Печать Иоганна Гутенберга

– Важная особа! – прошамкала старая нищенка, и в ее голосе Ханси расслышал насмешку.

– А что – и впрямь важная особа! – проговорил он, покосившись на Мицци.

Он представил, каково это – ехать в такой карете, одаряя всех вокруг благословением… каково это – быть в числе курфюрстов, в числе людей, которые решают судьбы всей империи, решают, кто из владетельных князей получит венец императора…

– Ты достигнешь куда большего, добрый мальчик! – услышал он голос старой Мицци. – Что – золоченая карета! Что – выборы императора! Благодаря твоим делам изменится весь мир, десятки и сотни тысяч людей смогут выучиться грамоте, смогут узнать правду о мире и жизни… но и много крови будет пролито за эту правду!

– Что такое ты говоришь, старая женщина? – удивленно спросил мальчик.

– Я говорю, что не грех бы добавить мне еще грошик, чтобы я могла выпить за помин своей давно ушедшей молодости в харчевне толстяка Рудольфа…

Ханси пошарил в кармане, но больше ничего там не нашел. А когда он снова повернулся к нищенке, той уже и след простыл.

Что такое она говорила о его удивительном будущем? Или все это ему только послышалось?

Женя проснулась.

Она была вся в поту, простыня сбилась в комок, а в окна уже лился бледный зимний рассвет.

Проспала!

Женя вскочила, кинулась под душ. О завтраке нечего было и мечтать. Она торопливо оделась и понеслась на работу, в ужасе думая, что с ней сделает Альбина…

А потом она подумала – что бы ни сказала, что бы ни сделала Альбина, непременно нужно рассказать ей обо всем, что вчера произошло. Рассказать как можно скорее. Самое главное – о том, что на ее глазах похитили Ушакова. И это еще вопрос, станет ли она ругаться, да Женя сама выскажет ей все, что наболело. Нечего посторонних в свои сомнительные приключения впутывать!

Но Альбины на работе не было.

Женя поняла это, едва вошла в издательство – по тому, как вольготно вели себя дамы, по тому, как они громко разговаривали, сидя вокруг стола, посреди которого стояли чайник и тарелка с пирожками и домашним печеньем.

– Садись, Женя, поешь! – хлопотала Настасья Ильинична. – Пирожки, конечно, вчерашние, но я подогрела…

Женя проглотила голодную слюну, схватила пирожок и откусила половину. Только потом, с полным ртом, невнятно поздоровалась и спросила:

– Нафей нефу?

– Что? – удивленно переспросила Настасья Ильинична.

– Нашей нету? – повторила Женя, прожевав пирожок.

– А ты что – не видишь? – Софья Петровна выразительно оглядела стол. – Могли бы мы так при ней?

– А что – звонила? Говорила, когда придет?

– Нет, не звонила, – ответила Настасья Ильинична. – Кстати, она мне нужна. Обязательно нужно кое-какие бумаги подписать. Без ее подписи платежи в банке не пройдут.

– Вот когда она нужна, тогда ее нет! – авторитетно проговорила Софья Петровна и привычно закашлялась.

– А тебе она зачем? – вдруг спросила Лера, которая до этого смотрела в окно с обычным своим отрешенным видом. Надо же, вдруг интерес проявила, с чего бы это?

– Да так просто, – Женя сделала равнодушное лицо, но, похоже, Лера не поверила.

– А куда ты вчера ходила? – продолжала она с непривычной настойчивостью. – По какому делу?

– По личному, – сухо ответила Женя, – отпросилась у Альбины с обеда и ушла. Еще вопросы будут?

Она вовсе не собиралась выбалтывать издательским теткам про все, что случилось с ней вчера. Да они бы, скорее всего, и не поверили. Лера снова отвернулась к окну, а Софья Петровна, прокашлявшись, подняла глаза на Настасью Ильиничну и предложила:

– Позвони ей сама. Конечно, говорят – не буди лихо, пока оно тихо, но раз уж нужно…

Настасья Ильинична вздохнула, покачала головой, достала телефон, набрала номер и послушала.

Потом положила телефон и проговорила:

– Не отвечает…

Все замолчали. Женя налила себе чаю, отпила. Чай остыл и пахнул веником, впрочем, он и горячий тем же веником отдает.

– Ты кушай пирожки, кушай! – Настасья Ильинична придвинула к Жене тарелку. – Не знаю, что делать… где Альбина… куда она запропастилась… Сегодня до одиннадцати нужно успеть, иначе платежка не пройдет…

Женя не выдержала и снова набрала номер Альбины. На этот раз женский голос сообщил ей, что телефон выключен.

Лера на этот раз промолчала, но во взгляде, который она бросила на Женю, было какое-то новое, незнакомое выражение – то ли удивление, то ли неприязнь. Раньше ничего подобного не было. Раньше она на Женю вообще не смотрела, как, впрочем, и на остальных. Держалась отчужденно, выглядела рассеянной, глядя на нее, хотелось иногда провести растопыренной ладонью перед ее лицом – ау, Лера, очнись… Прямая Настасья Ильинична назвала ее как-то в сердцах потусторонней. И правда, Лера казалась девушкой из другого мира.

Но только не сегодня.

– Кстати, ты, Женя, сегодня хорошо выглядишь! – проговорила бесхитростная Настасья Ильинична.

Женя посмотрелась в небольшое зеркало, что висело у них в простенке между дверью и шкафом с верхней одеждой.

Разумеется, вчера она смыла весь макияж, но, странное дело, глаза все равно блестели, и волосы, чуть подстриженные Жанной Романовной, окружали лицо светлым ореолом. И правда неплохо, Женя улыбнулась себе в зеркале.

Лера, которая в этот момент как раз поднесла к губам чашку, поперхнулась чаем, закашлялась и выбежала в коридор под удивленными взглядами коллег.

– И еще, – подала голос Софья Петровна, – раз уж ты пришла, когда допьешь чай, сходи на склад. К двенадцати приедет Мухоедов, нужно ему принести сотню экземпляров.

– Почему я… – привычно начала Женя, но Софья Петровна на этот раз не удостоила ее обычным ответом. И так все ясно, все как обычно: у Настасьи радикулит, у Софьи бронхит, а Лера очень кстати куда-то подевалась.

Женя вспомнила, что увидела в Третьем Цеху в прошлый раз. Перед ее глазами всплыло мертвое, землистое лицо с пустыми тусклыми глазами… бледный шрам, пересекающий бровь… тот страх, который она испытала, увидев на полу труп…

Да, но труп исчез, и потом она видела его, то есть не труп, а живого человека на вчерашнем приеме, будь он неладен совсем!

Ей ужасно не хотелось идти, но что поделаешь, видно, такая уж у нее судьба…

Женя вздохнула, потянулась было за третьим пирожком, но раздумала – это будет уже перебор. Еще немножко подумала – и все же взяла пирожок, но не откусила, завернула в листок испорченной корректуры – не для себя, для таинственного существа из Третьего Цеха.

– Чашку мою помоете? – бросила она Софье Петровне.

– Помою, помою!