И душа превратилась в пустырь…
Умереть для меня было б лучше!
Стал супруг мой привычно жесток,
Всё вернулось в обычное русло.
И отцовской любви вышел срок —
Не любил он детей, как ни грустно…
Пусто, медленно жизнь потекла:
Траур, книги, прогулки, обеды…
И никто не дарил мне тепла,
О тоске беспредельной не ведал.
Я б решилась… Но веры цветок
И надежды зерно были святы:
Я отчаянно верила в то,
Что братишка вернётся когда-то».
Всё она вспоминала сейчас,
И оружие стыло в ладони.
«Почему не поднимешь ты глаз?
Мы с тобой в подозрениях тонем!
Обними, успокой, приласкай,
Назови меня дурочкой глупой!
Не позволь перейти нам за край,
Чтоб не стала пустою скорлупкой
Наша жизнь!
Будь добрее чуть-чуть!
Вижу гнев и остуду во взгляде.
Но надеюсь и верить хочу,
Что поймёшь ты меня Бога ради!»
Муж не слышал молитвы, увы:
Опасался, вот-вот грянет выстрел.
И, боясь повернуть головы,
Только взгляды скользящие быстро
Он бросал осторожно, как вор,
На ковёр с пистолетами…
Страстно
Загорелся надеждою взор…
А жена усмехнулась опасно:
«Сударь, помните: мне всё равно,
Но от вас не приму даже смерти!
А стрелять я умею давно,
Научил меня папа, поверьте».
Снова нервно задёргался глаз,
Процедил муж с усмешкою гадкой:
«По-мужицки воспитывал вас!
Как в штаны не одел – вот загадка!
Не привил вам хороших манер,
Чуть французского, танцы да песни…
Вот стрелять, на коне брать барьер —