Восемь обезьян

Именно тогда бабушка научила Надю читать, и «Приключения Винни-Пуха» была едва ли не первая книжка, которую она прочитала самостоятельно.

– Ну, тогда слушай… позавчера это было. Или вчера. Я, понимаешь, насчет времени не очень. Часов нету, а эти… как их… биологические еще в молодости сломались, а в починку их не берут. В общем, пришел я сюда, как обычно, в третьем примерно часу, а может, и в четвертом, смотрю – много чего нового в контейнере появилось. Порылся я там маленько, нашел кое-что полезное – кран водопроводный, кастрюльку без ручки да несколько пластинок старых, виниловых. Кран да кастрюлька – это, редька маринованная, металл, его всегда сдать можно за живые деньги. А насчет пластинок я мужика одного знаю, он их собирает и тоже за хорошие деньги у меня берет. Сложил я это все в пакет, хотел снова в контейнер нырнуть, за новой порцией сокровищ – а тут, редька маринованная, как раз этот мужик пришел…

– Какой мужик? – переспросила Надежда.

– Ну, как тебе сказать… мужик как мужик, одет чисто, а, по мне, все, кто чисто одет, на одно лицо смотрятся. В общем, пришел – и прямиком в мой контейнер лезет, как будто в полном своем праве. Я ему говорю, проваливай отсюда, редька маринованная, это Тютин контейнер! Вот как тебе. А только ты со мной поговорила по-человечески и даже булками вкусными угостила, а он со мной разговаривать не стал, а сразу – хрясь в морду! Я аж за контейнер отлетел. Лежу и ни рукой, ни ногой двинуть не могу. Сперва-то я думал, что все, отмучился, прямиком в рай он меня отправил.

– В рай? – переспросила Надежда.

– А куда же еще? Я на этом свете столько мучений принял, что на том мне одна дорога – в рай! Тем более в голове колокола гудят, все равно как в церкви на Пасху. Но только принюхался – нет, в раю так пахнуть не может, а для ада – слишком холодно. Так что, судя по всему, я еще на этом свете, не дозрел еще до рая.

Открыл глаза… то есть только один глаз сумел открыть, второй, в который он меня ударил, не открывается. Но мне и одного глаза хватило, чтобы разглядеть знакомую помойку, вот этот самый контейнер, а около контейнера стоит он…

– Он?

– Ну да, тот самый мужик, который меня в рай едва не отправил. А в руке у него такая обезьянка, про которую ты говорила. Как это, редька маринованная… кармическая.

– Керамическая?

– Во-во, я так и говорю! Я, значит, лежу тихонько, прикидываюсь ветошью – не хочется мне, чтобы он меня еще раз так приласкал, со второго раза он меня точно в рай отправит. В общем, лежу, а сам одним глазом на него посматриваю. А он, редька маринованная, сперва такой довольный был, чуть не плясал, что обезьянку эту нашел. А потом вдруг ее – хрясь об контейнер!

– Разбил?

– Само собой, разбил, редька маринованная! Разбил, как есть, на мелкие кусочки! И начал вокруг искать, словно потерял чего. А потом начал ругаться до того худо… художественно…

– Это как же?

– Ну, редька маринованная, я на своем веку столько всякой ругани слыхал – мама не горюй! И трехэтажной, и пятиэтажной, и даже семиэтажной. Таких умельцев слышал, каких уж больше нету. Самого Колю Крюкова слышал! Со мной один сильно ученый человек на эту тему говорил, так я ему такого порассказал – он говорит, что меня можно сразу профессором назначить по этой теме. Но такой красивой ругани, какой тот мужик ругался, я еще никогда не слыхивал. Такими словами, что прямо редька маринованная! Я до того заслушался, что даже про свой глаз подбитый забыл!

– Но он точно ругался?

– Точно, точно! Что это самая что ни на есть ругань – это по лицу его было видно.

– Что же он – сперва радовался, чуть не плясал, а потом ругаться надумал?

– Вот и я об том же самом думаю! Видно, чем-то его эта обезьянка сильно расстроила…

– И все? А дальше что было?

– А что было? – Тютя пожал плечами. – Ничего не было. Плюнул он и ушел. А я полежал еще немного, подумал да и понял, что если сейчас не встану, то отморожу себе все напрочь. Все ж таки хоть и не совсем зима, а холодно на земле-то валяться. А больничный мне никто не выпишет, как говорится, спасение утопающих – дело рук самих утопающих, вот такие дела.

– Здраво рассуждаешь… – улыбнулась Надежда.

– Ага. Вот встал я кое-как, да и пополз в подвал, там уж отлежался возле трубы теплой.

– Ну ладно, пойду я. – Надежда представила, как она выглядит со стороны, и ужаснулась. Приличная, интеллигентная женщина беседует с этим чучелом, да на нем заразы всякой ужас сколько! Опять же запах этот…

Она заторопилась домой, забыв про кота. Всю дорогу ее преследовал жуткий запах. Как бы не пришлось пальто в чистку отдавать!

Остальной день пролетел в хозяйственных хлопотах, да еще пришлось за компьютером посидеть, чтобы ввести содержимое амбарных книг. Дело продвигалось медленно – не то Надежда разучилась, не то думала о другом. Перед глазами вместо строчек стояли керамические обезьяны. Значит, если верить рассказу бомжа Тюти, еще одна обезьянка выбыла из игры. Ничего неизвестный мужчина в ней не нашел.

Утром Надежда снова взглянула на листок с номерами телефонов.

На «Мертвоморе» можно было поставить крест, причем в буквальном смысле: таинственный охотник за обезьянами там уже побывал, и очередная сувенирная мартышка его разочаровала. Обезьянки погибали одна за другой, но с каждым разом шансы росли.

Кроме «Мертвомора», в списке был еще один городской номер. Его-то Надежда и набрала.

Как и прошлый раз, в трубке раздался приятный женский голос:

– Вы позвонили в жилищную контору. Ваш звонок важен для нас. Сейчас никто не может подойти к телефону, но вы можете оставить свое сообщение после сигнала…

Однако сразу после сигнала в трубке раздался щелчок, и другой женский голос – куда менее приятный – проговорил:

– Слушаю, жилконтора!

Надежда, которая успела продумать линию поведения, торопливо и сбивчиво заговорила:

– У меня вопросы имеются по оплате коммуналки. У меня в прошлой платежке за отопление выписано семьсот двадцать рублей, а в этой – семьсот пятнадцать, так вот я хотела узнать, почему такое. В прошлом месяце теплее было, почему же в этом меньше насчитали? Почему такое?

– Женщина, – перебила ее собеседница, – не понимаю, чем вы недовольны? Если бы вам больше начислили, это одно дело, но вам же меньше!

– Это не важно, больше или меньше, я хочу разобраться, почему так! Я хочу знать, за что я плачу!

– Женщина, я вам ничего не могу сказать, я вашу платежку не видела, и вообще, это вам нужно звонить в бухгалтерию, а еще лучше прийти со своей платежкой… если, конечно, вам времени не жалко.

– Так я и приду, только вы мне адрес скажите.

– Вы что – нашего адреса не знаете? Ну ладно, записывайте: Фиолетовый переулок, дом семь.

Фиолетовый переулок был совсем близко к Надеждиному дому, что Надежду не удивило. Ясно, что такие ерундовые подарки к Новому году покупали поблизости от работы.

Она решила сходить в жилконтору просто так, на разведку. И раз уж выбрала по телефону такой тон, то и оделась соответственно – в старую куртку, в которой ездила осенью на дачу. Подвела глаза черным, как у панды, а губы накрасила сердечком, причем помаду нашла у дочки в ящике. Дочь приезжала в прошлом году из своего Североморска, где ее муж служил на флоте. Помада эта Алене не шла, а зять так вообще сказал, что у нее при таких губах неприличный вид, причем употребил более резкое слово. Они тогда здорово поскандалили, так что Надежда забеспокоилась и хотела выяснить, все ли у них в порядке, уж больно нервным выглядел зять. Но, по совету мужа, решила не вмешиваться, и, как оказалось, правильно сделала. У детей все наладилось. Помаду дочка оставила в тумбочке, и Надежда приятно удивилась, она-то думала, что ее выбросила. Сейчас как раз пригодилась.

Надежда повязала еще шелковую косыночку по-деревенски и уже через двадцать минут вошла в приземистое здание жилконторы.

В первый момент ей показалось, что она перенеслась в советские времена. Все дело было в том, что жила Надежда с мужем в относительно новом доме, и ей давно не приходилось посещать жилконтору. У них за все отвечал управдом.

Здесь же стены в холле были выкрашены унылой светло-зеленой краской, на полу лежал дешевый коричневый линолеум, под потолком мерцали допотопные люминесцентные лампы. Самое же главное – прямо напротив входа висела оклеенная темно-зеленой бумагой доска, по верху которой большими строгими буквами было написано: «Лучшие работники нашей жилконторы».

Под этой надписью висели фотографии, по большей части женские. Все женщины на фотографиях таращились на посетителей жилконторы с таким выражением, как будто хотели испепелить их взглядом. Среди этого женского коллектива затесался один-единственный мужичок, судя по всему, измученный тяжелым похмельем. Под его фотографией была лаконичная подпись: «Л. Зайцев. Лучший слесарь-сантехник».

Слесарь-сантехник Надежду не интересовал, и она ознакомилась с остальными фотографиями.

На самом видном месте висел портрет женщины лет пятидесяти, с выпученными глазами и высокой прической, покрытой толстым слоем лака. Приглядевшись, Надежда заметила в этой особе несомненное сходство с сувенирной обезьяной.

Подпись под этой фотографией информировала, что на ней изображена Н.?Б. Камнеедова, заместитель начальника жилконторы.

– Вот она-то мне и нужна! – вполголоса проговорила Надежда.