пробормотал Борис и побежал прочь не оглядываясь.

Он долго блуждал по лабиринтам переулков, никто его не преследовал. Борис старался забирать выше, к центру. Солнце садилось в море, дома отбрасывали длинные кривые тени, жар спадал понемногу. Руку возле плеча жгло, и Борис чувствовал, как под рукавом тужурки течет кровь и впитывается в рубашку.

«Чертов юнкеришка, мало ему досталось!» – злобно думал Борис.

Он достал из кармана записку Аркадия Петровича и остатки денег. В записке было несколько слов: «Карантинная слободка, пятый дом от солеварни, Марфа Ипатьевна». Под руку попала и та карточка, что подобрал Борис под кроватью в номере гостиницы. Теперь в косых лучах солнца Борис прочел: «Батум. Мариинская улица. Кофейня Сандаракиса». И на обороте карандашом было нацарапано имя – «Исмаил-бей».

Борис засунул карточку подальше в карман, потому что сейчас некогда было о ней думать. Пройдя еще немного, он отважился спросить дорогу у торговки, которая сидела в своем доме и торговала прямо из окна всякой всячиной. Торговка предложила ему ведро помидоров, но Борис предпочел за ту же цену две самодельные папиросы.

– А ты иди по Итальянской, – зачастила баба, – все прямо и прямо, а потом вверх и влево забирай. Там увидишь на холме водокачку. Это и будет Карантинная слободка, мимо не пройдешь, не сомневайся!

– А где Итальянская-то? – не подумав, ляпнул было Борис, но встретил полный изумления взгляд торговки и прикусил язык.

Главная улица города, Итальянская, по мнению горожан, должна быть известна всем. И человек, задавший такой невежливый вопрос, выглядел подозрительно. Так что Борис, прихватив свои папиросы, скорее устремился прочь и, весьма удивленный, вышел-таки вскоре на Итальянскую и пошел мимо закрывающихся магазинов, мимо старой колоннады Гостиного двора, где раньше был огромный ковровый торг. Он очень неудачно выбрался на Итальянскую, теперь придется пройти ее всю, чтобы найти Карантинную слободку. Не дело это – тащиться открыто по главной улице города, когда его, наверное, уже ищут. Но поскольку магазины понемногу закрывались, то народу становилось все меньше, и Борис решил рискнуть. Рубашка заскорузла от крови и теперь больно царапала кожу. Руку по-прежнему жгло, и голова снова начала болеть. Он шел по Итальянской, держась ближе к домам, и читал вывески, чтобы иметь вид более беззаботный. «Кондитерский магазин „Бликнер и Робинзон“. Шоколад, печенье и конфекты». «Дамская парикмахерская ЖОЗЕФ», и внизу помельче и не таким красивым шрифтом: «Художественное исполнение дамских причесок, разного постиша и маникюр по последним парижским модам». У ювелирного магазина прямо под вывеской «Михаил Серафимчик. Продажа и покупка бриллиантов, золота, серебра и часов» сидел солдат с винтовкой и скучал. Заметив Бориса, он посмотрел на него лениво и отвернулся. Борис сжал зубы и собрал волю в кулак, чтобы не побежать опрометью от того места. Мимо проехал фаэтон, набитый офицерами и визжащими дамами. Борис миновал дамскую мастерскую «Изящные корсеты, удобные бандажи, модные подвязки и бюстодержатели по моделям Парижа, мастерская мадам Коко». У дверей стояла, надо полагать, сама мадам, необъятных размеров, и грубым голосом выговаривала за что-то сторожу. Сторож, пожилой татарин в войлочной шапке, кивал почтительно и кланялся, тряся жидкой бороденкой.

Время шло, темнело, магазины закрывались. Оживленная часть Итальянской закончилась. Народу совсем не стало. Пахнуло дешевой едой. Вот и трактир, из тех дешевых трактиров, где лестница облита сверху донизу не то водой, не то помоями. Буфетчик с курчавыми волосами, портреты, намалеванные смелой твердой русской рукой, которая не привыкла ни над чем задумываться, зеркала, украшенные паутиной, и сам паук, целеустремленно спускающийся на грязную салфетку. Половые и мальчики, диваны с протертой до дыр обивкой, а сверху над потолком успели уже намалевать портрет Деникина во весь рост с окладистой бородой.

У крыльца трактира стоял пьяный и некрасиво показывал всем, что водку он только что закусывал винегретом. Выскочил половой и замахнулся на пьяного щеткой.

От запаха ли обжорки, от раны ли, но Бориса замутило. Слабость накатывала волнами, очевидно, он потерял все же достаточно крови. Улица наконец пошла вверх, да так круто, что он с трудом передвигал ноги. Последний освещенный домик оказался аптекой, и Борис, плохо уже соображая от слабости, решился зайти туда. «Аптека Гринбаума», – прочел он машинально на двери, и дребезжащий колокольчик пригласил его войти.

На звук вышел из внутреннего помещения старый еврей с грустными глазами больной собаки и вопросительно уставился на Бориса.

– Укрепляющего какого-нибудь и рану перевязать. – Борису показалось, что он произнес эти слова громко, но на самом деле он едва прошептал.

– В вашем возрасте, милостивый государь, нужно– таки заботиться о своем здоровье, – скрипучим голосом начал хозяин аптеки. – Потому что в моем возрасте о нем заботиться уже поздно. У вас отечность под глазами и желтый цвет лица, это говорит о плохой работе почек.

«Еще бы, когда так по почкам бить!» – подумал Борис.

– Правда, учитывая все эти неприятности, – старый еврей красноречиво повел рукой вокруг себя, – вы вряд ли доживете до моих лет.

Аптекарь подвигал бровями, побренчал склянками и налил Борису в рюмочку чего-то противно пахнущего. Борис выпил залпом. В глазах потемнело, он пошатнулся и сел на лавку. Аптекарь достал из шкафчика бинт, вату и удалился внутрь. Борис вытер выступившую на лбу испарину и расположился поудобнее. Тошнота прошла, в глазах больше не плясали злые мухи. Даже рану жгло не так сильно. Он поймал себя на том, что задремывает и стал читать плакатики, развешанные по стенам. Плакатики были старые, выцветшие, из прежней довоенной жизни. На одном предлагали от запоров, катара, геморроя, вялости кишок чудодейственное средство КООРИН, утверждали, что он абсолютно безвреден и поможет оздоровиться. На другой картинке была нарисована дама в паричке и предлагали требовать всюду духи, цветочный одеколон и мыло «БУКЕТ МАРКИЗЫ» (чудный, тонкий аромат цветов, парфюмерной фабрики товарищества С.И. Чепелевецкой с сыновьями). Дама была бы хороша, если бы какой-то шутник не пририсовал ей кавалергардские усы. Третий плакат рекламировал АРМАТИН – радикальное средство против гонореи, излечивающее окончательно и в короткий срок.

Борис с интересом исследовал плакаты. Слабость прошла, и он сообразил, какую сделал глупость, что зашел в аптеку. Вдруг он спохватился, что прошло уже много времени, а аптекарь все не выходит. И что он там делает? И не послал ли он кого-то предупредить полицию, и теперь, пока Борис тут благодушествует, в аптеку нагрянет контрразведка и возьмут его здесь как миленького…

Борис вскочил на ноги и прислушался. Из внутреннего помещения доносилось звяканье инструментов и звон стекла.

«Непременно он, подлец, нарочно время тянет», – подумал Борис, перегнулся через прилавок, схватил пук ваты побольше и вышел, придержав колокольчик, чтобы не звякнул. На улице, расстегнув тужурку и рубашку, он приложил вату к ране. Идти стало легче – мягкая вата не царапала рану. Кроме того, ему помогло средство, что дал аптекарь, – прибавилось сил, голова не болела и не кружилась.

Солнце село, и в городе быстро становилось темно. Освещенная часть Итальянской осталась позади, домики стали ниже и стояли реже. Окна прикрывали ставни, так что Борис едва видел перед собой дорогу.

«Черта ли найдешь в такой темноте, а не водокачку!» – сердито подумал он и зашагал быстрее.

Дорога забирала влево и в гору, и наконец он увидел на холме силуэт водокачки. Внизу у холма белели мазанки, каждая окружена была забором в человеческий рост. Борис запутался, с какого края от солеварни отсчитывать пятый дом, сунулся наугад, наткнулся на колючий куст и был облаян собакой. Слыша в собачьем лае угрозу, залились все собаки Карантинной слободки. Заборы были высоки, калитки все заперты – в слободке не любили случайных гостей.

Обычно в слободках живут старухи, которые гадают на картах и кофе, старухи, которые пьянствуют, и старухи, которые берутся вылечивать всевозможные болезни. В этой же Карантинной слободке жили железнодорожники, которых деникинское командование сняло с насиженных мест под Курском, их посадили семьями в теплушки и прикатили к Черному морю. Теперь эти железнодорожные куряне обжились в Феодосии на карантине, стали там совсем своими и обратно ехать не собирались. Теперь они занимались или продажей овощей, ягод, молока, или перетаскиванием тряпок из слободки на толкучий, где за гривенник сбрасывается весь этот хлам и покупаются продукты, необходимые для поддержания своей жизни.

Чувствуя, что опять теряет силы, Борис отсчитал от того места, где стоял, пятый дом и стукнул в калитку.

– Чего надо? – прорвался сквозь лай мужской голос.

– К Марфе Ипатьевне, – безнадежно ответил Борис и не успел удивиться, когда калитка отворилась и тот же невидимый голос пригласил:

– Заходи уж!

Опомнился он уже сидя в крошечной прохладной кухоньке на стуле. Ласковые женские руки разрезали на нем рукава тужурки и рубашки.