Журавль в клетке

– До или после? – опять не удержалась я. Он, как всегда, умел втянуть меня в интересующий его разговор.

Соломатько хохотнул:

– И до, и после. Вот так-то, Светлана Егоровна. У вас тела было маловато, а темперамента – для жизни с вами – многовато. А у жены моей – наоборот.

Так может… – Я медленно встала, раздумывая, не дать ли ему в первый и последний раз в жизни по морде – за все? – Может, она из-за отсутствия темперамента деньги платить не торопится? Вот Бунина дочитает – и тогда…

– Может, и так, – Соломатько зевнул, увы, по-настоящему и, охая, стал поворачиваться к стенке. – Все, спим. Машка, будь другом, ноги мне подверни внутрь.

– Коленочками?

– Не остри, тебе не идет. И хвост этот тоже совсем не идет. Распустила бы волоса, лукаво бы взглянула, как бывалочи… И веснушек куча, неужели за столько лет не научилась их выводить, звезда телевизионная? Или ты рисуешь эти веснушечки, чтобы моложе и наивнее казаться? А, точно. Хвостик, веснушки и бух в обморок… в случае чего… Умна ты, Машка… Хитра… Ох, хитра… Хорошо, что не на тебе, на Таньке женился…

Соломатько бормотал, засыпая и подбивая локтем подушечки в высокую кучку, как много лет назад, когда я, оказывается, вместо того чтобы русскую литературу читать, в глаза ему смотрела и в постели свои глаза таращила, никак первая не засыпала, все любила да любила, пока в один прекрасный день не обнаружила, что таращиться-то больше не на кого…

Я проверила, как требовала того Маша, заперт ли ошейник. Ничего, перебьется, любитель спокойных женщин. Посомневалась секунду – а не прикрыть ли его пледом? – и ушла, тщательно заперев дверь, а пледом не прикрыв. То есть прикрыв, но совсем чуть-чуть.

***

Вечером Соломатько вдруг отказался идти пить с нами чай на веранде. А я отказалась нести ему ужин в комнату. Маша, ничего не спрашивая, отнесла ему разогретую и сразу остывшую пиццу (запас коробок с замороженными лепешками она нашла в огромном морозильнике за кухней) и небольшой телевизор с игровой приставкой.

– Это он просил? – спросила я притихшую Машу.

Маша в ответ только улыбнулась, Соломатькина дочка.

11

Миланский банк

Я протянула Соломатьку Машино любимое блюдо – горячий бутерброд с сыром и оливками, блюдо, которое она готовит за полторы минуты и так же быстро поглощает, а сама взяла с тарелки канадское вечнозеленое яблоко из наших припасов и пластмассовый ножичек. Маша на полном серьезе не доверяла Соломатьку колюще-режущие предметы, я, конечно, воспринимала это все как полуигру, но тоже понапрасну судьбу не испытывала.

– Вижу, что настроена философски и недоброжелательно. А вот ела бы как человек – была бы доброй и симпатичной. На вот, кусай. Заодно проверим, нет ли там булавок и порошка для крыс.

Я засмеялась:

– Это какой же дурак будет травить заложника, да еще так откровенно – порошком для крыс?

– А может, вы уже денежки получили и теперь хотите от меня избавиться. Как от единственного свидетеля вашей глупости.

– С тобой, Соломатько, как на американских горках – неожиданные повороты, головокружительные взлеты, резкие падения, но все в пределах безопасной вагонетки. Он мне: «Гав-гав-гав», а я ему: «Мур-мур»… – Я заметила его слегка обиженный взгляд и пояснила: – Это из детской песенки, не напрягайся. Ладно, я пошла. – Я положила обратно яблоко и собралась уходить.

Соломатько продолжал молча тянуть ко мне бутерброд.

– Ой, да ради бога, пожалуйста! Откушу я твой бутерброд. Чтоб ты не думал, что кто-то деньги за тебя решил заплатить!

Я села обратно и откусила большой кусок сочного бутерброда из его рук, испытав при этом какое-то совершенно неожиданное чувство. Такое неожиданное, что даже поперхнулась. Он хотел постучать меня по спине, но я благополучно проглотила кусок и отодвинулась подальше.

Теперь Соломатько невозмутимо улыбался.

– Так что ты хотела сказать? Я ведь по лицу видел, что пришла с тщательной домашней заготовкой.

Я в который раз подивилась давно забытой мною способности Соломатька мгновенно все понимать по моему лицу, глазам, по голосу, по интонации. Он даже сам как-то с гордостью мне об этом сказал, находясь в легком подпитии (на трезвую-то голову он презирал и не поддерживал подобные разговоры): «Я тебя очень хорошо чувствую. Почему ты мгновенно вскинулась, почему вдруг встала и гордо ушла, зачем прислала мне на день рождения открытку с песиком, одиноко сидящим на пороге большого дома… Ну и так далее. Я понимаю, что ты нервничаешь, хотя все думают, что у тебя сегодня отличное приподнятое настроение, или что тебе горько и тошно, хотя ты спокойна и терпелива как никогда. В общем, я всегда знаю – кто этот песик и отчего он грустит». Тогда я думала, что это неотъемлемая компонента большой Соломатькиной любви ко мне – понимать даже то, что не вполне понимаю я.

Сейчас у меня на самом деле была замечательная заготовка, но уже как-то стало неинтересно. Я отрезала два кусочка яблока, один стала грызть сама, второй протянула ему. Мы посидели молча, и за эти пятнадцать-двадцать минут на улице стало смеркаться. Пока я лениво думала, что надо бы встать и включить свет, откуда-то сверху полился приятный, неяркий свет потайных потолочных галогенок. В тот же момент Соломатько щелкнул пальцами, но чуть с запозданием.

– Эх, – сказал он, – не успел чуток. Хотел тебя поразить и порадовать. Это такая чувствительная светотехника, сама реагирует на темноту.

– А когда на даче никого нет?

Соломатько поднял кверху брови и загадочно промолчал, потом спросил:

– Почему, скажи, Егоровна, ты относишься ко мне… м-м-м… как бы поточнее выразиться… не как победитель? Чудно даже. Ходишь с растерянным видом, разговариваешь просящим тоном. То ли дело Мария Игоревна!..

Я пожала плечами:

– А какой же я победитель? Вот Маша у нас победитель, это точно. Во всех отношениях. А я – так… несознательный участник преступной группировки. А по отношению к тебе лично…– Я вздохнула и подумала: ну вот и заготовка пригодится. – Я же когда-то проиграла некоей даме в неравной борьбе за твои гениталии и все к ним прилагающееся. Хотя боролась, ты помнишь, отчаянно.

Соломатько сначала самодовольно улыбнулся:

– Круто берешь, ничего не скажешь.

Помолчал, переваривая, а потом вскинул брови:

– А ну-ка уточним, что именно прилагалось к… м-м-м… ну, в общем, ясно… к причинному месту?

Я подумала:

– Своеобразное чувство юмора.

– Хъюмора, – автоматически скаламбурил немного обескураженный Соломатько.

– Вот именно. Так что теперь вставать в очередь ни за первым предметом, ни за вторым я не собираюсь. Уяснил?

– Ты сволочь, Машка, – сказал Соломатько, глядя на меня с неожиданной тоской и даже, пожалуй, с ненавистью. – И как же ты, сволочь, на дочку мою похожа.

– Это на которую? – пожала я плечами и ушла, тщательно проверив на сей раз дверь.

Когда я вышла на террасу к Маше, сверху раздался страшный вопль.

– Переживает, – слишком равнодушно заметила Маша.

– Да нет, просто ему скучно. Я взяла и ушла на самом интересном месте разговора, вот он и пытается привлечь внимание…

– Мам, у нас новости.

По Машиному тону я поняла – что-то в мое отсутствие произошло.

– Я позвонила… гм… насчет выкупа… Мам!